— Какая неожиданность! — откликнулась Манч.
— Она познакомилась с ним в тюрьме. Он увез ее и Буги в Бельгию.
— В Бельгию? А почему в Бельгию?
— Нет договора об экстрадиции.
— Надеюсь, у нее все будет хорошо, — сказала Манч. — Надеюсь, что у нас всех все будет хорошо.
СОШЕДШИЙ С РЕЛЬСОВ
(роман)
Джеймс Сигел
Всего лишь опоздание на привычный поезд, на котором Чарлз Шайн каждый день ездил на работу…
Всего лишь красивая женщина, сидящая напротив…
Всего лишь легкое, ни к чему не обязывающее знакомство?!
Нет. Просто — первый шаг в опасный мир шантажа, предательства и преступлений. В мир, где жизнь превращается в хаос, ложь тянет за собой новую ложь, а конца кошмару нет и не предвидится. И гибель грозит уже не только самому Чарлзу, но и его семье…
Глава 1
«Аттика»
Пять дней в неделю я преподавал английский в школе Восточного Беннингтона и два вечера — тот же самый английский в государственной тюрьме «Аттика». Иначе говоря, коротал время, то спрягая глаголы с малолетними правонарушителями, то склоняя причастия с осужденными. Один мой класс ощущал себя так, будто был в тюрьме, а другой по-настоящему отбывал наказание за решеткой.
Вечерами, когда у меня были занятия в «Аттике», я рано ужинал с женой и двумя детьми, целовал на прощание жену и подростка-дочь, вез на закорках до двери четырехлетнего сына, чмокал его в лобик и обещал заглянуть к нему в спальню, когда вернусь.
А потом все еще в ореоле душевного благополучия забирался в восьмилетний «додж-неон».
Но к тому времени, когда при входе в тюрьму я проходил металлодетектор, это ощущение меня покидало.
Может быть, от того, что натыкался взглядом на медную табличку в комнате посетителей: «В память сотрудников исправительной службы, погибших во время бунта в тюрьме «Аттика»». И ни слова о погибших заключенных.
Я только недавно начал преподавать в этом месте и еще не решил, кто страшнее: заключенные или надзиратели, которые их охраняли. Скорее всего, надзиратели.
Они меня явно недолюбливали — мои услуги считали роскошью, как кабельное телевидение в тюрьме: ведь заключенные ничего не сделали такого, чтобы все это заслужить. Умничанье какого-то либерала в Олбани[373], которому ни разу не втыкали под ребра перо и не швыряли в морду дерьмом, кому не приходилось отдирать татуированное тело от насквозь пропитанного кровью пола, можно сказать, купаясь прямо в СПИДе.
Они здоровались со мной с едва скрываемым презрением. Бурчали: «Вот и профессор пожаловал». А один из надзирателей написал на стене туалета для посетителей: «Сочувствующая сволочь».
Я их прощал.
Они существовали среди превосходящих сил — обуреваемого ненавистью тюремного народа. И чтобы снести эту ненависть, должны были ненавидеть сами. Им не разрешалось носить оружие, и они вооружались особым отношением к жизни.
Что же до заключенных, которые посещали мои занятия, они казались до странности понятливыми. Многие из них являлись несчастными жертвами драконовских рокфеллеровских законов о наркотиках, согласно которым покупка даже малой дозы кокаина считается тяжким преступлением.
Иногда я давал им письменные задания. Я говорил: «Напишите обо всем, что угодно. Обо всем, что вас интересует».
А потом заставлял зачитывать в классе. До тех пор, пока один черный по имени Бенджамен Вашингтон не понес абсолютную чушь. Он и в самом деле сочинил несусветную ерунду. Над ним посмеялись. Он обиделся и во время завтрака, пока все ели яичницу-болтунью и поджаренные тосты, порезал товарищу спину.
С того дня я изменил тактику.
Все излагают то, что их интересует, и сдают неподписанным. Я читаю вслух, но ни одна душа не знает, кто автор. Знает только автор, и этого вполне достаточно.
Но как-то раз я попросил написать то, что интересовало меня. Их собственную историю. Как, например, они оказались здесь, на уроке по английскому у мистера Уиддоуза в классе для занятий государственной тюрьмы «Аттика». «Хотите быть писателями, — сказал я им, — начинайте описывать самого писателя».
Возможно, это будет полезно, подумал я, как для меня, так и для них. И уж конечно, интереснее «Крошки-бабочки» — рассказика о последних потугах… Поди угадай, кого именно. Суть в следующем. Крошка нес радость и красоту в заросший сорняками уголок города, пока его не раздавил, как клопа, местный дилер-психопат. В конце страницы приписка: мол, все это чистая аллегория.
Я дал задание в четверг. Через неделю работы посыпались ко мне на стол. Первая — про безвинного парня, которого упекли в тюрьму за вооруженный грабеж. Вторая — про безвинного парня, которого упекли в тюрьму за незаконное хранение наркотиков. Третья — про безвинного парня, которого упекли в тюрьму…
Похоже, все это не так познавательно, как я предполагал.
И вдруг…
Очередной рассказ. Вернее, даже не рассказ (хотя заголовок имелся) — пролог к рассказу.
Об очередном безвинном человеке.
Который шел к поезду, чтобы поехать на работу.
Глава 2
В то утро Чарлз, открыв глаза, уже через несколько секунд сообразил, почему ему так не хотелось это делать.
Дочь Анна окликнула его из коридора, и он подумал: «Да, да, конечно».
Дочери требовались деньги на обед, записка для учителя физкультуры и доклад, который следовало подготовить вчера.
Все правильно — только не в такой последовательности.
Он умудрился выполнить все три просьбы между душем, бритьем и одеванием. Пришлось. Жена Диана убежала на работу в государственную школу номер 183 и поручила его отвечать за все на свете.
Спустившись вниз, он увидел на кухонном подоконнике глюкометр[374] Анны и пустой шприц.
* * *
Из-за Анны он и опоздал.
Примчавшись на станцию, он с досадой услышал, как вдали замирает перестук колес.
Ко времени отправления следующего поезда платформа наполнилась людьми, совершенно ему неизвестными. Он знал по виду большинство тех, кто ездил на 8.43, а теперь его окружало сообщество 9.05, и он будто очутился в чужой стране.
Он нашел место в вагоне и погрузился в изучение спортивной газеты.
Стоял ноябрь. На днях почил в бозе чемпионат по бейсболу, баскетбол только-только поднимал голову, а футбол уже сулил очередной позорный сезон.
Минут двадцать он пребывал в таком положении: взор устремлен на газетный лист, в голове ни единой мысли, только статистические данные — цифры, с которыми у него были особые отношения. Номер своей социальной страховки, например, он умел вызывать из памяти даже во сне. И вызывал-таки порой, чтобы не думать о других цифрах.
О каких?
Ну, скажем, о показателях сахара в крови у Анны, они были пугающе, заоблачно высоки.
Анна больше восьми лет страдала юношеским диабетом.
С ней было не очень хорошо.
А вот число 3,25 ему очень нравилось. Показатель эффективности Роджера Клеменса по прозвищу Ракета — лучший в лиге за прошлый сезон.
Радовало глаз и число 22. Столько очков стабильно добывал за матч Латрелл Спруэлл (нью-йоркский бейсбольный клуб «Никербокерс»).
На эти выкладки он мог смотреть без содрогания.
Поезд дернулся и остановился.
Пассажиры оказались где-то между станциями — по обеим сторонам пути длинные одноэтажные серовато-коричневые дома. Неожиданно ему пришло в голову, что, хотя он и ездил по этому маршруту довольно часто, все равно не взялся бы описать окрестности вдоль дороги. Став человеком среднего возраста, он прекратил смотреть в окна.
