— Я… в самом деле… Диана. Я — ничего. Хотел только поздороваться. Я тебя люблю. Это все.
На другом конце провода воцарилась тишина. А потом:
— Я тебя тоже люблю.
— Диана, ты помнишь?..
— Что?
— Как я разыгрывал волшебника на празднике Анны. Купил набор фокусника в магазине шутих. Помнишь?
— Помню.
— Я неплохо справился. Детям понравилось.
— И мне тоже.
— Как я перевернул шляпу. Дети испугались, что я оболью их молоком, а из шляпы посыпалось конфетти. Сколько было охов и ахов!
Я вспомнил об этом, наверное, потому, что надеялся на иное чудо.
— Дэвид Копперфилд по сравнению с тобой сопляк.
— Только гребет миллионы долларов.
— Кто их считал?
— Только не я.
— Подумываешь о новой карьере?
— Не знаю. Это же никогда не поздно?
— Еще бы.
— Вот и я так считаю.
— Чарлз?
— Да?
— Я вполне серьезно… Насчет наших разговоров.
— Я понимаю.
— Домой придешь вовремя?
— Вовремя.
— Тогда до скорого.
Повесив трубку, я подумал, что все еще можно уладить. Ну, если не все, то хотя бы самое главное. Вот оно самое главное — смотрит на меня из рамки десять на двенадцать на моем столе.
Но именно в этот момент все полетело к черту.
Глава 30
Телефон зазвонил минуты через две.
Через две минуты после того, как я повесил трубку, поговорив с Дианой, посмотрел на фотографию моей семьи и решил, что все еще может в конце концов поправиться.
Раздался звонок. Затем еще. Дарлен, очевидно, спустилась в холл потрепаться о мальчиках с другими помощницами — так, компенсируя отсутствие приличной зарплаты, любили именовать себя секретарши.
Поэтому трубку поднял я.
Мне могли позвонить не меньше сотни людей. Позже от нечего делать я пересчитал их. Получилось что-то около сотни, и каждый имел причину набрать мой телефонный номер. Не то чтобы я не ожидал этого звонка. Напротив. Но представлял, что позвонит другой.
Но это была она.
Ее голос странно напоминал о другом времени и другом месте. Голос маленькой девочки. Прелестный, если им говорит маленькая девочка. И тошнотворный — если взрослая женщина.
— Пожалуйста, Чарлз. Ты должен сюда приехать.
У меня возникло сразу два вопроса. Где это такое «сюда»: дома? на работе? И почему она опять заговорила, словно напуганный ребенок?
— О Господи… Ты должен… Ну, пожалуйста, — прошептала она.
— Ты где? — спросил я.
Вполне логичный вопрос — один из четырех, которым обучают в журналистике: «что?», «когда?», «почему?» и «где?». Даже если я задал его таким же паническим тоном, как и она. Даже в этом случае.
— Пожалуйста… он за мной следил… он собирается…
— Что происходит, Лусинда? В чем дело? — Вот настоящий вопрос, который давно следовало задать.
— Он хочет меня ударить… Ему нужны деньги… Он…
Я легко представил, что произошло: огромная темная ладонь вырвала у Лусинды трубку и накрыла микрофон. Я увидел помещение, которое выглядело как гостиничный номер, хотя на самом деле могло быть совершенно другим. И лицо, которое запомнил навеки, хотя всеми силами старался отвести глаза: «Не смотри… не смотри…»
Я снова услышал по телефону голос. Но не ее. На сей раз не ее.
— Слушай меня, говнюк.
Васкес! Но не тот, что приходил к Диане. Исчез фальшиво-приветливый тон, маскировавший злобу, и теперь она вырвалась наружу — встала на дыбы, загарцевала и начала беспощадно сшибать с ног тех, кто попался на пути.
— Думаешь, удастся запудрить мне мозги? Думаешь, способен меня перехитрить? Кусок ты дерьма! Посадил в машину педика и велел ему… Что? Надрать мне задницу? Так вот, твоя девка у меня. Понял? Твоя шлюшонка в моих руках. Отвечай, ты понял?
— Я понял.
— Так-то лучше, дерьмо! А то вбил себе в голову, что сам крутой. Натравил на меня какого-то долбаного шута. Это на меня!
— Я все понял… я…
— Ты понял? Так вот, оторви свою задницу от стула и гони сюда с сотней штук. А иначе я затрахаю твою девку до смерти. Усек, Чарлз?
— Да. — А кто бы не понял? Всякий ужаснулся бы серьезности подобной угрозы.
Пришла пора задать вопрос «где?». Я спросил адрес.
Помещение располагалось на самой окраине — в испанском Гарлеме, где я ни разу не был, разве что проскакивал насквозь, направляясь на стадион «Янки» или на скоростную магистраль Кросс-Бронкс.
Я вызвал по телефону машину, открыл сейф и сложил деньги в портфель — я держал их в кабинете, чтобы воспользоваться в нужный момент. В сейфе лежало и кое-что еще, а именно пистолет Уинстона. Несколько секунд я раздумывал, не взять ли его с собой, но решил: не стоит. Что я буду с ним делать?
На лестнице я встретил Мэри Уидгер. Она поинтересовалась, не случилось ли что.
Я ответил:
— Срочно нужно домой.
Через пятнадцать минут я ехал по Третьей авеню. Машина просачивалась и протискивалась сквозь мучительные заторы. Огромные рефрижераторы, автомобили «Федерал-экспресс»[406], фургоны, городские автобусы, «желтые» и «бродячие» такси[407] так и норовили перекрыть нам дорогу.
Но может быть, мы двигались не настолько медленно, как мне казалось. Может быть, я просто живо воображал, что собирался совершить Васкес, и никак не мог этого допустить. Не второй же раз на протяжении одной жизни!
Где-то на середине дороги я сообразил, что кисть, сжимающая ручку портфеля, онемела. Костяшки приобрели цвет спаленной древесины — стали пепельно-белыми. Я вспомнил игру, которой забавлял Анну. Что-то вроде салонного фокуса. Дочь требовала, чтобы я пять минут и ни секундой меньше стискивал в кулаке ее указательный палец, а потом разжимал руку. И смеялась, глядя на мои онемевшие пальцы. Вот и сейчас я чувствовал нечто подобное: только парализовало не одну руку, а всего меня. Словно я вновь оказался в номере отеля «Фэрфакс», а в пяти футах от меня насиловали женщину, в которую я влюбился. Тогда я словно впал в сомнамбулический сон, хотя и демонстрировал все способности организма. Кроме одной — действовать.
Постепенно характерные картины Ист-Энда остались позади. Бутики, магазины сумок и продовольственные центры сменились магазинами дешевых цен и винными погребками. На вывесках замелькали испанские слова.
Многоквартирный дом стоял на Сто двадцать первой улице, между Первой и Второй авеню.
Рядом магазин, где в уплату за товар принимали чеки, парикмахерская, винный погребок и два сгоревших здания. И еще торговец жареными каштанами и, кажется, неочищенными початками кукурузы. И тип, подозрительно смахивающий на наркодилера. Он проверял свой пейджер и одновременно разговаривал по какому-то необыкновенному мобильнику.
Я попросил шофера остановиться. Мое предложение его не обрадовало, но на такой работе, как у него, не принято отказывать, и он нажал на тормоза.
— Пока развернусь, — сказал он.
Я не ответил — смотрел на дом и соображал, сумею ли пройти в дверь. На ступенях у подъезда ошивалась компания, у которой мне в жизни не пришло бы в голову спрашивать дорогу. Ребята выглядели клиентами полиции, никому из них я бы не протянул руки — разве что отдавая бумажник.
А у меня был сегодня не только бумажник. У меня был бумажник плюс сто тысяч долларов.
Как только я вылез из машины, в дверцах щелкнули замки. Шофер дал мне понять: ты здесь сам по себе. Так и было.
Я привлекал всеобщее внимание. Явление хорошо одетого белого с дорогим кожаным кейсом в здешних местах было сродни открытию магазина супердлинных лимузинов. И продавец каштанов, и наркоторговец, и троица, оккупировавшая вход в дом номер 435, мгновенно уставились на меня.
Я гадал, как поступить лучше: взбежать по ступеням с деловым видом или подняться не спеша, как бы гуляючи. В итоге получилось нечто среднее: будто я стремлюсь попасть туда, незнамо куда. Очутившись на щедро расписанном мелом и цветным спреем асфальте («Sandi es mi Mami. Toni у Mali…»[408]), я поприветствовал швейцаров в типично нью-йоркской манере, то есть никак. Просто шагнул к лестнице — горке изношенных автопокрышек, отделявших коричневый цемент от желтого линолеума.
