Полицейский встал, отступил на шаг и снова посмотрел на свою находку. Вместе три звездочки образовывали идеальный равносторонний треугольник.
Он сообразил, что это означает, и на него накатила волна омерзения.
— Чертов штатив!
Полный отвращения детектив закончил осмотр магазина и вернул его в распоряжение владельца-таракана.
* * *
— Мерзавец снял кино? — спросил Доминик, направляя свой роскошный серебристый автомобиль на юг по Гансон-стрит. — Вроде фильма с настоящим убийством?
— Не думаю, что ее убили там.
— Он снимал после того, как она умерла? — Уильямс свернул на улицу, где покрытие дороги было практически уничтожено. — Наверное, получилась долбаная скукота.
— Я использовал бы другое существительное.
— Существительное, — осторожно повторил капрал, словно боялся, что у него на языке появятся бородавки.
— Если мы не узнаем ничего нового после вскрытия, то допросим проституток — попытаемся найти девиц с такой же татуировкой или тех, кто знает, что она означает.
— Я занимался другими делами, пока не появился ты. И у меня есть важные в…
— А теперь будешь заниматься этим расследованием, — перебил коллегу Беттингер.
Доминик стиснул кулаки на руле. Его повязки заметно сместились, но он ничего не сказал.
Машина продолжала ехать на юг.
Вскоре полицейские покинули пределы Дерьмовии и въехали в Сортир, где сумеречное солнце окрасило потрескавшийся асфальт улиц и сломанных людей в цвет мочи. И хотя было четыре часа дня, большинство выглядели так, словно они только что проснулись.
Глава 11
Отвращение к розовато-лиловому и белому
В джинсах и свитере, потяжелевший после горячего обеда, Беттингер вошел в кабинет в задней части своего дома в Стоунсбурге, в два шага пересек маленькую комнату и сел перед компьютером, окруженный тоскливым розовато-лиловым цветом, в который прежние обитатели (очевидно, они были слепыми) решили выкрасить стены. Включив компьютер, полицейский начал второе расследование за день. На этот раз ему не требовалась помощь напарника.
Он напечатал слова: «Доминик», «Уильямс», «полиция» и «Миссури» и нажал на клавишу ввода. Больше двадцати миллионов ссылок отвечали выбранным критериям запроса. Тогда Жюль немного изменил начальные условия, добавив «Виктори» и «детектив». И вновь нажал на ввод.
Теперь результатов поиска получилось 3842.
Беттингер посмотрел на первую ссылку, гласившую: «Обвинения в жестоком обращении, выдвинутые против двух полицейских детективов из Виктори…»
Он нажал на кнопку мыши. Вращающееся колесико сменилось цифровой статьей в виде обычной, газетной (с искусственными складками и потертостями, что выглядело глупо).
Заголовок гласил: «Обвинения в жестоком обращении с Себастьяном Рамиресом, выдвинутые против двух полицейских детективов из Виктори, сняты. Подозреваемый остается в критическом состоянии». Сразу под заголовком были помещены фотографии Доминика Уильямса и коротышки с орлиным носом и пятнистой кожей. А рядом — зернистый снимок забинтованного латиноамериканца, машины, которая поддерживала в нем жизнь, и двух несчастных женщин. Статья вышла в ноябре.
Кто-то постучал в дверь. Высота, на которой послышался стук, и его сила подсказали Беттингеру, что это Алисса.
— Да? — откликнулся он.
— Я могу войти?
Детектив выключил монитор.
— Конечно.
Жена шагнула в комнату, завязывая пояс зеленого халата, надетого поверх пижамы.
— Довольно поздно для первого дня, — сказала она.
— Мне необходимо время, чтобы сориентироваться.
— Хорошо. — Алисса была любопытной от природы, но очень редко совала нос в чужие дела. — Карен расстроена.
— Я заметил во время обеда. Она расскажет, когда будет готова.
— Я волнуюсь.
Когда у Карен возникали проблемы, ей помогал Беттингер, а Алисса занималась Гордоном. В течение многих лет распределение обязанностей было именно таким.
— Я поговорю с ней через несколько минут.
Облегчение засияло на лице художницы, словно проблема была уже решена.
— Спасибо.
— Конечно.
— И если ты отправишься спать до полуночи, я буду открыта для деловых предложений.
— Тогда жди клиента.
На подбородке у Алиссы появилась ямочка.
* * *
Восемь минут спустя детектив стоял возле комнаты дочери и стучал в тонкую дверь.
— Да? — Он услышал, как Карен откашлялась.
— Хочешь поговорить?
В ответ Беттингер услышал, как дочь захлюпала носом. Карен плакала гораздо реже, чем девочки ее возраста, так что это был важный знак.
— Я могу войти? — спросил Жюль.
Ответа на его вопрос не последовало.
— Карен?
— Я не хочу об этом говорить.
— Ты и не должна. Но тебе придется заплатить ренту.
И вновь девочка всхлипнула.
— Что?
— Обычно я получаю обнимашки, когда прихожу домой с работы. Иногда после обеда или когда помогаю тебе с уроками. А сегодня ничего такого не было, и ты мне должна.
Карен снова откашлялась.
— Ладно.
Беттингер сжал дверную ручку, которая дернулась, но не повернулась.
— Хочешь, чтобы я вскрыл замок? — осведомился он. — У меня есть инструменты.
— Я сейчас открою.
Послышались шаги, и потом щелкнул замок. Когда девочка отошла от двери, детектив распахнул ее.
Карен сидела в головах кровати, скрестив ноги и накрыв их шерстяным одеялом. Худенькое тело девочки скрывалось под отцовской футболкой, одной из нескольких, которые она предпочитала любым пижамам.
Жюль вошел, закрыл дверь и направился по ковру к дочери, из больших покрасневших глаз которой текли слезы. В животе детектива образовался холодный ком, когда он сел рядом с ней на кровать и распахнул объятия.
— Пришло время платежа.
Карен потянулась к отцу и уткнулась лицом ему в грудь. Маленькие руки легли на его спину.
Сегодня началась вторая неделя в средней школе Стоунсбурга, и Беттингер знал: именно там произошло то, что огорчило его дочь. У школы была хорошая репутация, но расовый состав вызывал мысли про отбеливатель.
— Если ты не готова поговорить об этом, то все нормально, — сказал детектив, когда его свитер стал теплым от слез дочери. — Я лишь должен задать тебе два вопроса. Кто-нибудь тебя обидел?
Девочка вновь потрясла головой.
— Хорошо. — Жюль похлопал по узкой спине дочери и поцеловал идеальный кусочек затылка между косичками. Скорее всего, ее расстроили обидные слова, которые они смогут обсудить, когда она будет готова к разговору. — Хочешь, я тебя укрою?
Карен обхватила отца, как маленький борец, и на мгновение он испугался, что она может себя задушить.
— Это просто разговоры мальчишек. — Девочка всхлипнула. — И всё.
Беттингер не знал, что означали ее слова.
— Они обзывали тебя плохими словами? Что-то в таком роде?
— Нет. — Дочь отпустила отца, села прямо и вытерла глаза. — Я не знаю, почему плачу. Они даже не со мной разговаривали.
— И что они говорили?
— Я не могу. — Девочка замотала головой. — Не могу сказать.
— Какого рода вещи?
Карен посмотрела на одеяло, скрывавшее ее ноги.
— Грязные.
— Сексуальные? — Это слово Беттингер никогда не произносил в присутствии двенадцатилетней дочери.
Девочка кивнула.
— Они говорили об этом во время ланча. Они сидели у меня за спиной… и… и… болтали о всяких вещах, которые делают черные девочки.
Ярость на мгновение парализовала детектива: он представил, как отвешивает пощечину маленьким белым светловолосым ублюдкам. Однако быстро направил гнев в черную пустоту, взял дочь за руки и откашлялся.
— Ты можешь сидеть во время ланча в другом месте? Подальше от тех мальчишек?
— Да. Там нет установленных мест.
— Тогда сядь где-нибудь еще. А если они последуют за тобой и будут повторять грязные вещи, скажи мне. — И вновь перед глазами Жюля возникли сцены насилия.
