Как будто читая мои мысли, Брайан принял актерскую позу и процитировал низким, звучным голосом, держа руку на плече юноши:
Прекрасное пленяет навсегда.
К нему не остываешь. Никогда
Не впасть ему в ничтожество. Все снова
Нас будет влечь к испытанному крову
С готовым ложем и здоровым сном…
[730] — Китс, — машинально сказал я.
— Отлично, мистер Хенсон. Я вижу, вы весьма начитанны.
Фредерикс вернулся в сопровождении Эрика, который нес кувшин с апельсиновым соком и чашу с фруктами. Он поставил свою ношу на стол и не торопился уходить. Я заметил, как изменилось выражение лица Гиацинта. Он не отводил взгляда от Эрика, и его глаза горели дерзким огнем. Юноши обменялись мрачными взглядами, и Эрик удалился. Фредерикс захлопотал над подносом, как исполнительный лакей, наливая каждому стакан сока.
Я вежливо отказался.
— Мне и в самом деле пора. Но я хочу поблагодарить вас за все. Carpe diem,[731] как говорится.
— Вы должны посетить одну из наших вечеринок. Буду рад вас представить, — ласково сказал Брайан, дотрагиваясь до моего бедра.
— Благодарю за приглашение. — Я осторожно отодвинулся.
Гиацинт пожал мне руку. У него были длинные тонкие пальцы, слегка огрубевшие от работы с инструментами. За время нашей встречи он не произнес ни слова, но, когда я шел следом за Фредериксом по ступенькам, то услышал его нежный женственный голос: «Он та-а-акой милый… Ты ведь пригласишь его снова, правда, Ричард? Ну пожалуйста…» Потом он заговорил по-гречески, и я перестал его слышать. С моря подул легкий бриз.
Фредерикс стоял в дверях и наблюдал, как я иду по аллее, направляясь к воротам. Доберманы заворчали, увидев меня, я почувствовал легкое облегчение, открыв ворота и ступив на дорогу.
Юджин сидел в джипе без рубашки и вытирал пот со лба.
— Наконец-то! Я не сомневаюсь, что ты отлично провел время, пока я тут жарился, как свиная отбивная!
— Успокойся, Юджин. Миссия выполнена. Я кое-что узнал.
— Что, например?
— Что они пьют отличное шампанское. Что в доме служит сексапильный молоденький немец с черным поясом по карате. Он отлично делает массаж, если хочешь знать.
— Ха-ха, как смешно, — буркнул Юджин. — Ну же, рассказывай.
— Ладно, остынь. Жуткое зрелище.
— Господи, это я знаю!.. Как насчет Ролстона?
— У Джона была какая-то сделка с немцем, коллекционером по фамилии Майснер. Они не знают, какое именно поручение дали Джону, но если мы найдем Майснера, то, наверное, все выясним.
— О Боже, — простонал Юджин, — и больше ничего? Линда решит, что эта информация не стоит пятисот евро.
Он включил мотор и вывел джип с пыльного проселка на дорогу.
— Она может согласиться или отказаться, старина, но на сегодня это все, что у нас есть. Ты слишком много беспокоишься.
С дороги летела пыль. Обычный для этих мест вечерний meltemi, или сильный ветер, приносил с моря свежий воздух. Гребни волн начали покрываться белой пеной. Рыбачьи лодки, стоя у причала, кренились в подветренную сторону.
— Есть только одна странность…
— Да? Какая? То, что в этом доме живут два старых богатых педика и их хорошенькие любовники?
— У Брайана есть любимчик, который делает ему превосходные копии музейных шедевров. Интересно, зачем?
Юджин поджал губы и задумался.
Глава 7
Я оставил Юджина в таверне на берегу, а сам решил съездить в старую «студию» Ролстона.
Ролстон жил в маленьком рыбацком домике за городом. Безлюдная полоска пляжа на краю овеваемой ветрами луговины, две заброшенные мельницы с облупившейся побелкой, на сломанных крыльях которых трепетали обрывки парусины.
К этому часу meltemi, как водится, дул изо всех сил; порыв ветра толкнул меня назад, когда я вылез из машины. Старые мельницы скрипели и стонали под его напором.
Я захлопнул дверцу и спугнул зайца. Тот бросился прочь, его коричневая шубка исчезла среди пригнувшихся луговых трав. На фоне желтого поля выделялись редкие алые цветы, их чашечки, как будто сделанные из воска, склонялись на ветру. Сквозь гальку пляжа пробивались кроваво-красные маки с длинными тонкими стеблями, придавая пейзажу ван-гоговскую силу и динамику.
Я задумался. Картины Ролстона имели сходство с творением Ван Гога. В его рисунках можно было обнаружить те же небрежные мазки и цветовые завихрения. Движение и безумие.
Подъехав к мельнице, где находилась «студия» Ролстона, я обнаружил, что дверь забита, а все ставни надежно заперты. Я отодрал доски, кое-как приколоченные поперек входа. Замок заржавел, понадобился всего один удар, чтобы его сорвать. Раздался порыв ветра, и дверь с грохотом распахнулась.
Я не был готов к открывшемуся моему взгляду зрелищу. Я думал, что вступаю в покинутую обитель духов. Но мои ноздри защекотал запах человеческих экскрементов и перегара.
У меня зашевелились волосы. Я вспомнил, как в детстве друзья заманили меня в заброшенный дом с привидениями. На старой мельнице, по общему мнению, тоже обитали призраки. Говорят, пятьдесят лет назад здесь кого-то убили. Мне стало не по себе от нахождения в этом месте.
Все покрывал толстый слой пыли. Пауки ткали серебряные нити. Таракан, размером с небольшую мышь, пробежал мимо меня.
В углу, опрокинутые, лежали стол и два стула, еще один стул валялся, разбитый в щепки, возле очага. Камин был забит всем, что только могло гореть, и я заметил почерневшие куски подрамников и обгоревшую ткань.
В другом углу комнаты, под грудой битых бутылок, я нашел обрывки холста. Я разгреб желтые и зеленые осколки стекла. Вероятно, это была одна из последних работ Джона: неоконченный набросок в виде нескольких грубых мазков ультрамарином. Холст сильно попорчен, и изображение трудно было разобрать. Я нагнулся, пытаясь сложить обрывки. Некоторые куски безвозвратно пропали, но неровных, запачканных лоскутков все-таки оказалось достаточно, чтобы разглядеть силуэт — голову и торс обнаженного юноши с венком на голове.
Черты лица были смазаны, зато волосы выписаны четко — они кольцами ложились на плечи. Я пришел в замешательство. Джон писал иконы и пейзажи. Он не любил рисовать людей, а этот портрет казался таким знакомым. Я бросил клочки обратно в груду мусора.
Оглядываясь вокруг, я заметил, что на полу чернеют липкие пятна — высохшие лужицы пролитого вина. Запах фекалий и перегара стал еще сильнее. Я приоткрыл дверь в туалет, и меня чуть не вырвало. Буквально повсюду были блевотина и кал. В унитазе плавали обгоревшие клочки бумаги. На одном из них еще представлялось возможным разобрать строчки. Я осторожно выловил бумагу палкой и разложил на полу.
Это был кусок письма — полусожженный, но с сохранившейся датой и обрывком текста.
10 марта. Уважаемый мистер Ролстон, последние пробы дали положительные результаты. Я сохраню это в тайне. Искренне ваш д-р Кристофис.
Я убрал письмо в карман. Тайна начала раскрываться. Возможно, Джон неизлечимо заболел вследствие чрезмерного употребления алкоголя. А мысли о неизбежной смерти послужили причиной нервного срыва.
Сквозь разбитые ставни в комнату проникали теплые лучи солнечного света и растекались по стенам. Когда я присмотрелся, то понял, что красные брызги, принятые мной за пролитое вино, на самом деле засохшие пятна крови.
Я похолодел при одной мысли: Джон пытался покончить с собой? Я быстро отвернулся, переполненный отвращением. Но что-то в этих кровавых пятнах на белой стене заставило меня снова взглянуть на них. Это были не просто случайные брызги, а как будто надписи, сделанные окровавленным пальцем.
Что-то, написанное по-гречески, вверху — заглавная буква «М», а внизу кружок со смазанной «Z». Символы? Джон был оккультистом?
