Глава 15
Их ведут, как всегда, с повязками на глазах и охранниками с обеих сторон, которые держат за предплечья и тянут вперед. Гевин чувствует страх кожей. Это случается не каждый день, но достаточно часто для того, чтобы едва замечать дни, когда этого не происходит. Когда не бывает избиений полуобнаженного, со связанными руками и ногами тела, в то время как эти затянутые в черную ткань парни кричат, перемежая свои крики ударами хлыста. Не имея возможности общаться при помощи языка, Гевин научился считать удары. Они наносятся сериями по двадцать восемь раз. В благоприятный день бывает одна серия, в худшие же дни число серий увеличивается до пяти для него и семи для Бертрана. Гевин знает, что к десятому удару он начнет хныкать, просить остановить побои, так как хлыст вскрывает его раны. Именно этого он боится больше всего. Боится себя, своего ничтожного страха. Бертран никогда не хнычет и не просит пощады.
Но сегодня все по-другому. Его толкают сзади, затем в грудь, и он оказывается на деревянном стуле. С его глаз снимают повязку и сейчас же засовывают ее в рот вместо кляпа. Он сидит в комнате, в середине ряда из трех стульев. По краям ряда стоят охранники с автоматами через плечо, на их поясах наборы кинжалов.
Комната не обставлена, только голые каменные стены и пол. Из мебели помимо стульев в середине комнаты имелся стол с пластиковым покрытием, возле которого стояли такие же стулья. Длина стола была вовсе больше ширины. Посередине стола сидит Бертран. Его руки связаны за спиной. Повязка на глазах отсутствует, кляп во рту тоже. Перед ним на столе лист бумаги.
За столом напротив него, спиной к Гевину, стоит один из боевиков с кинокамерой. Он включает ее и говорит Бертрану:
— Теперь говори!
Бертран поднимает глаза:
— Я?
— Ты, ты. — Голос хриплый и сердитый.
— О нет. Я не гожусь для фотосъемки. У меня боязнь сцены. Или, точнее, страх перед камерой, ведь это не то же, что сцена? Я имею в виду комнату. Полагаю, что это будет съемочная площадка для фильма, хотя и не очень веселого. Комната темноватая и мрачная. Освещение слишком резкое для моей кожи.
Над столом висит на проводе голая лампа, освещающая бледное лицо Бертрана. Она превращает кровоподтеки в тени. Боевик с кинокамерой вопросительно смотрит поверх нее на сообщника, стоящего слева от Гевина, который делает едва заметный кивок. Человек с камерой снова обращается к Бертрану.
— Говори в камеру, — приказывает он.
В комнате больше боевиков, чем обычно. Хотя они редко появляются вместе, Гевин узнает четверых из них. В комнате их пятеро. Того парня, что стоит слева от него, Гевин не видел раньше.
— Я действительно не понимаю, чего ты добиваешься. Это должна быть говорящая голова? Если я буду говорить все, что придет в голову, вы потом отредактируете? Как Тора Хирд, впрочем, я не думаю, что тебе известна Тора Хирд. Она самая что ни есть британка. Полагаю, можно начать со школы. Вы не думаете, что школьные времена лучше всего подходят для рассказов и анекдотов? Школьники одновременно жестоки и забавны. Знаете, они могут ходить, держась за руки. Не думаю, что вы освоили это в совершенстве. В жестокости вы преуспели, но я не заметил пока в вас ничего забавного. Попробуйте и это. Это разовьет дальше вашу технологию пыток.
Оператор снова смотрит на нового боевика, который на этот раз кивает весьма заметно. Бертран повернул голову и тоже заметил это.
— Тебе нужно зачитать листок, — тихо говорит новый боевик.
Бертран поднимает со стола лист бумаги и машет им перед оператором.
— Ты хочешь, чтобы я зачитал это?
Боевик кивает. Бертран смотрит на бумагу и читает ее текст про себя. Дойдя до конца страницы, он снова кладет листок на стол.
— Очень интересно, — говорит он. — Это следует немного отредактировать, грамматика ужасна, но я полагаю, это неплохо для первого раза.
Боевик с камерой бросает ее на стол.
— Я заставлю тебя говорить, — шипит он.
Из затемненной части комнаты появляются два других охранника. Они хватают Бертрана за руки и тащат его со стула, который опрокидывается и громыхает об пол. Оператор вытаскивает из-за пояса прут. Гевин не может определить, из чего он сделан. Может, из дерева, может, из железа.
Два охранника держат Бертрана, в то время как другой боевик бьет его прутом по спине и плечам. Гевин пытается считать, но молчание Бертрана очень мешает этому. Он не видит его лица.
Через некоторое время удары прекращаются, и охранники разворачивают Бертрана лицом к его насильнику.
— Читай!
Бертран поднимает плечи и брови в знак недоумения, что приводит боевика в ярость. Он с грохотом роняет прут на пол и набрасывается на Бертрана с кулаками. Боевик в ярости теряет над собой контроль. Он наносит Бертрану удары по лицу, пока у того из носа не течет кровь. Его глаза широко открыты. Боевик лягает его в живот, Бертран сгибается. Он упал бы на пол, если бы его не поддерживали с другой стороны охранники. Оператор машет руками и ногами, как безумный дервиш, нанося беспорядочные удары. Голова Бертрана опускается, его тело безвольно повисает между двумя боевиками.
Наконец, главарь растрачивает весь свой гнев и останавливается. Его маска сползла, и лицо обнажилось больше чем обычно. Показались щеки, верхняя губа, одна сторона скулы. Кожа гладкая, без единого пятнышка. Пытается отрастить усы и бороду, но они имеют жалкий вид. В школе, где учился Гевин, это называли «жалким пушком». Парень опускается на пол и сидит, обхватив руками голову. Два охранника стоят, сохраняя бесстрастное выражение лица. Бертран висит как тряпичная кукла.
Затем боевик встает с пола, отдает приказание, и Бертрана тащат к стулу. Главарь возвращается на прежнее место позади стола и снова поднимает кинокамеру:
— Теперь будешь говорить.
Бертран не шевелится.
Охранник слева произносит короткий гортанный звук, похожий на кашель. Гевин полагает, что он что-то говорит.
— Просит, — говорит он оператору.
— Просит?
— Просит, — повторяет тот с уверенностью.
Оператор поворачивается к Бертрану и направляет на него камеру:
— Ты будешь просить! Да, теперь ты будешь просить!
Бертран поднимает окровавленное лицо к камере.
— Просить? — Его голос звучит хрипло. — Почему вы не сказали об этом раньше? Я действительно могу просить.
Его душит приступ кашля, во время которого брызги крови попадают на стол. Никто не пытается их стереть. Две секунды он смотрит на лист бумаги, перед тем как снова бросить взгляд на камеру. Он явно говорит не то, что там написано.
— О'кей. Я прошу. Прошу любого, кто смотрит этот замечательный образец кинопроизводства, — его снова душит кашель, — сделать все, что нужно, чтобы обезопасить себя и своих любимых, а также сохранять ясное сознание. Если что-нибудь можно сделать для оказания помощи моему другу и мне, мы будем бесконечно благодарны.
Охранники смотрят друг на друга с недоверчивым выражением лица, оператор о чем-то спрашивает другого боевика, тот неопределенно пожимает плечами.
Оператор снова смотрит на Бертрана.
— Ты просил?
Бертран с готовностью кивает в ответ:
— Да, просил.
Оператор выключает камеру и кладет ее на стол, делая отрывистые приказания другим боевикам. Бертрана снова поднимают со стула, на этот раз более осторожно, и выносят за дверь. Охранники, оставшиеся в комнате, снова о чем-то говорят. Затем Гевин чувствует, как его поднимают и тащат по комнате к стулу, который только что освободил Бертран.
Темнота здесь иного свойства. Сквозь черноту проступают неясные формы. Рядом с ним спящая Кэт. От нее исходит тепло из спального мешка. Ее волосы покрывают его ногу. Он может к ней прикоснуться. Чуть дальше неясные очертания скалистой вершины холма на фоне черного неба. Хотя луны не было, все же тьма не настолько плотная, чтобы скрыть ландшафт полностью.
Кэт издает во сне едва слышимый смешок. Он кладет руку на поверхность спального мешка туда, где ее бедро образует выпуклость. Слышатся крики и шорохи малых животных и птиц. Темнота наполнена жизнью.
