И вот, пока Литл дружелюбно внимает мне из своего кресла, а медсестра дрожит, как колибри, я рассказываю врачу — рассказываю им всем — о своей агорафобии, депрессии и — да, о неврозе страха. Я рассказываю им о моих лекарствах, о десяти месяцах взаперти, о докторе Филдинге и его аверсивной терапии. На это уходит время, поскольку связки у меня по-прежнему будто обернуты ватой. Каждую минуту я делаю глоток воды, и она тонкой струйкой просачивается сквозь слова, вскипающие во мне и выплескивающиеся наружу.
Как только я заканчиваю и в изнеможении падаю на подушку, доктор заглядывает в свой планшет. Медленно кивает.
— Хорошо, — говорит она. Еще раз кивает. — Хорошо. — Поднимает глаза. — Дайте мне поговорить с детективом. Детектив, вы не могли бы… — Она указывает на дверь.
Литл поднимается, отчаянно скрипит стул. Улыбнувшись мне, детектив выходит из комнаты вслед за доктором.
Без него становится пусто. Остались только я и медсестра.
— Выпейте еще воды, — предлагает она.
Через несколько минут они возвращаются. Точно не знаю, часов здесь нет.
— Детектив предложил отвезти вас домой, — говорит доктор.
Я смотрю на Литла, в ответ он расплывается в улыбке.
— Я дам ативан, чтобы вы приняли его позже. Но мы должны быть уверены, что у вас не случится панического приступа. И самый быстрый способ сделать это…
Мне известен самый быстрый способ. Медсестра уже держит наготове шприц.
Глава 37
— Мы подумали, что кто-то расшалился не в меру, — объясняет детектив. — Ну, они подумали. По идее, надо говорить «мы», ведь одно дело делаем. Знаете, как команда. Работаем на общее благо. Что-то вроде того. — Он прибавляет газ. — Но меня там не было. Так что я не считал это шалостью, поскольку в тот момент был не в курсе. Вы слушаете меня?
Я не слушаю.
Мы едем по авеню в ничем не примечательном «седане» Литла. Покрытое дымкой послеполуденное солнце мерцает сквозь окна, скачет, как плоский камушек по поверхности пруда. Моя голова ударяется о стекло. Я вижу отражение своего лица, халат собрался складками на шее. Литл не умещается на своем сиденье, задевает меня локтем.
Я чувствую себя заторможенной, физически и умственно.
— Разумеется, потом фельдшеры увидели вас, скорчившуюся на траве. Так они сказали, так они это описывали. Дверь вашего дома была открыта, и они подумали, что там произошло несчастье, но, осмотрев дом, никого не нашли. Им пришлось заглянуть внутрь, понимаете. Из-за того, что они услышали по телефону.
Я киваю. Не могу в точности вспомнить то, что говорила по телефону.
— У вас есть дети? — Я снова киваю. — Сколько? — Я выставляю один палец. — Один ребенок? Ха! У меня четыре. Ну, четыре будет в январе. Четвертый заказан. — Он смеется.
Я не смеюсь. Едва могу пошевелить губами.
— Мне сорок четыре, и четвертый ребенок на подходе. Наверное, четыре — мое счастливое число.
«Раз, два, три, четыре», — повторяю я про себя. Вдох и выдох. Чувствую, как по венам растекается лоразепам.
Литл сигналит, и автомобиль перед нами ускоряет ход.
— Обеденный час пик, — говорит он.
Я поднимаю глаза к окну. Уже почти десять месяцев я не бывала на улице и не сидела в машине. Десять месяцев я видела город только из своего дома. Ощущение сверхъестественное, словно я обследую неизведанную территорию, словно попала в цивилизацию будущего. Вдали маячат невероятно высокие здания, пронзающие белесо-голубое небо. Мимо проносятся дорожные знаки, броские вывески — «СВЕЖАЯ ПИЦЦА, 99 центов!!!», «Старбакс», «Хол фудс» (когда открылся этот магазин?), — старая пожарная часть, перестроенная в кондоминиум с квартирами от 1,99 миллиона долларов. Прохладные темные переулки, ослепленные солнечным светом окна. Позади слышатся сирены, и Литл подруливает к тротуару, чтобы дать проехать «скорой».
Мы приближаемся к перекрестку, останавливаемся. Я рассматриваю светофор, сверкающий дьявольским оком, наблюдаю за потоком людей, идущих по переходу: две мамы в голубых джинсах, толкающие детские коляски; сгорбленный старик, опирающийся на трость; подростки с ядовито-розовыми рюкзаками; женщина в парандже бирюзового цвета. Зеленый воздушный шарик, оторвавшийся от киоска с брецелями, улетает в небо. Автомобильный салон наполняет уличная какофония: чей-то веселый вопль, гул транспорта, трели велосипедных звонков. Буйство красок и звуков. Я чувствую себя на коралловом рифе.
— Поехали, — бормочет Литл, и машина устремляется вперед.
Вот, значит, во что я превратилась? Женщина, которая, как рыбка гуппи, таращит глаза на обычный «обеденный час пик»? Пришелец из другого мира, с благоговением взирающий на чудо открытия нового бакалейного магазина? В недрах моего иссушенного мозга пульсирует подавленный гнев. Мои щеки начинают пылать. Вот во что я превратилась. Вот кто я такая.
Если бы не лекарства, я завизжала бы так, что лопнули бы окна.
Глава 38
— Ну вот, — говорит Литл, — здесь наш поворот.
Мы сворачиваем на нашу улицу. Мою улицу.
Мою улицу, которую я не видела почти год. Кофейня на углу — стоит на своем месте, и, возможно, там все так же подают крепкий горький кофе. Дом поблизости — прежнего огненно-красного цвета, в цветочных ящиках полным-полно хризантем. Антикварная лавка через дорогу — неосвещенная и мрачная, на фасаде вывеска: «СДАЕТСЯ В АРЕНДУ КОММЕРЧЕСКОЕ ПОМЕЩЕНИЕ». Давно заброшенная католическая школа Святой Димфны.
Перед нами разворачивается забытая мной панорама, мы проезжаем под сводами обнаженных ветвей, и я чувствую, как к глазам подступают слезы. Моя улица — спустя четыре времени года… «Странно», — думаю я.
— Что странно? — спрашивает Литл.
Должно быть, я сказала это вслух.
Чем ближе к концу дороги, тем труднее дышать. Вот наш дом — мой дом: черная входная дверь с цифрами 2-1-3, вычеканенными на латуни над дверным кольцом; с каждой стороны вставки из освинцованного стекла; рядом два фонаря, которые горят оранжевым светом; четыре ряда окон, уныло смотрящих вперед. Камень стен не такой блестящий, как я помню, а с потеками под окнами, словно те плачут; на крыше виден фрагмент подгнившей шпалеры. Все оконные стекла требуют мытья — даже с улицы я замечаю сажу. «Самый красивый дом в квартале», — говорил, бывало, Эд, и я соглашалась с ним.
Мы состарились, дом и я. Мы обветшали.
Едем мимо дома, мимо сквера.
— Это там, — сообщаю я Литлу, показывая назад. — Вон мой дом.
— Я бы хотел пригласить вас к соседям, чтобы переговорить с ними, — объясняет он, подъезжая к обочине и заглушая двигатель.
— Не могу. — Я качаю головой. Неужели он не понимает? — Мне надо домой.
Я вожусь с ремнем безопасности, потом до меня доходит, что это ни к чему не приведет.
Литл смотрит на меня. Поглаживает рулевое колесо.
— Как же мы это сделаем? — спрашивает он скорее себя, чем меня.
Мне наплевать. Наплевать. Я хочу домой. Можете привести их ко мне. Втиснуть всех в мой дом. Закатить долбаную вечеринку для соседей. Но сейчас отвезите меня домой. Пожалуйста.
Он по-прежнему смотрит на меня, и я осознаю, что опять говорила вслух. Я съеживаюсь.
Быстрый и отрывистый стук в окно. Я поднимаю глаза — у «седана» стоит женщина с острым носом, оливковой кожей, в водолазке и длинном пальто.
— Подождите, — говорит Литл.
Он начинает опускать стекло, я корчусь и ною, и он поднимает его обратно, а затем выбирается из салона и осторожно захлопывает за собой дверь.
Они с женщиной разговаривают через крышу машины. Я улавливаю некоторые слова — «ударил ножом», «смущена», «врач», — а сама словно погружаюсь под воду, закрываю глаза, вжимаюсь в изгиб сиденья; воздух спокоен и неподвижен. Мелькают косяки слов — «психолог», «дом», «семья», «одна», — и я начинаю отключаться. Одной рукой я лениво поглаживаю рукав, пальцы другой заползают под халат, пощипывают валик кожи на животе.
