Я вынул письмо Кристофиса и переписал на него греческие буквы, одновременно произнося их вслух:
— Ита, пи, альфа, ни, альфа, гамма, йота, альфа; фита, альфа; сигма, ипсилон; фи, омикрон, ни, ипсилон, сигма, ипсилон, йота.
Что бы это ни значило, но это было последнее послание Джона. Я закрыл дверь, радуясь свежему воздуху. Мое лицо овевал ветер, и море переливалось полупрозрачными оттенками, как драгоценный камень. Солнце уже садилось, облака на горизонте окрасились оранжевым и розовым. Колеса джипа заскрипели по гравию, я ехал обратно в город.
Старый добрый Юджин восседал за своим излюбленным столиком, по-видимому, дюжина пива ничуть ему не повредила.
— Я тут снова подумал… — пробормотал он, когда я подошел. — Я, конечно, порядочный человек, но давай скорее заканчивать эту бодягу с Линдой. У нас есть более важные дела.
— Какие, например? — Я отхлебнул пива из его кружки.
Он помахал пальцем перед моим лицом.
— Например, пора нырять за амфорами. Вот что.
Я покачал головой.
— Не знаю, Юдж. Сначала мне надо сделать копию.
— Только не вздумай сейчас увиливать! — фыркнул он. — Мы полагаемся на тебя.
Я вздохнул, надеясь, что он поймет.
— Юджин, у меня нет на это времени. Сначала нужно закончить работу для Андерсена.
Юджин был неумолим:
— Брось, парень, ты хочешь сказать, что не будешь нырять за амфорами? — Он глотнул пива и вытер рот рукой. — После всего, что я для тебя сделал?
Я знал, что так и будет. Люди вроде Юджина всегда используют дружбу как отмычку. Я поежился под его взглядом.
— Ладно, ладно, черт с вами. Мы займемся амфорами чуть позже, договорились? А теперь я еду в Афины, чтобы все выяснить.
— Погоди! — Юджин недоверчиво посмотрел на меня. — За каким дьяволом в Афины? У нас здесь уйма дел. Кроме того, если ты завалишься в Плаку,[732] то мы можем тебя и не дождаться…
Я осторожно прервал его:
— Я не собираюсь гулять в Афинах по вечеринкам, Юджин. Я еду туда, поскольку хочу выяснить, что же случилось с Ролстоном. Что случилось с ним на самом деле. Меня это беспокоит, дружище.
— Ты делаешь из мухи слона.
— Я нашел на мельнице записку врача. Судя по всему, Ролстон был очень болен.
Юджин откинулся на спинку стула со вздохом, похожим на шипение проколотого шарика.
— Значит, ради него ты собираешься разыгрывать из себя мать Терезу?
— Да, можно и так сказать. Кто-то должен поговорить с его врачом и выяснить, что происходит. Ты займись пока подготовкой к поездке за амфорами, а я скоро вернусь.
— Что сказать Линде, если она спросит о тебе?
— Ничего не говори. Если она будет настаивать, скажи, что я по-прежнему проверяю зацепки. — Я похлопал его по спине. — Брось, старик. Это все ради нашего старого друга Джона.
Он почесал едва заметную проплешину на макушке, пытаясь проникнуться моими чувствами, потом нахлобучил поглубже свою потрепанную рыбацкую шапку.
— Ладно. Того и гляди, ты вступишь в какую-нибудь дурацкую благотворительную общину кровоточащих сердец, приятель.
Я встал из-за стола.
— Вернусь через пару дней.
Когда я вышел, Юджин достал колоду карт и начал их тасовать. Его взгляд блуждал по таверне в поисках потенциального партнера для партии в покер.
Отлично! Невзирая на все протесты, Юджин меня не бросит — по крайней мере если ему это ничего не будет стоить.
Глава 8
Таксист не спешил. Дорога из афинского аэропорта была забита, воздух оглашали какофония сирен, скрип тормозов и рев моторов. Шум и неразбериха стояли потрясающие. Мне страшно хотелось курить, но надпись на приборной доске, сделанная большими красными буквами, по-английски и по-гречески, предупреждала: «НЕ КУРИТЬ». И потому я откинулся на спинку сиденья и прислушался к тому, что бормотал на ломаном английском таксист. Греки в большинстве случаев очень любят поболтать, а у этого вдобавок был слушатель, которому некуда деться, так что таксист не умолкал.
Пока мы медленно пробирались сквозь пробки на главных перекрестках (причем таксист то грозил кулаком водителям, то драматически жестикулировал, подчеркивая основные моменты своей речи), я узнал, что он за рулем уже пять лет. А до того, конечно, был моряком. Таксист также поведал мне, что его брат живет в Калифорнии. В конце концов, разве Америка — не страна неограниченных возможностей? Его сын служит в греческой армии, а жена — ворчливая стерва. Прислушиваясь к смеси греческих и английских слов, я с трудом разобрал, что его политические взгляды прямо противоположны взглядам нынешнего правительства и потому у него проблемы с деньгами.
Таксист уже собирался завязать со мной беседу о Кубке мира по футболу, когда мы свернули с Сингроу-авеню на широкий бульвар Константина. С меня довольно. В самом разгаре утра я сидел в крошечном такси, где воздух был спертым и жарким, как в духовке. Краснолицый шофер вытер пот со лба и заорал на пешехода, который проскочил прямо перед ним, ловко увернувшись от удара бампером. Старая добрая игра «Господи помилуй».
Наконец, когда мы миновали прохладный зеленый парк, я заметил вдалеке высокое современное здание отеля «Хилтон». Таксист подъехал к нему, взглянул на счетчик и назвал сумму, которая оказалась слишком высока для того, чтобы отстегивать ему еще и чаевые. Я сунул греку деньги и захлопнул дверцу.
Войдя в прохладный вестибюль, я сразу же направился в бар и заказал благословенный джин с тоником. Я уселся на высокий табурет, и женщина, сидевшая поодаль, не стала терять времени. Она подошла и расположилась рядом. Крашеная блондинка, за сорок, дочерна загорелая, в дешевом красном платье (возможно, перекрашенном). Юджин назвал бы ее «грудастой», тогда как романтичный Джон Ролстон сказал бы «пышная». Мысли о Ролстоне по-прежнему отвлекали меня. Интересно, с чего лучше начать поиски?
Женщина без предупреждения наклонилась ко мне.
— Не найдется сигаретки? — спросила она и потянулась к моей пачке, а потом быстрым шепотом предложила отправиться с ней, но я не обратил на нее никакого внимания. Я достал деньги, расплатился за выпивку и предоставил женщине и дальше нести вахту в баре. В любом случае я не любитель бюстов большого размера.
Я поднялся в комнату и открыл ноутбук, чтобы поискать фамилии с помощью электронного афинского телефонного справочника. Просматривая список на букву «к», я нашел доктора Михаила Кристофиса. Он работал в клинике в Колонаки. Я немедленно позвонил туда. Автоответчик сообщил, что доктор Кристофис будет в офисе после пяти часов.
Примерно в половине пятого я пешком отправился на место. Район Колонаки находится неподалеку от «Хилтона». На улице было жарко и душно. От жары, выхлопных газов и шума у меня началась ужасная головная боль. Спустившись по авеню Королевы Софии, я добрался до Колонаки. По соседству с приемной доктора Кристофиса находилось несколько клиник, и я решил проверить их все в надежде обнаружить Ролстона.
Со второй попытки мне повезло. Девушка в регистратуре просмотрела файлы на компьютере и резким голосом приказала мне подняться на второй этаж. Я зашагал по лестнице, миновав усталую уборщицу со шваброй и ведром, полным мыльной грязной воды. Я знал, что второй этаж в Греции — это три пролета вверх.
Наверху оказались две сиделки. Младшая, в накрахмаленном чепце, уголки которого вздымались над ее черноволосой головой, словно крылышки, была всецело поглощена своим кофе. Другая, склонившись над ящиком стола, разбирала бумаги. Она высокомерно посмотрела на меня — седая женщина с суровым и мрачным лицом, изрезанным глубокими морщинами. Я решил, что она, должно быть, старшая сестра, избравшая своим предназначением контроль над жизнью и смертью.
— Чем могу вам помочь? — спросила она.
Младшая разглядывала меня огромными печальными глазами.
— Слушаю, — сказала она.
