— Идем?
— Идем.
Лефевр хотел помочь Рафаэлю, но тот резким движением отказался. Жандарм в балаклаве по-прежнему держал его на мушке, пока он подходил к двери.
Но в отличие от Джессики, он выходил не на свободу. Он шел на голгофу, так хорошо ему знакомую, на которую поклялся не возвращаться.
Снаружи уже почти опустилась ночь. Ледяные, мрачные сумерки.
Все уличное освещение было включено; кроме того, жандармы установили мощные прожекторы перед домом.
Рафаэль остановился перед испачканной кровью белой простыней, которой накрыли его брата.
— Иди! — приказал Лефевр.
— Я хочу посмотреть на него.
Комиссар сделал знак рукой одному из мужчин в форме, который медленно приподнял ткань. Рафаэль по-прежнему стоял, не сводя взгляда с мертвого тела.
Смотрел на лицо мальчика, самого младшего из трех братьев.
Самого красивого из них.
Ангельское личико.
Ангел, которого подвергли мукам.
Его кулак сжимал связку ключей. Свободу.
Рафаэль опустился на колено и нежно прикоснулся к изодранному лбу брата.
В полной тишине. В слепящем свете прожекторов.
Он заговорил с ним.
Но никто не услышал слов, слетающих с его искривленного рта.
Никто не увидел слез в его глазах.
Никто не услышал бесконечной боли, которая грохотала в его голове.
Никто не узнает, о чем они говорили.
Я горжусь тобой, брат мой.
Я должен был быть на твоем месте. Я должен был тебя защитить. Умереть за тебя.
Прости, Вилли.
Рафаэль встал, чтобы повернуться лицом к вражескому войску.
Никто из них не посмел заговорить. Никто не осмелился торопить его, приказывать ему подойти. И даже прикоснуться к нему. Он сам пошел навстречу своей судьбе, высоко подняв голову. С бесстрастным лицом. Таким же твердым, как стальные решетки, за которыми он скоро окажется.
Он шел к фургону, но вдруг Сандре удалось вырваться из-под охраны, и она помчалась ему наперерез.
Они посмотрели друг на друга, затем она бросилась ему на шею. Словно она была счастлива снова его обрести.
Может быть, потому, что она больше не знала, куда идти.
Потому что она потеряла свою единственную опору.
— Знаешь, это я им сказала, где тебя искать, — прошептала она.
Детским голосом.
— Слишком поздно, — сухо возразил Рафаэль. Он оттолкнул ее и продолжил: — Ты помнишь, что я сказал тебе в первый вечер?
Конечно она помнила.
«Если Вилли умрет, ты тоже умрешь».
— Теперь этим займется тюрьма, — добавил Рафаэль. — Медленно. Неизбежно. Мне даже не придется пачкать об тебя руки.
Месяц и семь дней спустя
Глава 64
Рафаэль вошел в маленькую комнату, пахнущую дезинфекцией.
На нем серые вываренные джинсы и безупречно белая рубашка, наглухо застегнутая, чтобы скрыть ожоги.
Раны.
Которые все еще не зажили.
Он гладко выбрит, волосы острижены короче, чем раньше. Он обрел свою прежнюю стать.
Его взгляд остановился прежде всего на той, что смотрела на него с детским восхищением.
С восхищением и любовью — он готов в этом поклясться.
Затем он обратил внимание на мужчину, который пришел с ней. Ему здесь было явно не по себе.
В комнате для свиданий знаменитого следственного изолятора.
— Здравствуйте, мсье Оржон. Я Мишель Дюрье, отец Джессики.
— Я догадался, — ответил грабитель, пожимая руку, которую мужчина протянул ему не без колебаний.
Тут Джессика бросилась к нему, и он распахнул объятия.
Он не смог удержаться от улыбки. Пусть даже он никогда никому не расскажет об удовольствии, которое испытал в этот момент.
Она пришла. Должно быть, преодолела немало препятствий, чтобы сюда попасть. К нему.
Она не забыла.
— Присядем? — предложил Рафаэль.
Они устроились на пластиковых стульях вокруг маленького коричневого столика из огнеупорной пластмассы.
— Как твои дела? — спросил грабитель.
— Все хорошо, — ответила девочка. — А как у вас?
— Тоже ничего.
Эта взаимная ложь скрывала правду, которая горела в их глазах.
Их боль была так велика, что на свете не существовало слов, чтобы ее выразить.
— Вы получали мои письма? — с надеждой спросила Джессика.
— Конечно. Спасибо… Знаешь, я не отвечал тебе только потому, что писать — это не мое.
— Не важно!
Мишель Дюрье нервно теребил рукав своей куртки.
— Джессика ходит к психологу два раза в неделю, — объяснил он. — И он сказал, что ей пойдет на пользу повидаться с вами. И потом… Она очень хотела вас навестить!
Рафаэль пристально посмотрел своим металлическим взглядом в глаза отца. Тот явно хороший парень, добрый и нежный человек. И он, конечно, тоже пострадал.
— Джессика рассказала нам обо всем, что вы для нее сделали, — добавил Мишель. — Я… я не знаю, как вас отблагодарить.
Рафаэль почувствовал, что тот готов прослезиться, и решил ему помочь.
— Она осталась в живых, мне этого достаточно, — сказал он. — И потом, я не сделал ничего особенного. Вот мой брат — другое дело.
— Да, я знаю…
— Если вы действительно хотите его отблагодарить, вы можете иногда навещать его могилу с букетиком цветов. У меня вряд ли это получится в ближайшие лет тридцать!
В тесной комнатке воцарилось тягостное молчание.
— Я займусь этим, — пообещал наконец Дюрье. — Можете на меня рассчитывать… И Джессика даст показания в вашу пользу.
Рафаэль взял девочку за руку. Он почти слышал, как бьется ее сердце.
— Спасибо, Джесси. Только если для тебя это будет не слишком тяжело, согласна?
— Я приду, — храбро заявила девочка. — Я буду там и скажу им обо всем, что вы сделали, чтобы меня спасти. Я уже сказала это копам!
— Полицейским, — машинально поправил ее отец.
Грабитель отпустил руки Джессики. Это правда, что ей на пользу быть здесь, напротив него. Несмотря на едва различимые искорки ревности в глазах ее отца.
На которые им обоим глубоко наплевать.
— Ты снова ходишь в школу?
— Нет… Вернусь после каникул.
— После каникул?
— Скоро Рождество!
Рафаэль совсем забыл об этом.
— Ах да, точно…
— В тюрьме празднуют Рождество?
Горло грабителя болезненно сжалось, но он продолжал улыбаться. Будто так и надо.
— Конечно, крошка.
С того момента, как он оказался здесь после выхода из больницы, его поместили в одиночную камеру. И он знал, что это только начало.
Что от них не будет никаких поблажек. Что он не будет ни о чем просить.
Это игра. Игра, правил которой она совсем не знает.
Скоро его осудят. Приговорят, затем переведут в тюрьму. Конечно, в одну из самых строгих в стране. Там ему предстоит провести долгие годы в одиночке, не видя никого, кроме своих надсмотрщиков. Один час прогулки в день в крошечном замкнутом тюремном дворике, где даже небо зарешечено.
Он тонул в глазах Джессики. Видел в них слезы, которые вот-вот хлынут ручьем. Видел там сильное чувство. То, что она испытывала к нему. Настоящее сильное чувство, безнадежное.
Он видел в них боль, с последствиями которой ей предстоит жить всю жизнь.
Для нее это тоже станет вечностью. Она приговорена страдать пожизненно.
И в этот момент он принял решение.
Он встал, пожал руку отцу, не отдавая себе отчета, что едва не сломал ему пальцы.
— Позаботьтесь о ней, мсье Дюрье.
Отец не мог вымолвить больше ни слова.
Тогда Рафаэль поцеловал Джессику в лоб и прошептал:
— Никогда не забывай Вилли, хорошо?
— Обещаю.
— Пока он остается здесь, — добавил он, положив руку на сердце, — он не умрет.
— Конечно.
— А теперь иди. И… не приходи больше.
Губы Джессики задрожали.
— Здесь тебе не место, Джесси. Здесь никому не место.
— Но…
— Сделай, как я сказал.
— Я могу хотя бы писать вам?
— Конечно. Я буду читать все твои письма, можешь быть уверена. А теперь иди.
