Лопес промолчал, не кивая. Перевел взгляд на письменный стол:
— А компьютер?
— Завтра у вас будет распечатка всего содержимого хард-диска.
Лопес оглядывался вокруг еще несколько минут. Потом тряхнул головой. Не было никаких следов, указывающих на связь с Италией. Видимо, нужно подождать возможных новостей от досмотра компьютера.
Он сделал раздраженную гримасу. Серо наклонил голову — приглашение уходить. Им нужно было вернугься на набережную. Им нужно было зайти в морг в подземных этажах управления. Им нужно было посмотреть на Жоржа Клемансо после вскрытия.
В машине они разговаривали. Лопес утверждал, что Серо не обойтись без того, чтоб затребовать в Центральном управлении сведения обо всех участниках ритуала Ишмаэля, в результате которого Клемансо немедленно оказался на заметке у полиции. Серо качал головой, его лицо на две части разрезал шрам уже беззлобного смирения — Лопес на мгновение узнал этот шрам, просмаковал его, и француз показался ему давно пропавшим братом. Он говорил, что дело затрагивает политику. По его мнению, у Ишмаэля есть связи на верхних этажах парижских правительственных кругов. Им потребуется много времени: тайные допросы, пропуска, обмен информацией, компромиссы. В общем, слишком много времени для удовлетворения требований Лопеса и итальянцев. Лопес кивал, его фигура выделялась на фоне влажного света, проникавшего через заднее стекло.
Было тепло, все выглядело чистым и современным, однако в морге пахло эфиром и формачином. Существует обонятельная формула, которая говорит о смерти, а вовсе не сладковатая вонь трупов, эфира и формалина. Лопес качал головой, со сложенными за спиной руками следуя за Серо; тот шел за агентами, которые, в свою очередь, двигались позади лысого, но молодого врача, проворного, нервного. Открывалось множество металлических дверей из легкого блестящего алюминия.
Лопес сказал Серо:
— А у вас есть дизайнер — для моргов. — Но тот не понял и досадливо отвернулся. Они сели в медленный и пыльный грузовой лифт. Вышли на темном этаже. Повернули по направлению к коридору, освещенному странно холодным неоном. Потом поднялись по лестнице на антресольный этаж и попали в зал для вскрытий — просторный, освещенный лампой, висящей посередине, над металлическим столом, лучи ее слепо били в очень белый труп Жоржа Клемансо. Несколько хирургов, занимающихся вскрытием, негромко переговаривались. Отверстия от пуль были синеватыми — целая россыпь: шестнадцать, все вошли в грудь вдоль правого бока. Свернувшуюся кровь смыли. Однако слишком поспешно: вокруг синюшных ямок оставались следы корки. Рот плотно закрыт, швы — грубые. Серо и Лопес — теперь уже оба со сложенными за спиной руками — медленно ходили вокруг металлического стола. Лопес разглядел два синяка возле больших пальцев ноги, увидел четкие грубые царапины на подошвах.
Увидев левый бок Клемансо, он застыл. Поискал взглядом Серо.
Это были те же синяки, что и у трупа с улицы Падуи. У Лопеса сжались челюсти, зрачки сузились. Эти синяки были нанесены не хлыстом — возможно, дубинкой, — в общем, каким-то продолговатым предметом, направленным концом в тело. Синяки, подобные пятнам на шкуре леопарда. Идентичные. Те же самые синяки, идентичные синякам незнакомца с улицы Падуи.
На мгновение пол задрожал.
Он посмотрел на врачей. Задал им вопрос по-итальянски — никто из них не понял, о чем спрашивает Лопес. Серо перевел. Лопес хотел знать, исследовали ли они анальное отверстие. Патологоанатомы в ужасе переглянулись. Нет, не было причины, его не исследовали. Они отвечали с озадаченным, вопросительным видом.
Лопес попросил, чтобы они это сделали. Прошло несколько ужасных минут.
Тело перевернули. Для удобства им пришлось посадить его, поддерживая под мышками: широко раскинутые окоченелые руки, уже синюшные в области предплечий, раздутые, как овощи, ближе к запястьям, куда стекло много свернувшейся крови. Вся спина и икры были целиком синюшные. На металлическом столе он потерял большое количество жидкости. Волосы загнулись на затылок. Пальцы были синими. Зачем он носил с собой документы? Врачи раздвинули ягодицы, подключили световой зонд, смазали его прозрачной маслянистой мазью. Послышался влажный, щелкающий шорох. Зонд ввели в анальное отверстие. Зонд был подключен к монитору, на который смотрел врач. Серо отвернулся к глухой стене напротив двери, через которую они пришли. Зонд входил с трудом. Кажется, его рывками вытаскивали, потом вдруг нажимали, пытаясь побороть сопротивление. Кишки были промыты, гладкая мускулатура не держала, анальный канал сужен из-за раздутых мышц, из-за разбухших внутренностей. Лопес не понимал, о чем там бормочут врачи между собой. Вдруг они вынули зонд с остатками мази и дерьма.
Тот врач, что сидел перед монитором, подошел к Серо, переговорил с ним. Серо кивал, водя тыльной стороной ладони по подбородку. Он сделал знак Лопесу. Тот подошел.
У Жоржа Клемансо в анальном отверстии были обнаружены следы многократного насильственного проникновения. Застарелые кровоизлияния, царапины, нанесенные за несколько дней до его кончины. Лопес что-нибудь понимает?
Да. Человек с улицы Падуи был одним из «Детей Ишмаэля». Ишмаэль готовился нанести удар — в Милане или в Черноббио.
Он позвонил в отдел расследований, в Милан. Там все еще был Калимани. Лопес сказал ему, что ему нужны данные и фотография из отдела судебной медицины. Калимани записал, пыхтя, Лопес проигнорировал этот вздох усталости и скуки. Он хотел, чтоб ему нашли информатора назавтра. Подсадную утку, кого-нибудь, кто будет следить за «Сайнс Релижн» и за выходцами из церкви. Есть какой-нибудь информатор в «Сайнс Релижн»? Кто контролирует деятельность церкви? Калимани ничего об этом не знал. Лопес сказал, что это срочно, что нужно позвонить непосредственно Сантовито, если это необходимо. По возвращении в Милан «Сайнс Релижн» значилась первым пунктом в его списке: нужно действовать быстро (вот о чем думал Лопес: быстро проверить, принадлежал ли человек с улицы Падуи в прошлом к «Сайнс Релижн», — это был единственный шанс установить его личность). Лопес говорил торопливо, Калимани соглашался. Он попросил дать ему номер факса гостиницы Лопеса. Лопесу понадобилось несколько минут, чтобы его узнать: Серо обратился непосредственно к тому, кто нашел для Лопеса номер на Монмартре. Также на следующий день нужна была фотография из отдела судебной медицины. Он хотел иметь фотографию лица трупа с улицы Падуи с открытыми глазами. Калимани погрузился в молчание. Потом спросил: «Того бомжа с улицы Падуи?» Лопес ответил, что речь идет не о бомже. Калимани улыбнулся. Принесли номер факса гостиницы. Лопес сказал, что вернется на следующий день, как только сможет.
Инспектор Давид Монторси
Это не я должен идти к богам. Это боги должны прийти ко мне.
Плотин. «Эннеады»
Милан
27 октября 1962 года
16:35
Площадка перед зданием «Коррьере» на улице Сольферино: фасад фашистского госпиталя. Здесь, позади, находился высохший судоходный канал. В русле канала, заросшего лиловыми растениями, спали бомжи. Монторси вспомнил: здесь они нашли мертвого бродягу, с тех пор и месяца не прошло. Видимо, поработала какая-то банда — банда хулиганов и бездельников. Его забили палками. Повсюду кровоподтеки. Тогда было жарко. Вернувшись домой, Монторси испытывал отвращение. Бомж, мертвый, все еще пах потом: вонь человеческого тела — наследие диких предков, исходящее от шерстяной одежды, лохмотьев, которые бродяга не менял бог знает сколько. Из целлофанового пакетика, который он сжимал в руке, пока его избивали, выпали сухари.
Насилие не было здесь обычным явлением. Здание редакции — пожелтевшее, но опрятное, освещенное ровными огнями, которые продолжали гореть и ночью, служило окрестностям странным притягательным центром. Бедняков убрали отсюда подальше. Они попытались организовать манифестацию. Отдел расследований и политический отдел вынуждены были вмешаться. Монторси следил за происходящим, сидя в полицейской машине. В шеренги полиции полетели яйца, камни. Люди кричали: «Фашисты!» Ни одно яйцо не разбилось о стены здания «Коррьере». На самом пике манифестации шеф распорядился пустить слезоточивый газ, манифестанты скрылись в боковых улочках. Стены здания «Коррьере» остались нетронутыми, чистыми. Люди, одобрявшие действия властей, выстроились на противоположной стороне улицы, возле фасадов дворянских домов, где росли молчаливые растения и жили столь же молчаливые старики, толпившиеся в подъездах вместе с такими же безмолвными полицейскими в перчатках. А из здания лился свет, похожий на безе, одновременно хрустящее и мягкое, который падал на улицу через подъезд редакции. Так что Монторси не раз подумывал вот о чем: многое изменилось бы, если бы их, журналистов, убили — если в инертной и душной атмосфере итальянской демократии даже рабочие, сотни рабочих, не тронули этих стен, может быть, убийство людей заставило их начать действовать…
