Глава 8
Под проливным дождем я решительно шагала к автобусной остановке. По краю асфальтовой дорожки, как по оросительному каналу, под уклон несся поток воды. Один неловкий шаг — нога соскользнет и вмиг промокнешь по колено.
Складной голубой зонтик напитался водой и потяжелел, капли скатывались по запястью и через рукав школьной блузки пробирались дальше, холодя руку. Автобус, на который я обычно садилась, медленно проехал мимо. Его окна затянуло матово-белым туманом от дыхания пассажиров. Я представила, как, должно быть, неприятно сидеть внутри этой пропитанной влагой железной коробки.
Когда следующий автобус? Все равно к классной я вряд ли успею. Хотя это меня и не волновало. В голове все еще звенел голос Юрико: «Что мне теперь делать?» Ни о чем другом я и думать не могла.
Юрико едет в Японию — больше ей податься некуда. Значит, нам, двум сестрам, придется жить вместе. Родственников у нас практически нет, и, кроме деда, Юрико больше не к кому податься. Ютиться с ней в этой крошечной квартирке? От одной мысли кожа покрывалась мурашками. Представьте картину: утро, я просыпаюсь и вижу лежащую рядом Юрико, которая смотрит на меня темными, без искорки света, глазами; я сижу с дедом и Юрико за завтраком, пьем чай и закусываем тостами с клубничным джемом. Жуть!
Юрико будет злиться на запах дешевого дедова бриолина, на бонсай, которым заставлена квартира, тяготиться тем, как люди в нашем квартале помогают друг другу. Как только она здесь появится, вся округа — и наш квартал, и соседние торговые улицы — начнет сгорать от любопытства: откуда свалилось такое сокровище? И вся наша с дедом жизнь — такая гладкая, устоявшаяся — пойдет наперекосяк, а сам дед вполне может вернуться на преступный путь.
Но больше всего меня ужасала мысль, что это чудовище Юрико будет снова ослеплять меня своим блеском. Ее красота пагубно действовала на меня. Ее присутствие рядом изумляло и тревожило. Юрико вызывала неприязнь самим фактом своего существования. Это по-настоящему странное ощущение. Самая красивая — и самая отталкивающая. Рядом с ней невозможно было чувствовать себя уверенно, никогда и ни в чем. Это как взобраться на вершину высокой горы, чтобы в следующую секунду понять, что летишь на дно глубокого ущелья. Вот почему я ее терпеть не могла.
Я вдруг подумала о матери, которая свела счеты с жизнью.
Видимо, люди не могут смириться с мыслью, что у невзрачной азиатки родилось такое красивое создание.
Причина ее самоубийства — не в одиночестве и не в том, что отец ей изменял. А может, все дело в Юрико? Когда я услышала, что она собирается в Японию, меня сначала охватил необъяснимый гнев. Я осуждала мать за то, что она так поспешила с самоубийством, ненавидела отца, решившего приударить за молоденькой, но мать потом мне вдруг стало жалко; я почувствовала, что потеряла родного человека. На глаза навернулись слезы, и я, стоя под дождем, заплакала — впервые после того, как раздался звонок из Берна. Может быть, в это трудно поверить, но ведь мне тогда было всего шестнадцать. И я тоже изредка впадала в сентиментальность.
За спиной, рассекая струившиеся по асфальту потоки воды, зашуршали автомобильные шины. Чтобы меня не окатило из лужи, я отпрыгнула к стене магазина, где продавались футоны. Мимо проезжала большая черная машина — на таких ездят правительственные чиновники. По-моему, «президент». В нашем районе такие лимузины попадались нечасто. Сейчас на таком разъезжает глава муниципалитета района Р., поэтому я знаю. Машина затормозила рядом, опустилось окно, и из него высунулась Мицуру.
— Садись к нам! — Мицуру сморщилась под падавшими на лицо каплями дождя и махнула мне рукой, заметив, что я колеблюсь: — Скорей, скорей!
Я поспешно сложила зонтик и прыгнула в машину. В просторном салоне работал кондиционер, гонявший холодный воздух, пахло дешевым ароматизатором. Должен быть и шофер, подумала я, но, к своему удивлению, увидела в водительском кресле средних лет женщину с растрепанной прической. Она обернулась и посмотрела на меня.
— Это ты живешь здесь, в муниципальных домах?
Ее голос резал слух — низкий и хриплый, какой-то шершавый.
— Я.
— Мама! Ну зачем ты? — с укором проговорила Мицуру, стряхивая носовым платком капли воды с моей школьной формы.
Ее мамаша — ни извинившись, ни рассмеявшись — уставилась на светофор. Вот, значит, какая у Мицуру мамаша. Я принялась ее рассматривать, стараясь понять, что у нее общего с дочерью. Меня всегда очень интересовало, как складываются отношения между людьми и передаются гены. Растрепанные волосы, отросшие после химии. Бурая кожа без следа косметики. Серый костюм джерси, больше похожий на ночную рубашку. Я не видела, что у нее на ногах, наверняка какие-нибудь босоножки с носками. Или замызганные кроссовки.
Неужели это ее мать? Еще хуже моей! Какое разочарование! Я посмотрела на Мицуру, сравнивая ее с матерью. Почувствовав мой взгляд, она подняла голову. Наши глаза встретились, и Мицуру покачала головой, как бы приглашая меня смириться с тем, что я увидела. Мать улыбнулась, демонстрируя ряд мелких зубов — совсем не таких, как у дочери.
— Чтобы из такого района, ходить в такую школу… Редкий случай!
Мать Мицуру от чего-то отказалась в жизни. Сейчас я знаю, от чего именно. От репутации и положения в обществе. На церемонии зачисления в школу я краем глаза оглядела родителей. Все они были граждане состоятельные и очень старались не выпячивать своего богатства. Или, вернее сказать, очень ловко умели показать его, не выставляя напоказ. Так или иначе, «богатство» — слово, которое было в ходу у всех присутствовавших.
Однако мать Мицуру относилась к этим благам с полным безразличием. Ушла в сторону, закрыла глаза. От нее пахло не богатством, а более понятными мне земными радостями — деньгами, драгоценностями, домом.
Как говорила Мицуру, мать приказала ей молчать, что они живут в районе Р., поэтому я ожидала увидеть эдакую мадам и ошиблась. Мицуру сообразила, о чем я думаю, и быстро сменила тему:
— Ты плакала?
Я взглянула на нее и ничего не ответила. Ее глаза до краев наполняла злоба. На меня смотрел сидевший в ней злой дух. И я только что схватила его за хвост. Она смутилась и отвела глаза.
— Сегодня позвонили. У меня мать умерла.
Мицуру помрачнела и ущипнула себя за губу, словно хотела ее вырвать вместе со ртом. «Интересно, а эта ее привычка?.. Чечетку на зубах исполнит?» — подумала я. Между нами шла борьба. Но она продолжалась недолго — Мицуру безоговорочно капитулировала:
— Извини.
— У тебя умерла мать? — проскрипела с водительского сиденья мамаша — как о чем-то не заслуживающем особого внимания.
Теперь уже моим противником была не дочь, а мать. Она бросала слова небрежно, прямо как те люди, что крутились вокруг деда. Прямые, открытые, для них важна суть, а не антураж.
— Да.
— И сколько ей было?
— Лет пятьдесят. А может, сорок восемь. — Точного возраста я не знала.
— Ага, как я примерно. И отчего она умерла?
— Самоубийство.
— А причина? Климакс, наверное?
— Не знаю.
— Мать и самоубийство… А детям-то после этого что делать?
Что правда, то правда. Она точно угадала мои мысли, и я была ей за это благодарна.
— Что ж, у тебя траур. Положены каникулы. Сиди дома. Куда ты еще собралась?
— Но она умерла за границей. Дома мне особо нечего делать.
— И поэтому ты выскочила под ливень?
Мать Мицуру ткнула пальцем в лобовое стекло. Машины еле ползли по улице в потоках воды с небес. Женщина изучала меня в зеркало заднего вида, буравя острыми, глубоко посаженными глазками.
— Сегодня мне действительно надо в школу.
Причина — Кадзуэ, которую отфутболили из группы поддержки. Но я решила об этом не распространяться, и траур по матери сразу перестал вызывать интерес.
— Эй, а ты, случайно, не полукровка?
— Мама! Ну что ты опять? — вмешалась Мицуру, и я услышала давно ожидаемое — она забарабанила ногтем по зубам, как дятел по дереву. — У человека только что мать умерла, а ты со своими вопросами!
