Я перемещаю камеру на запад: два пешехода замешкались у дуплекса, один из них указывает на ставни. Я представляю себе, как он говорит: «А каркас-то неплохой».
Господи. Я уже сочиняю чужие разговоры.
Осторожно, словно боясь быть пойманной, а я действительно этого боюсь, перевожу оптику на ту сторону сквера, к Расселам. Кухня полутемная и пустая, жалюзи частично приспущены, как полузакрытые глаза, но этажом выше, в гостиной на маленьком диване с обивкой в полоску, стоящем у окна, я вижу Джейн и Итана. На ней желтоватый джемпер, в вырезе которого видна глубокая ложбинка меж грудей. Там, как альпинист над ущельем, болтается ее медальон.
Я поворачиваю объектив, изображение становится более четким. Джейн быстро говорит, взмахивая руками, в улыбке обнажаются зубы. Итан сидит с опущенными глазами, на губах эта его застенчивая кривая ухмылка.
Я не рассказывала доктору Филдингу о Расселах. Знаю, что он скажет, ведь я способна к самоанализу. Мол, эта нуклеарная семья — мать, отец, единственный ребенок — напомнила мне собственную. В соседнем доме, считай за соседней дверью, живет семья, чем-то похожая на мою. У этих людей своя жизнь, но ведь и у меня была семейная жизнь, которую теперь я считаю безвозвратно потерянной, — однако вот она, такая же, сразу за сквером. «Ну и что?» — думаю я. Может быть, говорю это вслух, теперь я ни в чем не уверена.
Я отпиваю вина, вытираю губы, вновь поднимаю фотоаппарат. Смотрю в объектив.
Джейн тоже смотрит на меня.
Я роняю камеру на колени.
Никакой ошибки — даже невооруженным глазом я вижу, как она пристально глядит на меня, приоткрыв рот.
Она поднимает руку, машет мне.
Мне хочется спрятаться.
Стоит ли мне помахать в ответ? Или отвести глаза? Или тупо заморгать, словно направляла камеру на что-то другое поблизости от нее? Дескать, я вас там не заметила.
Нет.
Я вскакиваю, камера падает на пол.
— Оставь ее. — Я определенно говорю это вслух и выбегаю из комнаты в темноту лестницы.
Прежде меня никто не подлавливал. Ни доктор, ни Рита Миллер, ни Такеда, ни Вассерманы, ни толпа Греев. Ни Лорды, перед тем как переехать, ни Мотты перед своим разводом. Ни проезжающие мимо такси, ни прохожие. Даже почтальон, которого я фотографировала каждый день у каждой двери, не замечал меня. И многие месяцы я сосредоточенно изучала снимки, оживляя в памяти моменты прошлого, пока наконец мне не наскучило быть в курсе всего, происходящего за окном. Разумеется, я по-прежнему делаю странные исключения — меня интересуют Миллеры. Или интересовали до приезда Расселов.
А этот объектив «Оптека» лучше бинокля.
Но сейчас я сгораю от стыда. Я думаю обо всех и обо всем, что попало в объектив моей камеры. Соседи, незнакомцы, поцелуи, ссоры, обкусанные ногти, рассыпанная по полу мелочь, широкие шаги, спотыкание. Мальчик Такеда играет, глаза полузакрыты, пальцы дрожат на струнах виолончели. Греи поднимают бокалы с вином в легкомысленном тосте. Миссис Лорд в столовой зажигает свечи на торте. Молодые Мотты в дни крушения брака орут друг на друга с разных концов гостиной — красной, выкрашенной в цвет святого Валентина. На полу — осколки вазы.
Я думаю о своем накопителе на жестком диске, распухшем от украденных образов. Я думаю о том, как на меня с той стороны сквера смотрела не мигая Джейн Рассел. Я отнюдь не невидимка. Я живая, я у всех на виду, и мне стыдно.
Вспоминаю слова доктора Брюлова из «Завороженного»: «Моя дорогая девочка, нельзя постоянно биться головой о реальность и говорить, что ее не существует».
Через три минуты я вновь вхожу в кабинет. Диван Расселов пуст. Я заглядываю в спальню Итана — он там, сидит, уткнувшись в компьютер.
Осторожно поднимаю с пола камеру. Не разбилась.
Потом раздается звонок в дверь.
Глава 18
— Похоже, вы ужасно скучаете, — говорит она, когда я открываю дверь в прихожую.
А потом обнимает меня. Я нервно смеюсь.
— Могу поспорить, вас тошнит от всех этих черно-белых фильмов.
Она буквально врывается в дом. Я не произнесла еще ни слова.
— Я вам кое-что принесла. — Она с улыбкой запускает руку в сумку. — Холодное.
Запотевшая бутылка рислинга. У меня текут слюнки. Я уже сто лет не пила белого.
— О, не надо было…
Но Джейн уже чешет в кухню.
За десять минут мы приканчиваем вино. Джейн прикуривает сигарету «Виргиния слим», потом вторую, и скоро воздух под потолком наполняется клубами табачного дыма. Его запахом отдает рислинг в моем бокале. Оказывается, я ничего не имею против. Это напоминает мне о магистратуре, о беззвездных вечерах на барных улицах Нью-Хейвена, о мужчинах с пепельными губами.
— У вас там много мерло, — говорит Джейн, оглядывая кухонную стойку.
— Я заказываю его оптом, — объясняю я. — Мне оно нравится.
— Как часто вы пополняете запасы?
— Несколько раз в год.
По меньшей мере раз в месяц.
Она кивает.
— Вы давно уже находитесь в этом состоянии? — спрашивает она. — По-моему, вы говорили — полгода?
— Почти одиннадцать месяцев.
— Одиннадцать. — Складывает губы в виде крошечной буквы «о». — Свистеть я не умею. Но представьте, что сейчас свистнула. — Джейн тушит сигарету в чашке для хлопьев, складывает вместе ладони и наклоняется вперед, словно в молитве. — Так чем же вы занимаетесь целый день?
— Консультирую людей, — с достоинством произношу я.
— Каких людей?
— В Интернете.
— А-а.
— Еще беру онлайн уроки французского. А также играю в шахматы, — добавляю я.
— Онлайн?
— Онлайн.
Она проводит пальцем по ободку своего бокала.
— Значит, Интернет, — говорит она, — что-то вроде вашего… окна в мир.
— Ну, как и обычное окно. — Я указываю на застекленное пространство у нее за спиной.
— И ваша подзорная труба, — говорит она, и я краснею. — Шучу, шучу.
— Мне так неловко, что…
Джейн машет рукой, затягивается сигаретой.
— Ах, перестаньте. — Она выпускает дым изо рта. — У вас есть настоящая шахматная доска?
— Вы играете?
— Раньше играла. — Джейн прислоняет сигарету к чашке. — Покажите-ка свои шахматы.
Наша первая партия в разгаре, когда звонят в дверь. Пять коротких звонков — доставка лекарств. Джейн пошла открывать.
— Наркотики вразнос! — верещит она, возвращаясь из прихожей. — Есть от них какой-то толк?
— Это стимуляторы, — говорю я, откупоривая вторую бутылку, на этот раз мерло.
— Теперь у нас вечеринка.
За выпивкой и игрой мы болтаем. Мне известно, что у нее, как и у меня, один ребенок, но я не знала, что мы обе морячки. Джейн предпочитает ходить под парусом в одиночку, я привыкла плавать вдвоем, — по крайней мере, так было раньше.
Я рассказываю ей о медовом месяце с Эдом. Тогда мы зафрахтовали тридцатитрехфутовую яхту «Алерион» и плавали по греческим островам, от Санторини к Делосу, от Наксоса к Миконосу.
— Вдвоем, — вспоминаю я, — носились по Эгейскому морю.
— Совсем как в «Мертвом штиле», — говорит Джейн.
Я делаю глоток.
— Мне кажется, в «Мертвом штиле» они были в Тихом океане.
— Ну, не считая этого, совсем как в «Мертвом штиле».
— К тому же они вышли в море, чтобы оправиться от несчастья.
— Ладно, пусть так.
— А потом они спасли психопата, который пытался их убить.
— Вы дадите мне высказать мою мысль или нет?
Пока она хмурится, глядя на шахматную доску, я шарю в холодильнике в поисках шоколадного батончика, потом разрезаю его кухонным ножом. Мы сидим за столом и жуем. Сладкое на ужин. Совсем как у Оливии.
Спустя некоторое время Джейн спрашивает:
— У тебя бывает много народу?
Она наносит мне удар слоном, передвинув его через доску.
Я качаю головой, проталкивая вино в глотку:
