Опустив голову и уткнувшись в блокнот с графиком рабочих поездок, он мечтал только об одном — чтобы скорее прошло утреннее совещание и можно было выйти на улицу. Никогда, никогда раньше его пульс не был таким лихорадочно-стремительным. Даже дыхание перехватывало.
Ему казалось, будто все коллеги смотрят на него, хотя было совершенно очевидно, что никому и невдомек, кто герой этой отвратительной истории. Он слышал их разговор: его имя ни разу не было упомянуто. Нет, они его не узнали, происшествие просто завладело их вниманием, тем более, что оно случилось неподалеку отсюда, а во что он был одет на корпоративе, они не помнили. Их безразличие к нему оказалось для него спасением. Он попытался сглотнуть, но во рту пересохло. О, как же он отчаянно желал, чтобы день поскорее закончился.
И день прошел, но для него ничего не изменилось. В ту ночь он то включал, то выключал компьютер, то ложился в кровать, то вставал, то садился, то снова укладывался спать, и так он провел всю ночь не смыкая глаз. Он надеялся переждать, надеялся отвлечься, заснуть и наутро обнаружить, что все вернулось на круги своя, словно ничего и не было. Но на следующий день все та же новость лидировала в топе и явно не собиралась сдавать позиции. Само собой заметок про «опарыша» меньше не стало, наоборот, появились новые, и возросло количество просмотров. Верно говорят: чем дальше в лес, тем больше дров.
Во вторник после обеда действительность превратилась в кошмарный сон. Беда, беда…
Неизвестно откуда в Интернет начала просачиваться его личная информация. Стало известно, что «опарыш» работает в страховой компании, всплыла фотка со школьного выпускного. Фотку, разумеется, «замозаичили», но необработанный исходник в Интернете можно было отыскать за пару минут. В происходящее невозможно было поверить, но это был не сон. Что, что ему было делать?
Он смирился с тем, что незнакомые люди обсуждают его в Интернете. Он был готов выдержать любую ругань, да хоть бы и побои, если бы можно было просто перетерпеть, а потом бы все это забылось и сгладилось.
Ему пришлось уволиться с фирмы, когда выяснилось, что это был он. Если бы даже ему предложили остаться, это было бы невозможно: по работе ведь надо было встречаться с клиентами, а как теперь с ними встречаться? Конечно, в лицо его узнавал не каждый встречный, но что будет, если клиент его узнает?
От одной мысли, что прохожие могут узнать в нем виновника скандала, его бросало в холодный пот. Даже если это будет один-единственный прохожий… нет, лучше уж провалиться сквозь землю! И как понять — догадались они или нет? Страх быть узнанным не отпускал его, и нет ничего странного в том, что вскоре он начал от людей шарахаться.
Все равно он пытался терпеть. Стиснуть зубы, не обращать внимания на незнакомцев, которые вдруг принимались тыкать в него пальцем, — рано или поздно эту историю забудут. «Терпи! Что тут такого, чего нельзя вынести», — твердил он себе каждый час, каждую минуту.
Увольнение тоже можно пережить. Теперь он даже не понимал, почему раньше так боялся потерять работу. Когда его избавили от выбора, стало легче. Борясь с отчаянием, он убеждал себя, что все еще может обернуться к лучшему, что наконец-то он стал хозяином своей жизни, которая до сих пор была такой нелепой и суетливой.
Но ничего из этого не вышло. Он все-таки сломался, и дело было не в том, что прохожие, завидев его, качали головами, не в его собственный слабости и неспособности выдерживать удары судьбы, а во взглядах соседей и знакомых. От их глаз было невозможно спрятаться, и, казалось, проще было бы выдержать удар ножа, чем эти насмешливые взгляды, в которых ясно читалось: «а я всегда знал, что ты за человек». Загнанному в угол, ему представлялось, что в целом мире не найдется норы, куда он мог бы забиться.
Он не чувствовал себя вправе сказать: «Это несправедливо!», да и кому это скажешь? Приятелей у него всегда было раз-два и обчелся, а семья… Была ли между ними хоть какая-то связь, помимо кровного родства? «Не было, никогда не было», — понял он и не почувствовал при этом ни сожаления, ни злости. Родные были просто людьми, с которыми его связала случайность, и он не мог надеяться на какое-то необыкновенное понимание или великодушие с их стороны. Связь с семьей представилась ему поблекшим рисунком, на котором бледными, невыразительными линиями была изображена их повседневная жизнь. Со стороны этот рисунок мог казаться полноводной рекой, но на самом деле на пожелтевшую бумагу просто нанесли линии, которые принято проводить, если рисуют семью; а чувств, которые могли бы по-настоящему связать этих случайных людей, не было. Почему так вышло, он не знал, но, судя по всему, так было всегда.
Но, как бы ни было раньше, сейчас, когда страх сжег его душу дотла, когда вся жизнь обернулась безысходным кошмаром, было все-таки слишком жестоко со стороны родных от него отвернуться.
Он вглядывался в старинную картинку, в ее выцветшие краски и бессмысленные линии, но чувствовал только глубокую печаль, потому что внезапно увидел скрывающуюся в ней грустную историю.
Его семья не стала ему надежной опорой. Сейчас они беспокоились только о том, как бы кто не прознал об их родстве с этим самым Опарышем. Даже мама — единственная, кто проявлял к нему хоть какой-то интерес, — не протянула ему руку, не прислала ему ни строчки. Ему хотелось кричать, да так, чтобы весь мир содрогнулся: «Разве моя вина настолько огромна?!», но он не мог.
Увы, у него не хватало духу высказать это даже шепотом.
Но вот настал день, когда к нему приехал старший брат и предложил на время перебраться в деревню. Брат никогда не интересовался его жизнью, и предложение покинуть город, разумеется, не было продиктовано желанием помочь, беспокойством о его будущем. Брат и не пытался скрыть, что печется не о нем, а об остальной семье. «Мы для тебя делали все, что могли. Но от тебя, бестолочь, родителям одна головная боль, и ничего больше! Пора тебе научиться разгребать самому то, что ты наворотил!»
Случалось ему слышать от родных и более жестокие слова, но теперь он внезапно ощутил такую боль и обиду, какие не выразить словами. И он взял и уехал, хотя и не ради того, чтобы исполнить волю брата. С тех пор о нем никто ничего не слышал.
Такую историю выложил Джастисмен на форуме.
В свой пост Джастисмен добавил цитаты из старых статей про Опарыша и отрывки из интервью с его коллегами и знакомыми. Получилось так драматично, что форумчане в бесчисленных комментариях возмущались травлей, которой общество подвергло героя поста: «Хорошенькое местечко этот наш мир! Стоит одним сделать единственную ошибку — и вся жизнь коту под хвост! А другие чего только не наворотят, а живут припеваючи, еще и нос задирают. Даже думать мерзко! И как только мы уживаемся в одном мире, в одной стране?!»
Но не эта горькая история Опарыша приковала внимание юзеров к форуму Джастисмена. Это сделал следующий пост.
Глава 3
Дон Кихот
По словам Джастисмена, первой жертвой серийного убийцы стал человек, который выложил в Интернете фотографии Опарыша, спящего возле клумбы.
Тогда покойный учился в средней школе и, как всякий корейский школьник, нередко засиживался в библиотеке до рассвета, лишь под утро возвращаясь домой. Удивительно, но Джастисмен в мельчайших подробностях описал путь мальчика из школы до дома и привел несколько соображений в доказательство своей правоты.
Конечно, нельзя было узнать наверняка, насколько приведенные Джастисменом подробности соответствуют истине, но это было не столь уж важно. Пусть идеи Джастисмена и сложно было принять на веру, однако утверждать, что он описывает нечто невероятное, было нельзя, а значит, вполне можно было допустить, что он говорит правду.
Смотреть на дрыхнувшего посреди улицы пропойцу было противно. Взрослые морщились и спешили пройти мимо, но школьник был в том возрасте, когда в голове возникают, и в большом количестве, странные идеи, до которых взрослым никогда не додуматься. Мальчишка достал телефон и, не теряя времени даром, принялся щелкать камерой.
