— Извините, пожалуйста, — пробормотала Керри.
Коган сказал, что завтра Кристен дадут нормальную еду. Под нормальной едой подразумевались желе, суп и минералка.
— А мне надо специально стараться? — спросила Кристен.
— В смысле?
— Мне надо специально стараться, чтобы газы отходили?
— Нет. Просто обрати на это внимание, потом мне расскажешь.
— С ума сойти! Никогда бы не подумала, что буду это обсуждать.
Тед мог бы сказать Кристен, как ей повезло. Он мог бы вопросы и покруче задать. Он мог бы поведать ей о геморрое предыдущей его пациентки. Мог бы, но не стал.
— Сейчас самое важное — попробовать встать и походить немножко, — вместо этого сказал Коган. — Я попрошу сестер больше капельниц не ставить. Морфин я отменю и болеутоляющее назначу послабее. А там посмотрим. Я вернусь только завтра вечером, так что тебя будет навещать другой врач. Помнишь доктора Кима? А если что, сестры мне кинут сообщение на пейджер.
— Ладно, — ответила девушка.
— Ну, тогда на сегодня все.
Уже уходя, Тед заметил у стула Керри синий рюкзак с эмблемой приснопамятной школы Атертон.
— Девчонки, а вы в Менло учитесь?
— Ага, — ответила Керри. — В одиннадцатом классе. Еще год до выпуска.
Спустя несколько месяцев Тед вспоминал этот эпизод и очень сожалел о нем. Больше, чем обо всем остальном. Не надо было им показывать, что он тоже человек и существует вне стен больницы.
— Сын моего соседа ходит в вашу школу, — сказал Коган. — Джоша Стайна знаете?
Девочки недоуменно переглянулись.
— Темноволосый такой, — решил помочь Тед. — Высокий, в очках.
— А! — сказала Керри через пару секунд. — Я знаю, о ком вы. — Она повернулась к Кристен: — Помнишь, с нами пацан на истории был? Джош. Он немножко чудной, да? — спросила она у Когана. — У него еще всегда ноут с собой. И он дружит с ребятами, которые вечно на компьютере играют.
— Точно, это он, — ответил Тед.
— Вообще-то мы с ним не знакомы, — сказала Керри, презрительно наморщив носик. — Но мы знаем, о ком вы.
— Вы его не обижайте. Может, он сейчас и чудной, но когда он придет на встречу класса через десять лет после выпуска, то вас всех ждет большой сюрприз.
— Почему это? — спросила Кристен. — Вы тоже таким были в школе?
— Нет. Я был совсем другим.
— А каким?
Коган улыбнулся:
— Тощим. — Он помолчал. — Ладно, до завтра. И не забудь, тебе надо ходить.
— Обязательно, — ответила Кристен.
Часть II. Преступить черту
Глава 16
Сердцеед поневоле
1 апреля 2007 года, 14.18
Общежитие выглядит просто и незатейливо. Белый камень, крыльцо, три этажа, на втором — два балкона. Восемнадцатилетний Джим Пинклоу, брат Керри, показывает Мэддену главный холл и вполне серьезно проводит для сержанта историческую экскурсию. В пятидесятые годы тут располагалась приемная комиссия и администрация, поэтому до сих пор этот дом называют «отчислятором». Несмотря на печальное прозвище, их корпус пользуется большой популярностью у девушек-студенток: репутация требует от его обитателей бесчинств, и обитатели изо всех сил стараются соответствовать.
Росту Джим небольшого, довольно плотный, как и его сестра, но лицо приятное. Волосы подстрижены аккуратно, глаза ярко-голубые. Он объясняет Мэддену, что пахнет тут всегда мерзко, особенно после больших вечеринок: полы старые, их давно пора отциклевать и покрыть лаком, и в воскресенье с утра доски насквозь пропитываются пивом. Когда новые студенты проходят испытательный срок перед обрядом посвящения их в студенческое братство, Джим вместе с «новобранцами» старается оттереть старый паркет. Что они только ни пробовали — и «Комет», и кучу других чистящих средств с лимонной отдушкой; реклама одного даже сулила им весеннюю свежесть. Но к вечеру пивной запах упорно возвращался на свою законную территорию. Не такой интенсивный, конечно, но все же возвращался и ждал, когда в комнате разобьют новую партию пивных бутылок.
— Ну вот мы и пришли, — говорит Джим, приглашая Мэддена в комнатку с большим телевизором и полукруглым диваном, обитым черной кожей и заваленным разнообразными подушечками.
— Куда? — спрашивает Мэдден.
Джим косится на сержанта. Странный какой-то старикан. Странный и хромой.
— Тут все началось, — поясняет Джим.
* * *
В тот же самый момент Коган, нацепив на нос темные очки и уютно устроившись под зонтиком в шезлонге, потягивает дорогущую газировку с лимонным вкусом и наблюдает за девушкой, которую учат играть в теннис на корте номер пять.
— Ну, как она тебе? — спрашивает его приятель, Рик Ринхарт, расположившийся за столиком слева от Когана.
Тед снова смотрит на блондинку. Он на блондинку, а Рик на него. Это у Ринхарта привычка такая. Он обращает твое внимание на девушку, а потом, вместо того чтобы самому ею любоваться, смотрит на тебя. Как-то Коган его спросил, почему он так делает, а тот только рукой махнул и ответил, мол, мне интересна твоя реакция. Тед считает, что тут дело сложнее. Просто Рик так любит смотреть на красивых женщин, что ему хочется в этот момент увидеть выражение собственного лица.
— Хороша, а? — переспрашивает Рик. Только получается у него как-то горестно, без ажиотажа.
Девушка и вправду хороша, думает Тед. Но есть изъяны. Худенькая, стройная, загар очень красивый, она, наверное, немало потрудилась над этим загаром. Очень он сочетается с белым теннисным платьицем. Вот только на лицо лучше не смотреть. Она не страшненькая, нет. Просто на ней боевая раскраска, целая тонна косметики, и девушка, похоже, боится вспотеть и испортить созданное ею хрупкое произведение искусства. Уж больно плохо она играет — почти не двигается.
— Чего ты пристал? — говорит Тед. — Девчонка как девчонка. Симпатичная.
— Но ты бы такую на свидание не пригласил, да?
«Вот придурок, — думает Коган. — На кой ты подставляешься? Тебе-то какое дело?»
— Ты под свиданием что подразумеваешь?
— Что, что… То самое.
— Ты извини, но я не готов.
Ринхарт никак не реагирует. Только кивает, как будто результаты голосования записывает.
— Она сама за себя в ресторане платит, — через несколько секунд произносит Рик.
Непонятно, обращается ли к Когану или просто сам с собой разговаривает. Потом нервно приглаживает редеющие темные волосы и одергивает найковскую тенниску. До Теда ему далеко — и ростом, и фигурой Рик не вышел. Грузный, одышливый, кряжистый, только лицо, хоть и широкое, но красивое. Ему тридцать восемь, и он пластический хирург. Давно, еще в детстве, друзья прозвали его Рино в честь риноцероса, то есть носорога. Отчасти из-за фамилии, отчасти из-за его агрессивности, которую он проявлял во всяком деле, где был хоть какой-то элемент соревнования. В колледже вроде все шло гладко, пока Рик не налетел во время игры в теннис на сетку с такой силой, что потерял сознание. Мяч он отбил, но сбавить скорость уже не смог, и сетка слетела с крюков. С тех пор его все звали Носорожищем. Коган убедил Рика, что это ничего, гораздо лучше, чем просто носорог, — и мужественно, и никого так больше не зовут.
— Каждый раз, как я куда-нибудь ее веду, она сама за себя платит, — говорит Ринхарт. — Это, конечно, здорово. Но организовывать все полагается мне. Выбирать ресторан или фильм. Никогда она не скажет: «Пойдем ко мне, Рик, я тебе ужин приготовлю». Вроде пустяк, да, Тед? Вот из этих пустяков все и состоит. Она играет по правилам, но не двигается, лишь бы только на пути у мяча не становиться. А я бегаю и подаю…
Он вскакивает и, как может, изображает звезду американского футбола Джо Монтану — отступает на несколько шагов, замахивается, делая вид, будто у него в правой руке мяч, совершает несколько обманных движений, чтобы сбить с толку защитников.
— Я парюсь, а она знай себе стоит. Оглянуться не успеешь, а тебя уже в лепешку смяли. — Рик отклоняется назад, словно на него налетел стотридцатикилограммовый защитник, падает на траву и лежит, раскинув руки. Через некоторое время ему надоедает изображать потерю сознания. Рик встает и продолжает: — Знаешь, что она выкинула?
