— Сходи лучше в наш клуб.
— Там все на тебя глазеют. Как в мясном отделе.
— Зато шансов больше.
— Не хочу я идти туда, где все друг на друга пялятся. Это…
— Неромантично.
— Вот-вот.
Коган сказал, что ей придется как-то это пережить. Потому что после свадьбы место, в котором Джули нашла себе мужа, уже не будет иметь никакого значения. Где бы встреча ни состоялась, со временем она покажется романтической. Или не покажется. Все зависит от того, чем дело кончится.
— Я со своей бывшей познакомился на подъемнике на горнолыжном курорте. Очень романтично. И что? На фига это теперь надо?
Она сочувственно кивнула и спросила:
— Короче, в спа ходить не стоит?
Коган рассмеялся. Она уже и без него все решила.
— Да ладно, почему бы и нет? — сказал он, вставая. — Слушай, а что это у нас в пятой творится?
Оба посмотрели на окошко в двери пятой операционной. За окошком шумели и суетились.
— Кто там? — спросил Коган.
— Доктор Беклер. У нее пациентка по «скорой», желчный пузырь.
— Да ты что? Свирепствует?
— Ага. Во всяком случае, свирепствовала, когда я туда последний раз заглядывала.
— Пойду посмотрю.
— Осторожней там. Не нарывайся.
Коган отхлебнул чаю, надел маску и вошел в операционную. В комнате было пять человек: хирург Энн Беклер, врач-стажер, анестезиолог, медсестра и пациентка, женщина необъятных размеров. Тело пациентки было распростерто на операционном столе, в животе справа зияла большущая дыра — Беклер сделала пятнадцатисантиметровый разрез.
— Ты че, края удержать не можешь? — орала на своего стажера Беклер.
Стажер пытался удержать края разреза, чтобы Беклер могла ощупать внутренности и при этом видеть, что именно она щупает. Вернее, стажер пытался вернуть на место ранорасширитель, слетевший с хитроумного изобретения под названием ретрактор Букволтера — железного круга, нависавшего над пациенткой. К кругу крепились несколько небольших расширителей, разводящих края раны и позволяющих заглянуть внутрь.
Когда Коган был студентом, такого приспособления еще не придумали. Края приходилось удерживать «вручную», то есть самому тянуть «крючки» в разные стороны. Сейчас это было бы очень некстати, поскольку размеры пациентки предполагали недюжинную силу того, кто тянет хотя бы пару минут без передышки. А стажер Эван Розенбаум по прозвищу «Будудоктором», надо сказать, недюжинной силой не обладал. Двадцатидевятилетний худенький парень с Лонг-Айленда ростом 165 сантиметров был известен тем, что родители на день рождения подарили ему машину с надписью на номере «будудоктором». Розенбаум все свободное время посвящал игре в гольф, стараясь, по всей видимости, тем самым восполнить недостаток хирургического мастерства. Эван искалечил уже человек двадцать, зато на поле для гольфа ему не было равных. Многих коллег-хирургов спортивные достижения Розенбаума впечатляли куда больше, чем его успехи в операционной.
— Все, готово, — ответил начальнице Эван-Будудоктором.
Ему наконец удалось установить ретрактор в правильное положение. Раздвинуть края раны он собирался вручную. Коган прикинул вес пациентки. По самым приближенным расчетам выходило никак не меньше 150 килограмм. Каждая складка жира была толщиной сантиметров тридцать. С тем же успехом бедный Розенбаум мог бы попытаться разделить воды Красного моря и заставить его расступиться. Море, правда, в этом случае было скорее белым, чем красным.
— Чего тебе надо, Коган? — Беклер даже не оглянулась на Теда.
— Спасибо, Энн, мне ничего не нужно. У меня и так все отлично. А ты как поживаешь?
— Слышь, галерка, вали отсюда. Тут и без тебя трындец полный.
Энн Беклер всегда пребывала в состоянии «трындец полный». Коган полагал, что это для нее — единственный способ комфортного существования. Ей просто необходимо было затерроризировать окружающих до такой степени, чтобы их трындец стал еще полнее, чем ее собственный. С подчиненными, то есть медсестрами и стажерами-подхалимами вроде Розенбаума, это получалось легко. На хирургов же ее тактика действовала значительно хуже, поэтому приходилось использовать более продвинутые методы, причем женское обаяние стояло в этом списке на последнем месте.
«Интересно, — часто думал Коган, — стал бы я мириться с ее поведением, будь она посимпатичнее?» Высокая, стройная, с большими зелеными глазами и нежной кожей — нет, уродиной ее назвать было нельзя. Но в нерабочее время одевалась Беклер подчеркнуто асексуально, напяливая на себя какое-то почти мужское барахло. Чем дольше она общалась с другими хирургами — практически все они были мужчинами, — тем более мужским становилось ее поведение и манера говорить. Однако в душе она по-прежнему считала себя женщиной и яростно отстаивала свои феминистические убеждения. И потому Когана, выпускника Гарварда и приверженца старомодных взглядов на отношения полов, она считала воплощением вселенского зла.
Разумеется, он с этой оценкой согласиться был не готов.
— А что происходит? — спросил Коган.
— Твою мать! — Беклер его вопрос просто проигнорировала. — Да посвети же ты сюда! Ты точно уверен, что ей его не удаляли?
— Доктор, я сам проверял, — ответил анестезиолог. — В карте об этом ни слова.
— Так проверь еще раз! Тут же кругом швы! Хрень какая-то.
Коган взял у анестезиолога карту. Понятно, чего Беклер так бесится. У пациентки на пузе уже четыре шрама от предыдущих операций. Два после кесарева, один после удаления аппендикса. Происхождение последнего было туманным.
— И что не так, Энн?
— Дай карту, я сама посмотрю.
Коган протянул ей бумаги:
— Здесь ни слова об удалении желчного пузыря.
— Бля.
— Она что, пузырь найти не может? — шепнул Коган медсестре.
— Ага.
— Энн, взяла бы ты лапароскоп.
— Если бы Розенбаум не был таким задохликом, никакая камера бы не понадобилась.
— И что теперь? Розенбаум задохлик, а я тебе помогать не собираюсь. Бери лапароскоп.
Беклер злобно глянула на него, потом на остальных, тех, что ждали ее решения. Другого выхода не было, и она это уже поняла.
С виду лапароскоп похож на железную трубочку. С его помощью можно свести операционное вмешательство к минимуму. В брюшной полости проделываются четыре дырочки. В одну просовывают камеру лапароскопа, в остальные три — хирургические инструменты. Хирург проводит операцию, глядя на экран телевизора, и, чисто теоретически, больного можно выписывать через два дня после операции, а не через пять, как обычно.
— Левее, — скомандовала Беклер.
Все посмотрели на экран. Розенбаум водил камерой в области под печенью, там, где полагалось быть желчному пузырю. Он трижды прошелся взад-вперед. Коган не видел пузыря. Но если карта говорит, что должен быть пузырь, значит, он на месте. Наконец Коган его увидел и ткнул пальцем в экран:
— Вот он.
— Где? — спросила Беклер.
— На стенке печени.
Розенбаум подвел камеру поближе к тому месту, на которое указывал Коган, приподнял лапароскопом печень и немного сдвинул ее в сторону. И действительно, пузырь обнаружился. К стенке печени прилепилась коричневая масса жутковатого вида.
— Вот это да! Офигеть! Он прям приклеился! — сказал Розенбаум.
— Дрянь какая, — прошипела Беклер.
Улыбки Когана под маской никто не заметил, но глаза его светились от удовольствия.
— Ну вот и ладушки, а мне пора на боковую. Благодарю за прекрасно проведенный вечер. Энн, ты, как всегда, обворожительна. Всем доброй ночи.
— Доброй ночи, Тед, — отозвалась медсестра.
— Доброй ночи, Энн.
Беклер не ответила, лишь велела:
— Келли, давай зажим.
Коган подумал, не пожелать ли Беклер доброй ночи еще раз, но решил, что не стоит. Хватит с него на сегодня развлечений. Да и Беклер его игры явно не доставляли удовольствия.
Глава 4
Выяснение отношений
31 марта 2007 года, 16.30
