— Тебе всегда нравилось быть в отключке. Гасить свою энергию.
Я смотрю в сторону матраса, и Кейти видит мою тревогу. Ава накрыта одеялом с головы до ног. О боже, нет, пожалуйста…
— Не волнуйся, она жива. — Кейти поворачивает голову. — Пошевелись для матери, Ава, дай ей знать, что ты жива.
Одеяло двигается, и я слышу стон. Я рада услышать в нем злость, а не только ужас. Моя девочка!
Кейти заговорщицки наклоняется ко мне:
— Она тоже хлебнула водки.
— Когда ты ее отпустишь? — спрашиваю я. Язык теперь слушается меня, но я специально говорю неразборчиво. Пусть думает, будто то, что она мне дала, все еще действует. — Ты сказала, отпустишь.
— Сказала, да? — Кейти подтаскивает стул поближе ко мне. Вся пластическая хирургия, к которой она прибегла, — это одно дело, но почему я не узнаю этих глаз? Чрезмерно яркая, искрящаяся радость от встречи с миром тронута безумием, я должна была разглядеть его еще тогда. — Но люди нередко передумывают, правда, Шарлотта?
— Я знаю, что нарушила наш договор, — говорю я. — Я прошу прощения за то, что подвела тебя. Прошу прощения, что вызвала полицию. Но это сделала я, не Ава. Это не имеет никакого отношения к Аве.
— Ты предала меня и даже не знаешь этого. Я любила тебя, а ты меня предала. — Слезы собрались в уголках ее глаз. — И ради чего? Ради этой жизни? Мы могли бы иметь все. Мы могли бы купаться в великолепии. А посмотри на себя. Такая жалкая мышка.
Я позволяю голове упасть, делаю вид, что тщетно пытаюсь ее поднять, но не могу удержать. Ее слова звучат в моей голове.
— Что ты имеешь в виду? Я даже не знала этого.
— А что ты помнишь, Шарлотта? — шепчет Кейти, с силой запрокидывает назад мою голову и вливает водку в мое саднящее горло.
— Я не помню… — Да, я сделала это, что мне еще помнить? Я всю жизнь пытаюсь забыть. Не хочу об этом думать. Никогда.
— Конечно помнишь, — мурлычет она. — Только помнишь неправильно.
Глава 72
МЕЖДУ ДО И ПОСЛЕ
1989
Кейти ничуть не огорчилась, увидев Даниеля. Он робкий и приставучий, но в конечном счете усаживается на пол с Кроликом Питером и играет со старыми кирпичами, которые принесла с улицы Шарлотта. Но его глаза широко раскрыты, опасливы, и Шарлотте не хочется смотреть в них. От них у нее что-то переворачивается внутри. Наверное, лучше было оставить его дома.
Она выпивает еще водки, а Кейти достает новую маленькую бутылку и две таблетки, которые украла у матери, — какие-то антидепрессанты, от тревожных состояний.
— Хранила их для специального случая, — с улыбкой говорит она. — Давай поймаем кайф вместе.
— Поиграй со мной, Шаррот, — просит Даниель, осторожно устанавливая один кирпич на другой. — Я строю пожарную станцию.
— Я разговариваю с Кейти, — отвечает Шарлотта, берет таблетку и глотает, запивая водкой. — Играй сам. На` вот, выпей. Она держит для него бутылку, малыш делает маленький глоток, но тут же отталкивает ее. Он кашляет и, кажется, вот-вот заплачет, но сдерживается. Может быть, он уже знает, что быть плаксой в этой семье бесперспективно. Может быть, он уже хорошо знает Шарлотту и понимает, что она его не похвалит.
— Невкусно, — морщится он.
Его реакция почему-то удовлетворяет ее.
— Тогда заткнись и играй потихоньку.
Шарлотта рычит и не смотрит на него. Не хочет его жалеть. Она хочет жалеть только себя.
Кейти пребывает в возбужденном состоянии, а перед глазами Шарлотты мир начинает осуждающе раскручиваться. Они выпивают еще, и Кейти проигрывает их записи на своем розовом двухкассетнике, музыка во влажном, холодном доме звучит с металлическим лязгом. Сквозь разбитое окно внутрь проникает ветерок, и Шарлотту пробирает приятная дрожь.
— Не могу поверить, что мы делаем это, — говорит Кейти.
— Делаем что? — Шарлотта с трудом сосредотачивается. Но ей хорошо, ее согревает химическое тепло изнутри. Она больше не чувствует боли там, внизу, последствий прошедшей ночи. Немножко только пульсирует. Даже ее злость, кажется, сникла. Кейти прижимается к ней, делает еще глоток водки, потом передает ей бутылку.
— Наш договор! — Кейти прижимается еще плотнее. — Ты поэтому его привела? Мы сделаем это сегодня!
Шарлотта хмурится. Она поэтому его привела? Она хочет этого?
— Он просто привязался ко мне, — отвечает она. — Я ничего еще не украла. У меня нет денег.
— У меня есть все, что нам нужно. И мы убежим в дом моего деда, спрячемся там на пару дней. Я знаю идеальное место. — Кейти сжимает ее руку. — Давай напьемся и сделаем это. Потом мы пойдем и прикончим мою мать, когда она днем вернется домой. И тогда мы будем свободны! Бонни и Клайд!
Шарлотта задумывается на секунду. Она ничего так не хочет, как убежать вместе с Кейти. Больше не будет Тони. Не будет матери. Она смотрит на Даниеля, который что-то объясняет Кролику Питеру. Она его ненавидит. И знает, что ненавидит.
— Может, мы просто убежим? — произносит она заплетающимся языком. — Забудь все остальное говно. Ну их в задницу!
— Они меня никогда не отпустят. — Язык у Кейти тоже заплетается. — Моя мать, если сможет, будет держать меня вечно. — Она кладет свою сладко пахнущую голову на плечо Шарлотты. — И мы заключили договор. «Вот те крест! Чтоб мне умереть, если обману». Помнишь?
— Вот те крест! Чтоб мне умереть, если обману, — бормочет Шарлотта. — Давай сначала напьемся. — Она не хочет думать об их плане. Это была игра, которая теперь кажется слишком реальной. — Я хочу исчезнуть и никогда их не видеть.
Когда таблетки начинают действовать, они действуют сильно, и на миг Шарлотту охватывает слепая паника, что она приняла слишком много. Она то погружается в темноту, то выходит из нее, ее окружает какой-то туман, почти выдергивает ее из ее тела.
— Что это? — пытается произнести она, и ей на мгновение кажется, будто Кейти улыбается и сияет, глядя на нее, а потом она приваливается к стене и засыпает. Она теряет счет времени, сознание то покидает ее, то возвращается к ней. Все как в тумане.
— Шаррот? — Лицо Даниеля, неожиданно крупное, появляется перед ней. Его глаза, глаза Тони, заполняют поле ее искаженного зрения. — Плохо, Шаррот…
Ему плохо или он у нее спрашивает, плохо ли ей? Так или иначе, она его не хочет видеть. Не хочет о нем думать.
— Заткнись, Даниель, — бормочет Шарлотта, хотя ее слова цепляются за язык. Слишком много. Она выпила слишком много с этими таблетками. Она закрывает глаза, хотя и чувствует, как Даниель дергает ее.
«Это все его вина, — говорит голос в ее голове. — Точно. Магазин горячей пищи — обжорка. Твоя мать больше тебя не любит. Тони и его ремень. Ничего этого не было, пока он не родился. Они не понимали, как мало любят тебя, пока не полюбили его, и вот это самое главное. Это все его вина».
Шарлотта с трудом открывает глаза, этот голос сбивает ее с толку. Он в ее голове; наверно, это собственный ее голос. Даниель по-прежнему перед ней. Его она тоже видит как в тумане. Она давала ему еще выпить? Она не помнит. Может быть. Она не помнит, сколько выпила сама. Это все его вина? Да, думает она. Да, это так. Так говорит голос в ее голове, но он только ребенок и не может быть виноват. У него испуганный вид, он сосет уголок уха Кролика Питера. Она не хочет, чтобы вид у него был испуганный. Что-то откликается внутри ее.
Голос в ее голове продолжает звучать, напоминая обо всей любви и заботе, которые уделяет ему мать, и обо всей боли, которая достается ей. Если что-нибудь плохое случится с Даниелем, накажут ли за это маму, как она того заслуживает? Это то, чего она хочет. Да, она этого хочет, но в то же время и не хочет. Она не знает, чего хочет. Она хочет вырубиться. Уснуть. Забыть обо всем. Но голос не замолкает, укалывает ее мозг изнутри: «Он маленькое говно, и ты это знаешь. Он избалован. Он выродок. Из-за него они и бьют тебя».
Все чернеет, покрывается туманом… «Сделай это, попробуй, сдави его шею, и все станет лучше». Шарлотта видит свои руки на шее Даниеля, чувствует его мягкую кожу под пальцами, голос в ее голове бушует, а его маленькие глаза широко раскрыты, и она не очень понимает, что происходит. Снова чернота. Она здесь и в то же время не здесь. Она делает это и в то же время не делает. Мозг ее плохо работает, а тело не слушается. В какой-то момент она слышит звук удара кирпичом. А потом ничего — она плывет в темноте.
