Она должна позвонить Джоанне. Дальше идти некуда. Пора ей признать, что она потерпела поражение. Может быть, ничего страшного; может, она останется тем, что она есть теперь, и переедет в маленькую квартирку в этом же городке… может, даже в свою прежнюю квартирку. Она не сможет работать, пока Кристал не пойдет в школу, но почему бы ей не жить так, как она жила до встречи с ним? Жизнь войдет в свою колею, как в те времена, когда она была счастлива.
Нет, по-прежнему, конечно, не будет. Джоанна уже недовольна ситуацией. Она считает ее «опасной». Джон «стал в высшей степени непредсказуемым». И она права. Ему нужно было согласиться на консультацию, которую они ему предлагали, когда узнали, что она ему все рассказала. Но он не захотел. Сказал, что все в порядке. Что любит ее. Это еще до того, когда на его плечи лег груз отцовства и груз ее тайны, которую он должен был хранить как зеницу ока.
И вот что еще она узнала за эти годы. Ее тайна принадлежит только ей. Это ее бремя, и если она попытается разделить его с кем-то, то лишь вдвое утяжелит. Если она уйдет от Джона, она не сможет оставаться здесь; надеясь на это, она выдавала желаемое за действительность. Джоанна, полиция, все люди, которые принимают за нее решения, не допустят этого. Джон не раз грозил: если она заберет Кристал, он разрушит все. Расскажет всем. Прикончит ее. В трезвом виде он просит прощения, но он почти не бывает трезвым. Нельзя верить пьянице, теперь она это знает.
Кристал плачет, и она должна сделать то, что лучше для дочери. Она сгорает от стыда, когда все же звонит своему инспектору по надзору. Хотя Джоанна и настоящий профессионал, теперь от нее уже ничего не зависит. Приводятся в действие планы. Они, казалось, были готовы к этому больше, чем она. Ей остается только оставить ему записку. Она пытается написать, что чувствует, но при этом оставаться холодной к нему. Ему это необходимо. Ему, как и ей, необходимо все начать заново. Она пишет — ее руки дрожат. Она больше не любит его. Это правда. Она его боится. И это тоже правда. Она пишет одну последнюю строчку, складывает бумагу и оставляет на кухонном столе.
Оставь меня в покое. Не пытайся найти меня. Не пытайся найти нас.
Она теперь успокоилась, она всегда спокойна, когда кто-то другой принимает за нее решения, она собирает то, что ей нужно, и осколки ее легатированной жизни — паспорт, медицинскую страховку, все, что делало этот призрак личности реальным. Они теперь бесполезны, теперь это лишь кожа, которую она скоро скинет, но Джоанна потребует все это назад, а если даже и нет, то у Джона они не должны оставаться.
Она останавливается на минутку посреди дома, ее замка, построенного на песке, а когда приходит машина, она уже готова. Она не плачет, она никогда не плачет, но ее сердце пустеет, когда она закрывает дверь.
«Прощай, Джон, — шепчет она. — Извини». Она не оглядывается. Она так устала оглядываться. Нет, она крепко прижимает к себе плачущую дочку и показывает на автобусы за окном машины.
— Не плачь, Ава, — говорит она, вдыхая детский запах. — Не плачь.
Глава 35
СЕГОДНЯ
Мэрилин
Я на автопилоте, слежу за собственными движениями изнутри, сомневаясь в способности моего тела совершить все то дерьмо, что мне необходимо совершить. Несмотря на ужасную боль — на этот раз ребро или два точно сломаны, — я встаю, одеваюсь и еду на работу. По пути останавливаюсь у банка и жду, когда они откроются. Я первый клиент.
— Я бы хотела снять деньги с этих счетов, — слышу я свой голос и улыбаюсь. На одном нет и пяти сотен, но на другом лежит тысяча. Эти деньги я откладывала понемногу на черный день, никогда не думая, что воспользуюсь ими. Иллюзия, которую в один прекрасный день я решусь разрушить.
Когда мне впервые стало известно о долгах Ричарда, я хотела было сказать ему об этих деньгах, но моя тысяча стала бы каплей в море его финансовых просчетов, а когда его благодарность испарится, он захочет узнать, почему я прятала от него деньги. И что я ему скажу? «Потому что, когда я клялась любить тебя, пока смерть не разлучит нас, я не имела в виду, что ты будешь вбивать мне ребра в селезенку»?
Я не закрываю счет — он мне понадобится: Пенни еще переведет на него жалованье так, чтобы Ричард не мог прибрать его к рукам, — а когда я приеду на работу, то приду прямо к ней в кабинет и скажу, что у меня с Ричардом «проблемы» и мне нужно дня два, чтобы решить, как быть дальше. Она не задаст вопросов, вероятно, подумает, что все это связано с Лизой. В некотором роде и связано, но эта искорка тлела, прежде чем на нее вылился бензин Лизы и Шарлотты. Пенни не собирается вычитать эти дни из моего отпуска. Я говорю, что побуду у подруги, и предупреждаю, что ей может звонить Ричард — будет меня искать, а потому я не сообщаю точного адреса. Еще я даю ей мои новые банковские реквизиты для перевода жалованья. Вижу жалость в ее глазах. «Так плохо?» Если бы она только знала! Я не хочу, чтобы она знала. У меня мурашки бегут по коже при мысли о том, что я превратилась в женщину, которую бьют. Я не такая. Это он такой, но ко мне это не имеет отношения, правда, если я почти не чувствую разницы, то нет надежды, что ее почувствуют другие. Я киваю, не решаясь говорить, — вдруг голос меня подведет. Пенни импульсивно обнимает меня, и я чуть не вскрикиваю от боли.
Я говорю ей, что со мной мобильник, если я понадоблюсь. Я бы и его могла оставить дома — боже мой, как мне хочется хоть немного покоя и тишины! — но мне невыносимо думать, что полиция тогда не сможет сообщить мне об Аве. Я заблокировала номер Ричарда, потому что не намерена отвечать на его звонки, и я не дура: я отключила опцию «найти айфон». Пусть он там бесится.
Перед уходом включаю в моей почтовой программе опцию «не в офисе», быстро нахожу нужный мне номер в файлах Лизы. Еще только самое начало одиннадцатого, но я не спала, и боль в ребрах такая, что я хочу одного: заглянуть в «Теско»[468], купить бутылочку вина и выпить в один присест. Но это может подождать. Вместо вина я глотаю остатки гордости и звоню по телефону. Говорю тихо, как беспомощный ребенок. Такой я себя и чувствую, хотя на самом деле технически это первый шаг в сторону от беспомощности. Но сейчас это выглядит как неприкрытое бегство.
Он на другом конце мнется, не соглашается сразу, но тут вдруг я теряю контроль над собой — я рыдаю, и от каждого всхлипа мои поломанные кости трутся друг о дружку, и он обещает, что все сделает и от своего имени. Я все еще благодарю его и благодарю, когда понимаю, что он повесил трубку.
Со мной нет ничего, даже зубной щетки, какой-то минимум косметики в сумочке и тюбик крема для рук. Я не могла рисковать — тащить что-нибудь из дома во время бегства, но я могу купить смену дешевой одежды, а в отеле мыло и все остальное найдется. Я поглядываю в зеркало заднего вида, но Ричард, слава богу, за мной не гонится. И все же я расслабляюсь, только зарегистрировавшись и поднявшись в номер, — слава богу, это полулюкс, а не какой-то тесный одинарный — и он ждет меня там. Саймон Мэннинг.
— Что, черт возьми, происходит? — спрашивает он. Я не слышу ни резкости, ни злости, которые неизменно присутствуют в интонации Ричарда, когда он задает этот вопрос. Напротив, он озабочен, ему любопытно, почему женщина, которую он едва знает, просит возможности остановиться анонимно в одном из его отелей.
— Семейные проблемы, — отвечаю я и чувствую, как мои глаза наполняются слезами. Я так устала, мне так больно! Он чуть морщится, и я не виню его за перемену настроения. Ничего хорошего не получается, если становишься между ссорящимися супругами. — Он хотел, чтобы я продала мою историю в «Мейл». Я, конечно, сказала нет.
— Вот как…
Шестеренки, наверно, крутятся в его голове: вероятно, было рукоприкладство. Я бросаю сумочку на кровать. А сколько стоит этот номер? Почему он позволил мне воспользоваться им? Когда он позвонит Пенни и скажет, что расторгает с ней контракт, потому что мы все так или иначе психованные уроды, а он на это не подписывался? Я должна объяснить, но у меня нет слов, чтобы объяснить, поэтому я просто поднимаю свою блузку и свитер и показываю верх живота. За жир там я не волнуюсь. Он его не увидит под расцветающей синевой. Вижу, как расширяются его глаза.
