— Ближе к вечеру. А что?
— До двух я могу позаниматься в спортзале.
— Я буду спать.
— Я тебя разбужу.
— Я оставлю ключ от квартиры внизу, у портье.
— Хочешь, чтобы я был нежным или грубым?
— Когда ты меня разбудишь или когда ты меня трахнешь?
— Выбирай что хочешь.
— Удиви меня.
Глава 24
Всю ночь Элиш не смыкала глаз. Она наблюдала за Павликом. После того дела с педофилом его часто мучили кошмары. Ему становилось все хуже. Он начал разговаривать во сне. Он кричал. Пытался дотянуться до чего-то — или до кого-то.
Они не проспали и двух часов, а Павлик беспокойно заворочался в постели. Элиш не стала его будить. Он был весь в поту. Неразборчиво бормотал о каком-то мальчике. Ворочался с боку на бок и скрипел зубами. Поднял руки, растопырил пальцы — и вдруг резко уронил руки на простыню и затих.
Дождавшись, когда он успокоится, Элиш положила ему на лоб мокрое полотенце. Когда он снова мирно заснул, она перекатилась на бок и стала смотреть на него. Но, как только ее сморил сон, все началось снова.
На этот раз Павлик успокоился не так скоро. Когда он метался и ворочался, то чуть не свалился с кровати. Молотя кулаками воздух, он едва не задел Элиш. Когда припадок наконец прошел, измученная Элиш еще час следила за ним и только потом уснула. Снова проснувшись, она обнаружила, что Павлика рядом нет.
В ванной шумела вода. Так он обычно избавлялся от страшных снов. Пускал холодную воду и долго смотрел на струи, а потом вставал под душ. Стоял под водой, пока не замерзал. Потом растирался насухо, шел в гостиную и неподвижно сидел в кресле, закрыв глаза, пока жуткие воспоминания не покидали его. Вот что он ей рассказал. Его преследовали, ему не давали покоя воспоминания о мальчиках — о мертвом мальчике и о мальчике, которого он спас.
Элиш на цыпочках вышла в гостиную. Так и есть — Павлик сидел в своем любимом кресле. Он был в наушниках. Его губы шевелились, как будто он пел про себя. Элиш подкралась к нему и услышала слова на незнакомом языке:
— No, no, principessa altera, Ti voglio tutto ardente d'amor.
Она легонько тронула его за плечо. Он дернулся и поспешно выключил переносной плеер.
— Что ты слушаешь, милый? — спросила Элиш.
— Оперу, — ответил Павлик. — «Турандот» Пуччини. — Элиш присела на диван рядом с его креслом, и он взял ее за руку. — Так принц Калаф отвечает принцессе Турандот после того, как получил право жениться на ней. Ему надо было разгадать три загадки; стоило ему ошибиться хотя бы один раз, и ему отрубили бы голову. Но он дал все три правильных ответа. Поскольку он разгадал три загадки, принцесса Турандот обязана выйти за него замуж, но она не хочет. Вообще-то, если ты помнишь, в чем там дело, то знаешь, что принцесса — не очень-то симпатичный персонаж, но принц Калаф влюблен в нее, и она спрашивает: «Ты что же, возьмешь меня силой?» — на что он отвечает: «No, no, principessa altera»… Это значит: «Нет, нет, гордая принцесса. Я хочу твоей страстной любви». Примерно так.
— Как мило, — заметила Элиш.
Глаза Павлика наполнились слезами.
— Я опять не мог спать, — признался он.
— Знаю, милый, — ответила Элиш, крепче сжимая его руку. — Я все время была рядом с тобой.
Некоторое время они сидели молча. Потом из спальни вышла мопсиха Наташа.
— Чего ты хочешь? — обратился Павлик к собачке.
Та немедленно завиляла крошечным хвостиком и, затрусив к нему, легла у его ног. Павлик нагнулся и почесал собачке животик.
— Хорошо живешь, да? — спросил Павлик.
— Ну да, — сказала Элиш. — Особенно теперь, после того, как ты ее спас.
Павлик повернулся к Элиш:
— Ты больше не сердишься на меня за то, что я ее украл?
— Я никогда на тебя не сердилась, — ответила Элиш. — Но ты часто даешь волю чувствам, это правда. С Наташей ты поступил правильно. Человек, который бьет собаку, не может о ней заботиться. Ни одна собака не заслуживает такого обращения. Ни одно животное не заслуживает такого обращения.
Павлик проглотил подступивший к горлу ком и заговорил:
— Когда мои родители развелись, я остался с матерью. И она… обычно вот так же пинала нашу собаку. Напивалась, приводила домой мужчин и вела себя просто мерзко.
Элиш поцеловала его в плечо.
— Я постоянно убегал из дому, — продолжал он. — Наконец, отец взял меня к себе. Он тоже был полицейским.
— Алекс, какой ты хороший, — выдохнула Элиш. — Ты знаешь, что ты хороший.
Он шмыгнул носом и вытер его тыльной стороной ладони.
— Не знаю, сумею ли я когда-нибудь забыть то, что видел, — сказал он. — Я имею в виду детей. И то, что я видел сам, когда был ребенком.
— Обратись к психотерапевту, — посоветовала Элиш.
— Не знаю… Наверное, ничего не выйдет.
— Выйдет. Я тебе помогу.
Как только Павлик перестал ласкать собачку, та перевернулась на спину и заскулила.
Павлик заглянул Элиш в глаза и сказал:
— Я люблю тебя, милая.
— А я — тебя, — ответила Элиш.
Наташа снова заскулила, требуя внимания, и оба сказали:
— Ш-ш-ш!
От вони в квартире его чуть не вырвало снова. Он открыл все окна и, опустившись на четвереньки, принялся вытирать коврик. Пока он убирал следы недавнего разгула, его вывернуло еще несколько раз.
Проспал он меньше пяти часов. Во рту было сухо; голова раскалывалась. Он принял целую горсть тайленола и, морщась, запил таблетки двумя стаканами воды. Потом принял горячий душ и растерся полотенцем докрасна.
Отчистив наконец ковер и оставив окна открытыми, Денафриа вышел прогуляться вокруг дома, чтобы в голове прояснилось. Было раннее утро. Солнце еще не до конца взошло. Если не считать отдельных случайных машин, улицы были пустынны.
Денафриа шел по Восемьдесят шестой улице вдоль Центрального парка. Через некоторое время он увидел на скамейке знакомый силуэт.
— Отец Джон! — окликнул его Денафриа.
Сидевший на скамейке низкорослый крепыш с седыми кудрями оторвался от газеты, которую читал, и поднял голову. Прищурившись, он довольно долго смотрел на Денафриа; узнав его, улыбнулся.
— Джонни Денафриа! — воскликнул крепыш. — Ах ты, сукин сын! — Он сложил газету и встал. Подошел к Денафриа и крепко пожал ему руку.
— Сукин сын? — притворно удивился Денафриа. — Разве священнику можно так выражаться?
Священник отмахнулся:
— Не порть удовольствия, малыш. Сейчас я не в рясе, и я не священник, а всего лишь болельщик! Я злюсь на «Никербокеров», которые опять продули, и кому! Каким-то «Кавалерам» из Кливленда! Ну, как поживаешь, чертяка?
Денафриа постарался как можно искреннее улыбнуться старому знакомому.
— Уже лучше, — сказал он. — Хотя сейчас я с тяжелого похмелья.
Священник снова сел на скамью и похлопал рукой по сиденью рядом с собой, приглашая Денафриа сесть.
— Как семья? — спросил он.
Денафриа послушно опустился на скамью.
— Мы расстались.
Священник поморщился, словно от боли.
— Ох, Джон… Прискорбно слышать. Мне правда очень жаль. Как ты себя чувствуешь?
Денафриа пожал плечами:
— Как-то справляюсь.
— Иногда становится лучше, если с кем-то поделишься, — заметил священник. — Если хочешь, расскажи. Мне все равно нечего делать.
— По-моему, — сказал Денафриа, — мне пора смириться. Вы ведь знаете, как оно бывает. Жить только сегодняшним днем и так далее.
Священник помолчал.
— Как твоя мама? — спросил он после паузы.
— Спасибо, хорошо, — улыбнулся Денафриа. — Она крепкая. И многих из нас переживет.
— Ты регулярно видишься с сыном? — поинтересовался священник. — Его мать не запрещает ему ездить к тебе?
— Да, Винсент по-прежнему остается моим сыном, — кивнул Денафриа. — Так что я не совсем потерял семью.
Священник показал пальцем на небо.
— Раньше утро было моим любимым временем суток, — сказал он, обводя рукой Восемьдесят шестую улицу. — Но сейчас все портят машины. Час пик начинается все раньше и раньше. Я вышел сюда почитать газету, посетовать на проигрыш любимой команды и так далее. Но обычно я выхожу раньше, на рассвете. В последнее время мне все больше и больше нравится рассвет.
