Слизняк облокотился на крыло и подсунул голову под капот.
— Тебе всего-то и надо отвезти малышку к моей сестре и захватить в комнате кое-какие вещи. В основном детские — одежду, сиденье для машины, пару игрушек.
Она приостановилась, охваченная противоречивыми чувствами: прошлое поманило ее к себе. Ностальгически вспомнился Венис-Бич — она жила там так долго! Привычные места: тротуар, круг, Хукер-Хилл, «Такси Саншайн». То был ее дом; то были годы, когда она знала, кто она и что делает, «Подумай еще, — велела она себе. — Вспомни, сколько неприятностей было в той прежней жизни: необходимость скрываться, постоянный страх, безнадежность».
— Я не бываю в Венис, — заявила она.
— Я не прошу тебя там поселиться, — сказал он. — Просто заскочи ненадолго. Ты пробудешь там всего пару минут.
— А что твоя сестра? Пусть в Венис едет Лайза.
— Она вроде как закрыла мне кредит.
— Ты хочешь сказать, ей надоели твои истории.
— Нет, — возразил он. — Видишь ли, те типы…
— Не надо мне ничего рассказывать. Мне не интересно.
Она зажала сигарету зубами — руки должны быть свободны, пока она станет заниматься храповиком. Дым попал ей в глаза, она сощурилась, нахмурила брови и в конце концов, чтобы перестать гримасничать, выбросила окурок.
— Но ты ведь съездишь? — спросил он, поигрывая ключом.
Она смотрела на него молча, подбирая слова для ответа.
— Ты моя единственная надежда, — добавил он.
— Не морочь мне голову! Я не желаю быть ничьей единственной надеждой! Не для того я завязала, чтобы вытаскивать идиотов из болота. Во что бы ты ни влип, это — твоя проблема. Я ни во что ввязываться не стану.
— Ты изменилась.
— Вот это я и пытаюсь тебе объяснить.
— Раньше ты не была такой бессердечной.
Манч хотелось возразить, что дело не в этом. Вовсе она не бессердечная. Пока она пила и ширялась, она скрутила все чувства в тугой узел и спрятала глубоко в себе. В такое темное и пустынное место, что никто до них добраться не мог. Она надеялась, что когда-нибудь все, что было в ней ранимого, засохнет и отомрет, избавив ее от той боли, которую приносит жизнь. Но все получилось не так. И теперь, когда она решила выбраться из дерьма, ей нужна осторожность. Ему никогда не понять, что ей приходится бороться с собой ежедневно. И она не стала ничего говорить. Пусть думает что хочет.
Слизняк выпрямился, крыло качнулось и чуть поднялось. В отражении лобового стекла «кадиллака» она видела, как он забрался в кабину пикапа и разочарованно покачал головой. Он что-то сказал своему пассажиру, тот закивал, отвечая.
Это ее разозлило. Кто он, к черту, такой, чтобы ее осуждать? Ведь это он обделался, так?
Костяшками пальцев она ударились о холодную сталь мотора, а с откручиваемого болта слетела муфта. Ну вот, и это все из-за него! Она почувствовала, как на глазах выступают слезы.
Чувства — это дрянь, ломает от них похуже, чем от наркотиков.
А потом Манч опустила глаза и увидела, что ключ Слизняк оставил на крыле.
Глава 2
Часа два Манч потела над обломившимися болтами. Манч припомнилось — или она что-то путает? — как на курсах повышения квалификации в Колледже Вест-Валли преподаватель объяснял причину таких поломок: все дело в электролизе. Хотя ей нравилось это слово, которое так вкусно каталось на языке, ей все же казалось, что электролиз — слишком легкомысленное название для явления, которое доставляет столько неприятностей.
— Ржа покоя не знает, — сказала она вслух, выковыривая протекающий водяной насос с помощью большой отвертки.
В начале дня она объяснила владельцу «кадиллака», что поломка произошла в опоре вала крыльчатки. Любой другой механик просто сказал бы, что сломан водяной насос, и на этом успокоился, но Манч обожала объяснять людям, что произошло с их машиной, особенно когда при этом можно было произнести вслух слова, которые постоянно звучали у нее в голове, — она узнала их не так давно.
Из-за сломанных болтов она проваландалась лишних сорок пять минут. Сорок пять минут, которых у нее не было. «Почему вся эта чертовщина случается исключительно по пятницам?» — гадала она.
За работой она вспотела. Комбинезон прилип к спине. Бисеринки пота падали с кончика носа и расплющивались на решетке рамы. Термометр на боковом зеркале «кадиллака» показывал тридцать четыре градуса. Это была ее первая осень в Валли. Весь этот год с ней что-нибудь случалось впервые. Руби посоветовала относиться к этому как к приключению.
Манч подумала: неужели во всех приключениях бывает так одиноко? Ей не хотелось показаться неблагодарной. Но что делать, если в дне столько часов? Раньше у нее минуты свободной не было: найти дозу, ширнуться и немедленно искать способ добыть еще… И вдруг все кончилось. Ты больше не употребляешь наркотики. Отлично. Ты будешь жить. И что теперь? Что делать с собой, когда ты не занята работой и не отправляешься на очередное собрание? Что делать в воскресенье в три часа дня? С кем разговаривать, если стоишь одной ногой в обоих мирах и ни с кем не можешь найти общий язык?
Руби не раз говорила: на все нужно время. Ты испортила свою жизнь не за один день и не поправишь ее в один день. Иногда Руби напоминала Манч, что та еще молода: видимо, это должно было как-то ее утешить.
Очередной болт, похоже, не собирался поддаваться. Она капнула на него машинного масла и стала крутить туда — обратно, по четверть оборота за раз. Капля пота пробежала у нее по ложбинке между грудями. В Венис-Бич, конечно, будет прохладнее градусов на пять. Неужели это так трудно — забрать его ребенка?
Она выпрямилась и потянулась. Ноги под коленками ныли — затекли от неудобной позы. Джек подошел и положил мясистую руку ей на плечо.
— Как дела? — спросил он.
— Неважно. — Она показала сломавшиеся болты.
— Что понадобилось от тебя тому прыщу?
— Одолжение.
Манч знала: Джек считает, что прежние «отпетые дружки» пользуются ее добротой, и не одобряет этого. В анкете Анонимных Алкоголиков, где по двадцати вопросам ты определяешь, следует ли тебе считаться алкашом, в одном спрашивалось, встречаешься ли ты с людьми, которые стоят ниже тебя. По словам Руби, это относилось ко всем, кого Манч знала раньше.
— Но ты, я надеюсь, не дала ему денег? — спросил Джек.
— Нет, он просил не денег.
— Поосторожнее с этим типом.
Она почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, и нагнулась над мотором.
— Я справлюсь, — сказала она.
— Ты всегда так говоришь. Когда в следующий раз явится кто-то из этих идиотов, предоставь мне с ними разобраться.
Она молча покачала головой: у нее перехватило горло. Как-то она спросила Руби, когда пройдет эта неуместная чувствительность. «Может, никогда, — ответила Руби. — Добро пожаловать в ряды людей».
Манч прокашлялась.
— Сегодня в четыре мне надо явиться на собеседование к моей инспекторше.
— Когда тебя наконец от этого избавят? Прошел уже почти год. Они что, не видят, как хорошо ты держишься?
— Мне повезло, что я получила срок условно.
— Да, но три года? Иисусе! — Джек похлопал по крылу «кадиллака»: — Не торопись закончить эту машину. Я позвоню владельцу и скажу, что поломка серьезная. Может, выбью тебе несколько лишних баксов за сломанные болты.
— Хорошо бы. Но, по-моему, этот парень до того скуп, что еще не расстался даже с первым заработанным им пятицентовиком.
Джек засмеялся.
— Ты его раскусила!
— Э-э… Джек? — Манч отбросила со лба волосы, выбившиеся из косы. — Спасибо. Спасибо за все.
— На здоровье, малышка. — Он собрался уйти, но тут увидел на крыле ключ. — Это твой? — спросил он, поднимая ключ от жилья Слизняка. — В чем дело? Я сказал что-то смешное?
— Нет. Я просто вспомнила кое-что о парне, который приходил. Ему кажется, что он так хорошо меня знает! — И Манч спрятала ключ в карман рубашки.
Она собрала инструменты и бросила взгляд на часы. Самое начало четвертого. Ее новая инспекторша, непреклонная миссис Оливия Скотт, работает в Санта-Монике. Чтобы доехать туда, на другую сторону холма, нужно минут тридцать, а то и сорок пять, если шоссе забито машинами. Санта-Моника находится рядом с Венис, вспомнила Манч, убирая инструменты в шкафчик и запирая его. А до Инглвуда, где живет Лайза, надо ехать еще несколько минут на юг. Черт, почему на душе так тревожно?
