— Где она?
— Где кто? — Руделла трясся от ярости. Лопес размахнулся и ударил его в лицо пистолетом. Руделла осел как пустой мешок, изо рта у него потекла кровь, но он не закричал. Дверь в глубине холла открылась. Показалась Соня Хокша. Лопес не стал угрожать ей пистолетом. Она все поняла. Лопес подождал. Женщина вернулась в комнату, но дверь не закрыла. Руделла лежал на полу, кровь шла не очень сильно. Теперь лицо его было белым, он свернулся калачиком, как эмбрион, прикрыл руками разбитый рот и плакал. С подбородка свисал темно-красный кусок кожи.
Женщина вышла из комнаты, одетая и с сумкой на плече.
Они ничего не сказали друг другу. Лопес открыл перед ней дверь, пропустил ее вперед — она, выходя, обернулась к Руделле, прошептала ему:
— Мне очень жаль.
Тот плакал — от боли, а не из-за женщины. Они сели в такси.
Ничего не сказали друг другу до самого «Роллинг Стоуна».
Старый албанец ждал их и курил, на пластиковой поверхности стола в кухне, рядом с комнатой, куда Соня водила клиентов трахаться, стоял стакан вина. Весь дом пропитался дымом. Увидев Соню, старик поднял узловатую руку, ладонью вперед, для ритуальной пощечины, но в этот момент Лопес сказал:
— Деньги.
Албанец опустил руку, кивнул с досадой — медленно и с досадой — и потащился на кухню. Там, в пластиковом пакете, лежали деньги. Старик смотрел, как Лопес пересчитывает банкноты: двадцать штук по сто тысяч. Соня села на кровать в первой комнате. Она была подавлена. Она держала бессильно клонившуюся голову руками, бледными, в мелких морщинках, которые Лопес рассмотрел во время поездки в такси. Она казалась туго набитым мешком с бельем, сидя там, на кровати, ослабевшая, с задом, расплющенным жестким матрасом.
— Спасибо! — процедила она сквозь зубы ему вслед, а Лопес, выходя, смотрел на нее, вдыхая железистый дым, застоявшийся в комнате, старик же стоял на пороге между кухней и комнатой, руки в боки.
Лопес медленно спускался по каменной сырой лестнице, провонявшей кошачьей мочой, когда до него донеслись крики старика и плачущие вопли проститутки.
Инспектор Давид Монторси
А черные монахи делали свой обход.
Уильям Блейк. «Сад любви»
Милан
24 октября 1962 года
11:10
Во всем управлении шло брожение, и не только на пятом этаже, где помещался отдел расследований. Спускаясь по лестнице на второй этаж, к Болдрини, в полицию нравов, чтобы попробовать установить контакт с кем-нибудь из осведомителей, вращающихся в кругу маньяков (если есть такие осведомители и если есть такой круг — маньяков-педофилов), Давид Монторси обогнал группу молчаливых людей, одетых в темное. Кто такие эти люди, которые молча бродят по управлению? Темная одежда, что-то трупное есть в напряженной, сдержанной походке, старые, если так можно сказать, погруженные в себя, почти неестественные в своей бледности. Он глядел на них, спускаясь по лестнице: они с трудом поднимались по ступенькам, при развороте на 180 градусов держась рукой за перила, опираясь на них всем своим телом, ослабевшим под грузом прожитых лет, облаченные в странные темные сюртуки, пыхтя, надувая щеки. Важные люди: Монторси чувствовал сдержанное высокомерие с их стороны, когда разглядывал их… А на втором этаже было и того хуже, потому что из каждого кабинета выходили люди, имевшие отношение к управлению, но не служившие в управлении: кто-то бежал с конвертом в руках, в какой-то момент перед носом Давида Монторси закрыли дверь, потому что, проходя, он заглянул в комнату, где двое разговаривали по телефону (один разговаривал, другой слушал): одеты в черное. Он без стука вошел в дверь налево — в последнюю до того, как коридор, умирая, превращался в зеленовато-серую стену, такую же, как и тремя этажами выше.
— Что за бардак тут у вас? — спросил Монторси, входя.
— Что-то носится в воздухе. Они попросили нас о некоторых услугах, и сейчас им их оказывают. — Болдрини, парень из полиции нравов, был довольно рыхлый, с воспаленными водянистыми глазами и жирными грязными слипшимися волосами, рубашка его пропахла застарелым потом, как и все остальное в комнате.
Монторси провел рукой по волосам, закрыл дверь.
— Ну, о'кей, я понял, но кто они такие? Люди из спецслужб?
— Хм… похоже. Думаешь, нам, в полиции нравов, об этом рассказывают? Мы здесь — последняя спица в колеснице…
— Ошибаешься, Болдрини, это я — последняя спица в колеснице…
Дождь снаружи делал еще более горьким кисловатый запах в комнате. Болдрини смотрел на Монторси, Монторси смотрел на дождь, повернувшись спиной к своему коллеге: комки мокрого снега, возможно, лупили сейчас по всему Милану, и кто знает, до каких пределов.
Болдрини хохотнул:
— Молодой Монторси жалуется. Добро пожаловать в наш клуб… Чего изволите, Давид Монторси?
— Да, извини, Болд… Нет, ничего, дело в том, что я должен отдать тебе заключение, но прежде чем оставить вам, ребятам из полиции нравов, поле боя в этом расследовании, мне нужно еще проверить две вещи. Дело в том, что найден труп ребенка…
— Да, сегодня, на Джуриати…
— Ты все знаешь.
— Не так уж много. Преступление на сексуальной почве?
— Э-э… По-моему, да… По мнению судебных медиков, тоже.
— Ну, тогда оставляй это дело нам. Охота тебе возиться с преступлением на сексуальной почве? При том, сколько работы приходится делать миланскому отделу расследований…
— Да, я знаю… Это дерьмовое дело, видишь ли… На самом деле мне его дали…
— Ну вот. А ты передай нам.
— Но тут не все так просто, Болд… Дело в том…
— При том, сколько работы там у вас, на пятом…
— Помолчи, послушай…
— Говорю тебе: вы слишком много работаете, там, на пятом этаже… А тут еще новые директивы… Новая стратегия… Вы занимаетесь также и политическими преступлениями. Отдел расследований теперь, кажется, превратился в политотдел, как при фашизме.
— Просто политотделу годами нечем было заняться. А теперь они начинают шевелиться.
— Как бы не так. Стратегия принимается наверху. А мы только позволяем им нас иметь, действуя по их стратегии. Нет бы спросили нашего мнения на решающем этапе…
— Ну, ты даешь, Болд! Ты воображаешь, что за действиями сил правопорядка есть какая-то стратегия? — Монторси улыбнулся.
— Нет, нет. Они все могут. Либо машину заставят работать так, как она должна работать, по нашим представлениям, либо прощай…
— Ты веришь в эффективность? Мы же итальянцы, не так ли?
— Послушай, Монторси. Да, мы итальянцы. Но вот мне по поводу преступлений на сексуальной почве — мне полиция половины европейских стран звонит. И ни у кого нет такого архива, как тот, что я здесь организовал, даже в Париже.
— Мне сказали, ты просил денег на вычислительную машину с перфокартами.
— Точно… Но так тебе их и дадут, денег… Идиоты… Как они себе думают, что будет через десять лет? Как мы будем работать без вычислительных машин?
Болдрини всерьез разъярился.
— Говорю тебе, Монторси: в конечном счете у нас будет то же, что и в Америке… Если только мы все, вместе с Америкой, не окончим свои дни под взрывами атомных бомб. Из-за каких-то оборванцев с Кубы. Вот уж бардак так бардак. — Он ткнул пальцем в первую страницу «Коррьере делла Сера»: две огромные фотографии друг напротив друга — Кеннеди против Хрущева. — Но если войны не будет, я скажу тебе, что произойдет. Мы станем такими же, как Америка. Можно ли подумать, что в Европе через десять лет не будет общего архива, как тот, что есть у американцев… Общего для разных государств. Как для Техаса и Джорджии… Через десять лет Европа станет Соединенными Штатами Европы. Разве не так?
— Мы копы, Болд, а не спецслужбы.
— Ты это говоришь! Но прости, а ты как считаешь, как мы будем работать лет через десять? Говорю тебе: через десять лет полиция станет такой же спецслужбой… Поверь мне.
