— Откуда же тогда нам известно об их существовании? — спросил я.
— По рассказам других племен. По трудам антропологов, — пояснил Мертон. — Но они существуют, я в этом не сомневаюсь. — Впервые за все время он посмотрел на меня, но мое лицо, по-видимому, тоже было скрыто тенью. — Эти люди никогда не видели кино. Они даже не знают о его существовании. Они не знают о существовании камер и пленки. О существовании искусственного освещения. Они даже вообразить себе не могут всего этого, потому что вообще не знакомы с чем-либо подобным. Ни с оружием, ни с самолетами, ни с машинами. Мы знаем, что эти люди существуют, но для них мы — не существуем! — Он помолчал, впечатленный собственным открытием, а когда потом опять заговорил, то в голосе его прозвучала неподдельная пытливость: — Должны ли мы вступить в контакт с этими людьми? Не лучше ли для них было бы остаться в своем первозданном неведенье и жить, не зная наших войн, наших болезней и наших порочных развлечений?
— Не знаю, как насчет этих людей, но сам я иногда жалею, что этот город существует.
— Если никто не знает о чем-то, то, значит, оно не существует, — сказал он.
Только теперь я понял, куда он гнул.
— Но я-то знаю! Я знаю, что вы хотели повесить на кого-нибудь вину за убийство Хлои Роуз. Только вот убили-то не ее, а Мэнди Эрхардт. Но и за нее я тоже не собираюсь принимать на себя этот удар. Даже ради вашего сына, который и убил ее, а также еще, по меньшей мере, двух девушек, чьи смерти вам удалось скрыть. А теперь, мистер Мертон, я бы все-таки хотел поговорить с вашим сыном.
Голос его был ровным, спокойным, бесстрастным.
— Мы на самом деле не думали, что вам придется принять удар на себя, если Хлоя будет убита. Черт, да мы вообще не хотели, чтобы Хлоя была убита, потому что она приносит студии большой доход. Но если бы это случилось — если бы ваше присутствие не смогло бы предотвратить убийства — тогда вы послужили бы прикрытием. Хотя бы на время.
— Это вы сейчас так говорите. Но если б у вас была более удачная возможность повесить все на меня, вы бы это сделали. На косвенные улики в этом городе смотрят сквозь пальцы, когда нужно отмазать от уголовной ответственности больших людей.
Он изобразил рукой какой-то уклончивый жест.
— Я думаю поехать сейчас в полицию, — сказал я, вставая.
Он заговорил, не сводя глаз с опустевших беговых дорожек:
— Харбор-Сити, Уэст-Маркет-Плэйс, 1313. Слишком много людей было уволено за это, слишком много людей, желающих обезопасить себя. Вы были нужны только для подстраховки.
Я кивнул, хотя в потемках он не мог этого увидеть.
— Отлично. Просто я тоже хочу обезопасить себя. — Я открыл дверь и обернулся на пороге. — А зачем вам понадобилось выкупать обратно лошадь?
— Я люблю эту лошадку, — проговорил он лишенным каких либо эмоций голосом. — Я просто не мог допустить, чтобы она досталась этому идиоту Розенкранцу в случае смерти Хлои.
На это мне нечего было ответить.
— Мой сын не будет с вами разговаривать, — предупредил Мертон.
Я вышел из ложи.
Глава 30
Я остановился у телефонных автоматов и позвонил Сэмьюэлсу в полицейский участок в Харбор-Сити. Я засек время — на часах было шесть тридцать.
Офицер, снявший трубку, держал ее где-то в стороне так долго, что мне пришлось бросить в автомат еще одну монету. Потом он наконец сообщил мне:
— Детектива нет на месте.
— А тогда скажите: он в вечер сегодня заступает или, наоборот, уже ушел? — спросил я.
Он ответил мне со вздохом:
— Я не знаю, кто тут когда заступает. Я даже не знаю, когда сам куда заступаю. Я просто отвечаю на телефонные звонки.
— Вы можете оставить ему сообщение, или этим у вас занимается кто-то другой?
— Вы знаете, сколько лет я учился отвечать на эти звонки? Два года! И это не считая детского сада. А вы знаете, сколько лет мне приходилось отвечать на эти звонки? Пять лет! И это только четверть моего пути до пенсии. Так что или вы скажете мне, что вы там хотели кому передать, или я подожду, когда сюда позвонит другой олух.
— А сколько лет вы учились разговаривать в таком тоне?
— Эй, да пошел ты!..
— Какой у Сэмьюэлса домашний номер? Может быть, я смогу застать его там.
— Я сейчас повешу трубку!
— Нет, подождите, не вешайте! Вот сообщение. Передайте Сэмьюэлсу, что звонил Деннис Фостер. Передайте ему, чтобы он встретился со мной через час на Уэст-Маркет, 1313. — Я еще раз глянул на часы. — Нет, через полтора часа. И скажите ему, что это очень важно. Записали?
— Записал. Через полтора часа на Уэст-Маркет, 1313. Офигеть, какая красотища! Просто поэма какая-то!
— Это не поэма, а важное сообщение, которое надо срочно передать.
— Понял, понял — срочное сообщение. Может быть, когда-нибудь и мне тоже кто-нибудь передаст сообщение.
— Мечтать не вредно, — сказал я.
Он повесил трубку.
Я вернулся в свою машину и уже через минуту снова был в пути. Обратно дорога почти все время шла под гору, и я вынужден был постоянно напоминать себе о необходимости немножко сбавлять газ. Хватало мне этого примерно на минуту, а потом я снова забывался и опять спохватывался. Чем ближе я подъезжал к Уэст-Маркет, тем больше меня беспокоило смутное ощущение, что здесь было что-то не так. Мертон не выглядел как человек, потерпевший поражение, когда называл мне адрес. Значит, я что-то упустил. Выйдя из задумчивости, я опять глянул на спидометр и сбавил скорость.
Жилье вдоль дороги не просилось на журнальные обложки. Убогие домишки, каждый размером чуть больше караульной будки, жались один к другому. Многие были даже не покрашены и поэтому почти неразличимы в темноте. Перед некоторыми имелись палисаднички, обнесенные оградой из цепей. Я старательно вглядывался в нашлепанные трафаретом номера на обочине, выискивая среди них 1313-й. Этот был хотя бы выкрашен. Белой краской. Поэтому выделялся светлым пятном в темноте. Но все окна были темные. Я проехал вперед с полквартала, припарковался на обочине и вернулся к дому пешком. Люди целыми семействами сидели на крылечках, облегченно ловя вечернюю прохладу после дневного зноя. Откуда-то из глубины дворов доносились смех и крики резвящихся детишек. Но я не обводил взглядом окрестности и смотрел только под ноги.
Зато мне сразу бросилась в глаза ветхая крыша домишки номер 1313. Дранка местами осыпалась и кое-где была заменена на новую, но тоже некрашеную. Трава на лужайке была скошена, но неаккуратно, торчала какими-то клочьями. Коса стояла, прислоненная к крыльцу. Я поднялся на три ступеньки и постучал по раме дверной сетки. Никакого ответа. Никаких огней или звуков. Я постучал снова. Дверная сетка задребезжала, и задвижка внутри открылась. Я немного подождал и, не получив ответа, открыл сетку и подергал дверную ручку. Дверь открылась внутрь.
В нос мне сразу шибанул крепкий запах алкоголя. Я закрыл за собой дверь и прислушался. По-прежнему ни звука. Я нащупал на стене у двери выключатель и щелкнул им. Дом представлял собой одну большую комнату с дверью в противоположном конце, ведущей в кухню. Голый пол без ковра, гарнитур из дивана и двух кресел с персикового цвета кожаной обивкой. Мебель явно была дорогая, когда ее покупали, но теперь износилась и потемнела от грязи в самых просиженных местах, а на спинке одного из кресел даже зияла прореха. Другой мебели в комнате не было, и я догадался, что диван, видимо, был раскладной и использовался для спанья. Пол был закидан предметами одежды и всяческим мусором — верный знак того, что хозяин был на редкость неряшливым холостяком.
Сам хозяин сидел в другом кресле лицом к двери. Одет он был отнюдь не неряшливо — в дорогой синий костюм, какие носят только очень состоятельные особы. Правда, пиджак висел на спинке кресла, так что сам мужчина был только в белой рубашке с монограммой и с закатанными по локоть рукавами. Я прочел монограмму: ТОМ. У него были густые темные волосы, зачесанные назад, и, наверное, симпатичное лицо, которого сейчас нельзя было разглядеть, потому что голова его была опущена под каким-то странным, не совсем естественным углом. Его можно было принять за спящего или подумать, что он потерял сознание, например, от слишком большой дозы наркотика, если бы не кровь. Вены у него на запястьях были вскрыты продольными разрезами, и из них, перепачкав подлокотники, длинными тягучими каплями вытекала кровь. Ножа у него в руке не было, зато под ногами валялась пара пустых бутылок. Судя по запаху, большая часть алкоголя вылилась на пол, а не в глотку Томаса Оливера Мертона.
