Ни один из опрошенных так и не ответил утвердительно на вопрос, приходилось ли ему выполнять какие-нибудь просьбы начальства, идущие вразрез с правилами. И все опрошенные расходились в показаниях относительно количества убитых арестантов.
После четырех часов таких вот бесед Пеллетер наконец поднял руку, объявляя перерыв.
— Я же говорил тебе, это ни к чему не приведет.
— Как это? Очень даже приведет.
— Ты хочешь сказать…
— Сколько там еще за дверью народу?
— Да полно! Человек тридцать минимум.
— Значит, будем продолжать.
Пеллетер закурил сигару и сделал несколько затяжек в молчаливой задумчивости. В его блокноте был уже длинный список имен, написанных разными почерками. Но в этом списке пока не было нужного имени.
Табачный дым, клубясь, поднимался к потолку, где дым от предыдущих сигар висел удушливым сизым маревом. Допросы оказались изматывающим занятием, но Пеллетер не сомневался, что ему удастся что-нибудь откопать. Кто-то из этих людей должен знать о вывозе мертвых тел. А ему просто нужно определить, кто из них это знает.
Он сделал Летро знак запускать следующего. Летро привел из коридора молодого парня, надзирателя, и все трое расселись по своим местам. Парень был лет двадцати двух, не больше, — бородка, которую он пытался отращивать, выглядела пока только как нежный пушок.
Пеллетер приступил к допросу:
— Как вас зовут?
— Жан Ампермон.
Пеллетер нахмурился.
— Вы — тот самый надзиратель, который отметил Меранже как присутствующего на перекличке на следующее утро после его убийства?
Парень опустил глаза, разглядывая руки на коленях.
— Да, — едва слышно проговорил он.
Глава 11
Сдвиг в расследовании
Фурнье утверждал, что надзиратель за свои действия получил выговор, а уж Фурнье, надо полагать, был большим мастером устраивать взбучки, в этом Пеллетер не сомневался. Поэтому он решил смягчить тон.
— Как давно вы здесь работаете?
Парень медлил с ответом, поначалу им даже показалось, что он не станет отвечать вовсе. Наконец, все так же смущенно разглядывая руки на коленях, он проговорил:
— В следующем месяце будет год.
— А до этого?
— До этого ничего… Пробовал поступить в университет, не получилось… Помогал отцу малярить, потом вот сюда пришел.
За все это время парень ни разу не оторвал глаз от колен, ни разу не посмотрел в лицо Пеллетеру и Летро. Перед ними сидел человек, хорошо знакомый с неудачами. Человек, который за свою короткую жизнь пробовал себя в разных областях, но ни в одной из них ему, похоже, не сопутствовало везение. И сейчас он наверняка предчувствовал, что эта новая неудача приведет его к увольнению — для этого Фурнье только должен дождаться возвращения начальника тюрьмы — и что ему опять придется начинать все сначала где-то в другом месте.
Пеллетер, оживившись, даже подался вперед, но при этом сохранял мягкость тона.
— Вы можете рассказать, что произошло в среду утром?
— Да ничего не произошло! — выпалил парень и тут же заметно смутился, по-видимому, испугавшись, что таким эмоциональным выплеском только еще больше навредил себе. — Ничего не произошло, — повторил он уже спокойнее и с мольбой в глазах. Набрав в грудь воздуха, он пояснил: — Каждый надзиратель отвечает за перекличку в своем блоке. Но по утрам это всего лишь формальность, потому что… Ну а куда денутся за ночь заключенные?.. Ну могут, конечно, умереть…
Он вдруг умолк, сообразив, что сказал не то.
Летро заерзал на своем стуле, но Пеллетер, сохраняя невозмутимость, внимательно наблюдал за парнем, а тот продолжал:
— Мы ведь даже не выводим их на перекличку. Надзиратель просто идет по своему блоку вдоль камер и выкрикивает имена, а заключенные отзываются. И надзиратель отмечает, что все присутствуют. Нам, конечно, положено заглядывать в камеры в дверное оконце, но никто этого не делает. Я шел в то утро по блоку, выкликнул имя Меранже, мне отозвались: «Здесь!», и я отметил его как присутствующего.
— А откликнулись откуда? Из самой камеры?
— Мне показалось, да. — Он беспомощно уронил руки и покачал головой. — А вообще не знаю…
— А кто велел вам отметить его как присутствующего?
— Никто.
— Фурнье?
Парень, еще больше смутившись, качал головой.
— Нет, никто. Никто мне ничего не велел! Просто я услышал, как откликнулись: «Здесь!» Точно так же, как и всегда.
— Ну кто все-таки? Начальник тюрьмы?
Летро громко кашлянул и заерзал на своем стуле.
— Нет. — Парень таращил глаза от страха. — Нет, никто! Просто он сказал: «Здесь!», ну я и отметил его как присутствующего.
— Хорошо, — сказал Пеллетер, откинувшись на спинку стула.
Он вставил в рот сигару, но обнаружил, что та уже погасла. Тогда он стряхнул пепел с ее кончика на пол.
— Это все? — спросил парень.
— Да. Только запишите свое имя вот в этой тетради и позовите там следующего, — сказал Пеллетер, вновь прикуривая сигару.
Парень потянулся к блокноту так, словно ожидал наткнуться там на капкан. Чтобы успокоить его, Пеллетер даже нарочно отвернулся, словно и забыл про его существование. Парень написал свое имя и на цыпочках вышел.
— Слушай, Пеллетер… — начал было Летро, но в комнату уже вошел следующий надзиратель.
Это был крепкий, рослый человек, гораздо старше всех, кого они успели допросить, примерно того же возраста, что и сам инспектор, и на висках его уже серебрилась седина. Он уселся на стул уверенно, выпятив широкую грудь и круглый живот, и смело посмотрел Пеллетеру в глаза.
— Мне вообще-то нечего рассказывать, — сразу заявил он.
Летро заметил, что Пеллетера как будто подменили. Движения его стали медленными и плавными, а веки наполовину прикрылись.
— Ну, имя-то свое вы нам назовете?
Дюжий надзиратель всосал в себя нижнюю губу и заерзал на стуле.
— Пассемье.
— Как давно вы здесь работаете?
— Тридцать два года.
Пеллетер изогнул брови и кивнул.
— Внушительный срок.
— Да. Я здесь работаю дольше остальных.
— Но не дольше начальника тюрьмы, — заметил Пеллетер. — Он тоже ведь начинал свою карьеру здесь.
— Да, мы вместе начинали.
— И как же получилось, что вы не стали начальником тюрьмы, а он стал?
Пассемье опять заерзал, на этот раз поджав губы. Он задумался перед тем, как ответить, явно соизмеряя то, что уже успел сказать, и то, что только собирался.
— Ну, место только одно. Мы же не можем все стать начальником тюрьмы. А он… хороший человек. И отличный друг.
Пеллетер перевернул блокнот к себе лицом — что-то там его вдруг заинтересовало даже больше, чем допрос.
Пассемье ничего не говорил — ждал.
— А вот об этом вам, значит, ничего не известно? — сказал Пеллетер, не отрывая глаз от блокнота, хотя пока не прочел там ни строчки, так как исподтишка внимательно наблюдал за надзирателем.
— О чем «об этом»?
— Ну вот об этом. — Пеллетер перевернул блокнот и пододвинул его к надзирателю.
— О Меранже, что ли? — сказал тот, скосив взгляд на записи, и поднес руку к подбородку.
Пеллетер сделал рукой жест, но что тот означал, трудно было сказать.
Пассемье снова принял самоуверенную воинственную позу.
— Ничего мне о нем не известно.
— Ладно, — сказал Пеллетер и, взяв блокнот, раскрыл его на пустой страничке. — Вы не могли бы написать вот здесь свое имя?
Надзиратель удивился:
— Это все, что ли? — Он, по-видимому, ожидал допроса с пристрастием и теперь смотрел на Пеллетера и Летро в некоторой растерянности.
— Ну да. Мы же видим, вам нечего сказать. Вам ничего не известно обо всем этом. Вы здесь старый, заслуженный работник. Так что мне больше не о чем у вас спрашивать.
Пассемье пожал плечами и как-то сразу расслабился, даже его округлое пузо размякло и выпятилось. Он стал записывать свою фамилию, причем держа блокнот не на столе, а взяв его в руки. Закончив, он отложил блокнот в сторону, шумно выдохнул, посмотрел на следователей и встал, хлопнув себя по ляжкам.
