2006
Сердце ее бьется, когда она облизывает горьковатую клейкую кромку конверта. Ей не следует отправлять это письмо. Она знает, что не следует, но, хотя мир и считает ее порождением зла, она думает: если она не может простить его за то, что сделал он, то как она может рассчитывать на то, что простят ее? Она не может жить, напитанная ненавистью. Это выматывает. И он раскаялся. Он старался изо всех сил, чтобы доказать это.
Они могут сколько угодно давать ей новые имена — Лиза, сейчас она Лиза, — но они не в состоянии с такой же легкостью стереть ее прошлые «я». Они призраки, жившие под ее кожей, и одно из них некоторое время любило его. Даже теперь, когда она знает, каким он стал к концу и что сделал, когда они бежали, она все еще тоскует по тому, что чувствовала в начале их отношений. И он дал ей Аву — у Кристал теперь тоже новое имя, — так как же она может не простить его теперь, ведь он постарался загладить свою вину.
Она физически вздрагивает, когда вспоминает заголовки — как он выставил сплошным ужасом историю их совместной жизни. Возложил на нее вину в своем пьянстве. Сказал, что она погубила его жизнь. Все маленькие подробности их отношений, которые она когда-то так ценила, — он публично их растоптал, выставил в грязном свете.
Слава богу, они не смогли напечатать ее фотографию. И тем не менее ее переместили на новое место, дали новое имя, израсходовали кучу денег налогоплательщиков на человека, которого большинство публики скорее повесило бы за ее деяние. Она не сомневалась: люди из ее окружения ропщут против огромных расходов и называют ее одуревшей от любви идиоткой, которая навлекла все это на себя из-за неумения держать язык за зубами.
Но прошло больше года, жизнь устроилась, и теперь Джон сделал это доброе дело, которое позволило ей и Аве жить получше. Элисон — уже не Джоанна, новый город означает и нового инспектора — говорит, что она ни при каких обстоятельствах не должна контактировать с ним. Они сами переправят ее благодарности, или любую записку, или послание, какое она захочет. Она просила их сделать это, но очень устала от того, что все про нее всё знают и ее жизнь снова под микроскопом. Если она дает им письмо для него, они зачитывают его до дыр, а некоторые слова, даже «Я тебя прощаю и желаю тебе всего хорошего», не должны достигать чужих ушей.
Она смотрит на конверт, на аккуратно написанный печатными буквами адрес — черные чернила на белом фоне. Дом его матери, так тогда писали в газетах. Он переехал туда, потому что его мать болела, а присмотр за нею должен был способствовать его реабилитации. Газеты писали, что он хочет начать новую жизнь, вдали от воспоминаний о ней. Может, он и не живет теперь там. Но если его мать — Патриция, так ее звали — еще жива, то она может переслать ему письмо. Но конечно, она этого не сделает, она, вероятно, прочтет письмо и проклянет тот день, когда ее мальчик познакомился с Шарлоттой Невилл. Но по крайней мере, она попытается.
Она не написала на конверте адреса отправителя, перечитала письмо несколько раз, убедилась, что в нем нет никаких указаний на то, где она живет. Не то чтобы она беспокоилась за него. Уже нет. Она поступает правильно. Она в долгу перед тенью их любви и еще живым призраком их маленькой девочки. Просто что-то личное. Ей нужно сказать ему спасибо, и оно должно прийти к нему на бумаге, не замаранное чужими глазами или прикосновением.
Приняв решение, она засовывает письмо в конверт и улыбается, толкая колясочку-багги к маленькому почтовому отделению в местном торговом центре. Она приклеивает марки, с удовольствием прислушивается к шороху письма, падающего в ящик. Дело сделано. Письмо отправлено. Она чувствует себя хорошо, улыбается, направляясь в маленький парк с качелями и каруселями, которые так нравятся Аве. Она закрыла дверь за прошлым.
Она и не подумала о почтовой марке, которая будет приклеена к ее аккуратно надписанному конверту, ничего такого ей даже в голову не пришло.
Глава 38
СЕГОДНЯ
Мэрилин
Почему я согласилась? Почему? Делаю это только ради Авы, чтобы вернуть ее, чтобы ей ничто не угрожало. Меня снедают тревога за нее и собственное изнеможение. Мне это дерьмо вовсе ни к чему. Я дышу на стекло, чтобы оно запотело еще сильнее. Сегодня один из таких серых и сырых дней, когда не весь еще дождь пролился на землю и влага неподвижно повисла в воздухе, напитывая все, к чему прикасается. Даже в машине моя кожа зудит от десятков невидимых насекомых.
Снаружи неясные пятна деревьев. Хорошо хоть полиция не заходила ко мне домой, сначала съездили в офис, потом позвонили по мобильнику. Судя по выражению лица сержанта Брей, когда мы встретились у отеля, Пенни, видимо, сказала ей о том, что происходит у меня с Ричардом. Я никогда не считала Пенни сплетницей, но, если к тебе заявляется полиция, большинство людей выбалтывают все, что знают и чего не знают. Она им не только сказала о моей личной ситуации, но явно упомянула и о пропадавших деньгах.
— Она думает, их брала Шарлотта, — говорит Брей, когда мы направляемся на встречу в тайное место. — А вы? — спрашивает она.
Я пожимаю плечами, смотрю в окно на пейзаж.
— Откуда я могу знать? Я думала, ее зовут Лиза. Я думала, она и мухи не обидит.
Брей больше не говорит ни слова, пока мы наконец не сворачиваем на узкую загородную дорогу, где машина подпрыгивает на неровностях, и я сжимаю зубы, потому что мои поврежденные ребра кричат от боли.
— Она уже здесь, — говорит сержант. — Моя обязанность напомнить вам, что вы никому не должны говорить об этой встрече, потому что это помешает полицейскому расследованию и повлечет за собой предъявление вам соответствующих обвинений.
Я фыркаю в ответ. Будто я скажу кому-нибудь! Кому? Мне некому сказать. Моя жалость к самой себе горчит, как желчь. Я ненавижу жалость к самой себе. Не вижу в ней никакого долбаного смысла.
— Я здесь ради Авы, — говорю я. — Ничего больше.
Брей удовлетворенно кивает. Мы все здесь ради Авы.
— Постарайтесь не дать Шарлотте увести вас от темы, — предупреждает она. — Она… ладно. Сами увидите. Направляйте разговор на Джона.
Когда машина останавливается, сержант поворачивается на сиденье, и я вижу в ее глазах всепроникающий интеллект. Ничего ослиного.
— Она, вероятно, знает что-то такое, что может нам помочь. Место, где он мог захватить Аву. Место, где они бывали прежде. Место, которое для него почему-то важно. Мы еще раз пройдемся по дому, не обнаружится ли что-нибудь полезное, но если нам удастся что-то выудить из нее, то мы обойдемся без этого. Или если вам удастся выудить из нее.
— А почему она не хочет говорить с вами? — спрашиваю я, осторожно вынося свое тело из машины без полицейской раскраски. Мы у загородного коттеджа, который мог бы иметь привлекательный вид, но выглядел он уныло. Небольшой полисадник за низкой стеной с заасфальтированной дорожкой, и даже с расстояния я вижу, что краска с оконных рам пооблупилась, деревья вокруг неухожены и поблекли. Даже в солнечный день это место имело бы гнетущий вид, а под серым небом оно просто располагает к самоубийству.
— Нет-нет, она говорит, — отвечает Брей. — Но ее слова лишены смысла. Поговорите с ней. Попытайтесь ее успокоить. Мы просеем то, что она вам скажет, — не найдется ли там чего-нибудь полезного. Мы ей не сообщили, что ее Ава, возможно, беременна, ей и без того досталось немало, так что не трогайте эту тему. И не пытайтесь говорить с ней о ее прошлом.
Мне вдруг становится нехорошо. Я снова увижу Лизу, но это будет уже вовсе не Лиза, а Шарлотта Невилл в облике Лизы.
— Меня не интересует ее прошлое, — бормочу я, пока мы тащимся по гравию к калитке. Говорить о прошлом? Да и как бы я это сделала? «Слушай, Лиза, у меня на работе был такой говенный день. Заглянем-ка в паб. Ты поможешь мне разгрузить мозги, если расскажешь, что чувствовала, когда убивала своего братишку. Вот поржем». Ну и хрень!
