С этого дня вода из крана капать перестала. Наверное, Урсула стала туже его закручивать. Когда отца не было дома, она летала как на крыльях. Не верилось, что она когда-то отдыхает.
Я выдвинула ящик шкафа, где лежала стопка рождественских открыток от отца. Сверху — та, что он прислал в прошлом году. На открытке была фотография всего семейства, сделанная на свадьбе Анри, который наконец решил жениться на своей подружке. Отец с Урсулой и их трое детей. Все мальчишки. Карл с Ивонной, Анри с женой и две их девчонки. Младшей сестры Анри на снимке не было — уехала в Англию. Я пригляделась к Карлу, моему первому мужчине. После того как я уехала из Берна, мы с ним ни разу не виделись. Он растолстел, роскошные темные волосы совсем поседели. Шестьдесят шесть лет. Неужели я когда-то спала с этим стариком?
Накануне моего отъезда, ближе к вечеру Карл тайком заглянул к нам, вычислив, что отец будет на фабрике. В комнате, заваленной плюшевыми медведями и куклами, он наградил меня долгим поцелуем.
— Юрико! Неужели мы больше не увидимся? Может, останешься? Ради меня?
В глазах Карла я увидела желание. И покой. Не иначе мой отъезд и смерть матери избавили его и от вины, и от раскаяния.
— Мне тоже не хочется уезжать, но ничего не поделаешь.
— Ну тогда давай еще разок, а? Прямо здесь. — Карл начал расстегивать ремень на джинсах.
— Урсула же дома!
— Ничего! Она не услышит.
Карл смел на пол плюшевых зверюшек и повалил меня на узкую кровать. Я не могла пошевелиться под его тяжестью.
И тут послышался стук в дверь и голос:
— Это я — Урсула.
Карл вскочил, судорожно поправляя одежду. Не дожидаясь, пока он приведет себя в порядок, я распахнула дверь. Урсула понимающе улыбнулась. Приглаживая растрепавшуюся шевелюру, Карл отсутствующим взглядом смотрел в окно, всем своим видом показывая, что ничего не было. Через дорогу располагалась его обувная фабрика.
— Чего тебе, Урсула?
— Юрико, если ты какие-то игрушки оставишь, можно забрать?
— Бери что хочешь. Дарю.
— Спасибо!
Урсула подобрала валявшихся на полу коалу и медвежонка и подозрительно взглянула на Карла.
— А вы как здесь, босс?
— Вот зашел попрощаться с Юрико.
— Понятно. — Урсула подмигнула мне. Мы с ней стали сообщницами.
Когда она вышла, Карл смиренно извлек из заднего кармана джинсов конверт. Открыв его, я увидела свои фотографии голышом и немного денег.
— Здорово получилось, правда? Возьми на память. И деньги… на прощание.
— Спасибо, Карл. А где у тебя эти фотки?
— На фабрике. Я их наклеил под крышку стола, — серьезно ответил он. — Вот накоплю денег и приеду в Японию.
Но Карл так и не приехал. Я его почти не вспоминаю. Первый мужчина, он же первый клиент. А фотографии я сохранила. Те самые, что сделал Карл, когда мы ездили на дачу его приятеля. Видно, как мне холодно, я лежу на простынях в позе «Обнаженной Махи» и смотрю в объектив. Белоснежная кожа, открытый широкий лоб, пухлые губы. В распахнутых глазах — то, чего у меня больше нет: страх перед мужчиной и непреодолимое желание. Тревожный вопрос: почему я? А сейчас нет ни страха, ни желания, ни тревоги.
Я сижу перед зеркалом, навожу красоту. Передо мной лицо стареющей женщины. Процесс пошел быстрее после тридцати пяти. Морщины вокруг глаз и опустившиеся уголки рта нельзя скрыть никакой косметикой, фигура округлилась, стала плотнее, я все больше похожу на бабушку, отцову мать. С возрастом европейская кровь берет свое.
Сначала я была моделью, затем долго работала в клубе, где в хостесс брали только красивых иностранок. Считалась девушкой высокого класса. Оттуда перекочевала в дорогой клуб, не для простых людей. Однако с годами стала сомневаться, надевать платье с глубоким вырезом или нет.
С этого момента начался путь вниз, в разряд подешевле. Пришлось перебраться в заведение специализированного профиля, где клиенты предпочитают «замужних» и зрелых дамочек. Дальше — больше: сейчас у меня забота, как бы себя продать, пусть задешево. И не только потому, что перестало хватать денег. Я уже говорила, в чем вижу смысл существования: в том, чтобы притягивать мужской пол. Так что моральное падение — не мой случай; мне все больше хотелось добраться до сути: зачем я живу? Глядя на себя в зеркало, я жирно подвела черным карандашом глаза. Без этого уже не обойтись. Чтобы продать мой товар, нужно яркое лицо.
Глава 14
Сестра сказала, что вечером перезвонит. Надо выскочить из дома поскорее, чтобы не застала. Не желаю слышать ее унылый голос: «Юрико! Чем ты занимаешься?»
А она-то чем занимается? Скачет с одной работы на другую — одна дурнее другой, все ищет какой-то идеал, будто он существует. Хотя, может, и есть. Проституция — чем не идеал? Я посмотрела в зеркало и хмыкнула. Предлагаю попробовать, кто хочет. Занятие очень замечательное, если бы не одно «но» — высасывает все соки. Вы способны на такое? Я проститутка с пятнадцати лет. Я не могу без мужиков, но они же и мои главные враги. Они меня разрушили. Я женщина, которая сама уничтожила в себе женщину. А моя старшая сестра, когда ей было пятнадцать, зубрила в школе уроки и больше ничего.
Вдруг в голове мелькнула мысль: а что, если сестра — девственница? Ничего себе сестрички! Младшая — шлюха, а старшая — целка. Это уж чересчур. Уступая любопытству, я набрала ее номер.
— Алло? Кто это? Ты, Юрико? Алло? Говорите!
Сестра схватила трубку после первого же звонка и сразу: «Алло?» Видно, звонят не часто. Поэтому ей до смерти хотелось узнать, кто же это. В телефонной трубке вибрировало одиночество.
Выронив ее, я покатилась со смеху, а из мембраны еще доносился голос сестры. Кто же она все-таки: девственница или лесбиянка?
В конце концов, я положила трубку на рычаг и стала думать, что бы мне надеть в клуб. Квартира у меня небольшая — спальня, столовая-гостиная и маленькая кухня. Для нарядов места мало — только чулан, он же шкаф. Когда я работала на Роппонги,[303] в клубах, где хостесс — одни иностранки, у меня была куча роскошных платьев, например, от Валентине и Шанель почти по миллиону иен. Нарядов на несколько миллионов. Я облачалась в красивое платье, небрежно цепляла на себя бриллиант размером с бусину, надевала экстравагантные золоченые сандалии — ходить в них было невозможно. Клиенты рвались целовать пальцы у меня на ногах, поэтому я никогда не носила чулок. Пешком почти не ходила: из дома в клуб на такси, оттуда с клиентом на машине в отель, из отеля опять на такси. Мускулы напрягала только в постели.
Но как только я выпала из этой жизни, поменялась и одежда — я стала носить дешевку, которую продают на каждом углу. Вместо шелка — полиэстер, вместо кашемира — дешевая шерсть, в которой намешано бог знает что. Ноги, о которых я не заботилась, теперь отекают, что бы я ни делала, и приходится натягивать колготки, купленные где-нибудь на распродаже.
Но больше всего изменилась клиентура. Сначала это были артисты, писатели, молодые дельцы. Попадались и очень солидные люди — президенты крупных компаний, важные иностранцы. В другом клубе я обслуживала в основном фирмачей, спускавших деньги своих компаний. Потом настала очередь клерков, еле перебивавшихся на зарплату. А теперь это разные извращенцы, которым подавай что-нибудь эдакое и у кого в кошельке пусто. «Эдакое» — значит, позаковыристей, с перчинкой. Есть такая публика, кому подавай увядшую красоту и остатки прежней роскоши.
Мне кажется, чудовищная красота и чудовищное распутство сделали из меня настоящего монстра. С годами я становлюсь все страшней и отвратительней. Но я уже писала, что мне от этого ни холодно, ни жарко. Вот во что превратилась девчушка-обаяшка. А сестрица наверняка радуется, что я качусь под гору. Может, она и названивает, только чтоб в этом убедиться.
