С разинутым ртом Лопес стоял на холодном сквозняке, тянувшем с севера через арку. Серо курил в тумане, притянутом к земле холодной массой площади. Лопес прислушался к шагам помощников Серо и спросил, почему этот комплекс называется Дефанс.
— Не знаю, — признался Серо. Ветер относил его слова, терявшиеся на огромном пространстве у подножия Большой арки. Серо быстро затянулся, большим и указательным пальцами далеко отбросил окурок, как дети отбрасывают мяч в игре.
Клемансо устроил засаду на крыше торгового центра, под прикрытием арки. В другом месте он мог бы контролировать все пространство, здесь же был зажат аркой. Клемансо установил автоматическую винтовку на уровне двадцати метров от земли. Киссинджер шел метрах в сорока от него под прикрытием охраны. Выстрелы, сухие и короткие, слабо прозвучали на продуваемом ветром пространстве. Все произошло в считанные секунды. Клемансо не счел даже нужным укрыться за небольшой трубой кондиционера. Он готовился выстрелить снова, высунувшись из-за шершавой и грубо сделанной цементной колонки. Три телохранителя сразу повернулись в ту сторону, откуда прозвучали выстрелы Клемансо. Лопес пощупал пальцами отверстия от пуль, не попавших в цель, которые пробили хрупкий цемент трубы. Подсчитал: около двадцати пуль пролетели мимо, шестнадцать попали в тело Клемансо. Преступник пробрался на крышу торгового центра через служебный вход. Через тяжелую металлическую серую дверь, заржавевшую по бокам. Действовал явно один.
Они вернулись к машинам. Ветер неистовствовал, протяжно завывая и устремляясь в арку Дефанс. Лопес не обернулся, чтобы еще раз взглянуть на гигантский мраморный монумент, хотя и испытывал магнетическое влечение к нему.
Через десять минут они стояли уже у дома на бульваре Распай, где в последний год жил Жорж Клемансо.
Инспектор Давид Монторси
В условиях неопределенности некрасиво продолжать жить. Продолжать растительную жизнь, завися от врачей и их лечения, после того, как потерян смысл жизни, право на жизнь, — все это должно вызывать в обществе глубокое презрение. Врачи, со своей стороны, должны быть посредниками этого презрения — не рецепты будут приносит они своим пациентам, а каждый день новую дозу тошноты…
Фридрих Ницше. «Сумерки богов»
Милан
27 октября 1962 года
16:15
Еще раньше, чем о «Коррьере делла сера», Монторси подумал об Арле, заведующем отделом судебной медицины. Ему нужно увидеться с Арле. Он должен понять, имеет ли отношение его присутствие в полиции нравов к передаче дела. Он должен поговорить с ним, но так, чтоб не возникало подозрения, что он все еще вертится вокруг этого дела с Джуриати. Потом он проверит: была ли в «Коррьере» какая-нибудь заметка на следующий день после расстрела партизан на спортивном поле. Тогда он успокоится, вытащит свою занозу. Он улыбнулся при мысли от том, что в конечном счете желание — это заноза: постороннее тело в самой глубине души.
Несомненно, Болдрини понял то, на что он сам старался его натолкнуть: помимо документов, переданных в полицию нравов, есть и другие записи, другой материал, который он, Монторси, оставил себе. Если в его кабинет приходили, чтобы поставить ему «жучок», если приходили затем, чтобы забрать документы, они искали и эти записи. Он на мгновение увидел свое отражение в оконном стекле — вот он стоит, руки опущены по бокам, — и постарался отвести взгляд к полу, на пространство перед дверью. Он был огромным и все же каждый раз, как неожиданно замечал где-нибудь свое отражение, ловил себя на осознании какой-то дрожащей, ставящей в тупик слабости — и сразу же чувствовал себя неловко. Он оторвал уголок от листа бумаги на письменном столе. Рассчитал полукруг, который описывает дверь, открываясь. Открыл дверь, оставив расстояние достаточное, чтобы пройти, и положил на границе этого пространства кусочек бумаги. Если они войдут, дуновение воздуха сдвинет его. Он положил бумажку на пересечении двух щелей между полосами линолеума. Если даже они заметят, невозможно будет положить его на то же самое место. И вышел.
Снова в сторону Бреры. «Коррьере делла сера» располагалась на улице Сольферино. Его информатором был журналист из отдела криминальных происшествий, которого он лично не знал, некий Фольезе, Итало Фольезе, который помог ему, снабдив информацией, и которому он, в свою очередь, помог, когда главный редактор потребовал фотографии двух парней, погибших в аварии. Он попросит у него статьи из архива «Коррьере».
На углу, возле озера Тревес, была телефонная кабина. Над кабиной нависало голое кривое дерево, растительная летопись печали. В кабине воняло мочой. Между трещин в металлическом полу застоялась грязная вода. На трубке — толстый слой конденсата. Он набрал номер отдела судебной медицины.
Первый гудок. Он вспомнил желтушное лицо Арле — в первый раз, как его увидел. Тот вскрывал грудную клетку при помощи расширителя. Слышно было, как хрустят кости. В воздухе стоял запах формалина и еще какой-то сладковатый душок, от которого Монторси тошнило. Арле быстро смерил взглядом молодого Монторси с ног до головы, казалось, ему даже неудивительно было видеть перед собой человека такого роста; потом он снова повернулся к трупу, резко толкнул кость, сомкнув большие пальцы, и грудная клетка полностью раскрылась.
Второй гудок. В отделе судебной медицине вечно царит неразбериха, секретари часто ассистируют на вскрытии, и целая вечность проходит, прежде чем они подойдут к телефону. У Арле был скрипучий голос, как у человека, который говорит и одновременно вспоминает что-то, что произошло намного раньше. Если бы Монторси предложили сказать, с чем ассоциируется у него этот голос, он выбрал бы камень. Один из камней Валь-д'Аосты, на высоте примерно трех тысяч метров, серых, шероховатых, в трещинах, но уже забывших, что такое лед и что такое мох.
Третий гудок. Методичный подбор окружения, который годами практиковал доктор Арле. Стоять во главе отдела судебной медицины Милана значило обладать властью. Этот был животным, падким до власти. На Фатебенефрателли было известно, что у Арле существует противостояние с шефом. Иногда он руководил расследованиями. И он умел покровительствовать. Чтобы обладать властью, будь всегда на месте. Было достаточно странно уже то, что, когда нашли ребенка на Джуриати, Арле там не было. Что там были его помощники — люди, масляные от трупной жидкости, пропитавшей их. Волна утреннего отвращения вернулась к нему с новой силой. Он очухался после четвертого гудка, ощутив минеральную вонь мочи в кабине. Снаружи два старика несли в обеих руках какое-то неопределяемое на вид старье.
Пятый звонок.
Соединили.
Женский голос.
— Доктора Арле, будьте так любезны…
— Кто его спрашивает?
— Это инспектор Монторси.
Пауза. Три коренастых типа пробрели мимо, крича по-испански, и скрылись за углом. Игроки в пелоту, вероятно. Это там, на улице Палермо.
— Арле слушает.
— Добрый вечер, доктор. Это инспектор Монторси, не знаю, помните ли вы меня…
— А, тот молодой человек, да, помню. Из отдела расследований. Что я могу сделать для вас, инспектор Монторси? — Надтреснутый голос, который, как сумасшедший, бежит по городу, зажатый телефонными линиями.
— Я по поводу одного дела. Мы тут сдаем в архив некоторые папки.
— Да…
— Я хотел выяснить, перед тем как сдать в архив, следует ли просить дополнительного расследования. У меня задание просмотреть открытые дела…
— То есть вы хотите знать мое мнение?
— Видите ли, было бы очень любезно с вашей стороны…
— Там есть заключение? Вы хотите потребовать нового вскрытия? Вы имеете в виду новое вскрытие?
— Да, фактически да. Меня просили…
— Возможно, так делают все ваши коллеги — запрашивают наше мнение, прежде чем предпринять новое вскрытие… Я хуже знаю вашу работу…
