Потом я сел, открыл «Норстранд» и осмотрел форзац. Один уголок у него был загнут. Раньше я этого не замечал. Никаких признаков чужого вмешательства не было видно. Как и говорил Канлиф: если бы вам об этом не сказали, вы бы и не догадались.
Было около половины шестого. Я решил налить себе горячую ванну и понежиться. Несмотря на великолепие комнаты, ванна была старомодная, она покоилась на четырех лапах и отставала от стены дюймов на восемнадцать. Мыльницы не было, пробки — тоже. Я обыскал все под ванной и вокруг. На полулежал кусок трубы — и это все. Настало время воспользоваться услугами Джозефа, и я ему позвонил.
Джозеф принес мне пробку, я наполнил ванну, влез в нее и медленно вытянулся во всю длину. Я испытывал чувство необыкновенного покоя. Вспоминались те часы, когда сердце выпрыгивало из груди и переворачивались все внутренности. Слава всевышнему, что это позади! Я раздобыл секрет. Остается только вернуться с ним назад.
И потом я, наверно, задремал.
Когда я открыл глаза, была четверть седьмого. Я вылез и растерся полотенцем. Потом надел чистое белье, вошел в комнату и снова улегся в шезлонг, блаженно, с легкостью в мыслях. Господи, а ведь день-то еще не кончился! Любопытно, что меня еще ждет?… В семь часов я оделся, позвонил и заказал себе пива, потом вышел на балкон.
Я стоял там, потягивая пиво, а когда часы стали бить четверть восьмого, вошел в комнату, взял свой путеводитель и отчалил.
Она сказала, в половине восьмого, в «Славии».
Часть V
Глава 20
Только выйдя из отеля и ступив на все еще шумную Вацлавске Намести, я почувствовал, что ванна, отдых и пиво произвели магическое действие. Я ощущал себя очень стройным англичанином, готовым к приключениям.
Прага, и это факт, — самая руританская[96] столица Европы. Несмотря на «руки и умы», город этот окружен каким-то ореолом романтики. С закатом солнца на липах, обрамляющих набережную, зажигаются фонарики. От расположенных наверху, в Граде, Градчан тянутся гирлянды из сотен горящих шафрановых точек, словно отблеск уходящего дня. А потом на Вацлавске Намести вспыхивают неоновые лозунги, и наступает черед серых, украшенных остроконечными башенками строений и вымощенных булыжником двориков старого города. Ты будто слышишь дыхание Черного Михаэля и загадочных юных графинь; и сам ты не больше, чем камень, брошенный из Зенды.
Это было замечательно, я действительно наслаждался прогулкой по старому городу. Когда я вышел на набережную, часы пробили полвосьмого, и я заторопился. Но все же на десять минут опоздал.
«Славия» — большой угловой ресторан с огромными окнами, выходящими с одной стороны на Влтаву.
В жарком вечернем воздухе жизнь здесь кипела, как в улье, официанты и официантки так и сновали взад-вперед меж переполненных столиков.
Она сидела у окна с чашкой чая в руках и читала газету, стоящую перед ней на деревянной подставке. На ней была белая вышитая блузка, а волосы уложены в какую-то новую прическу — забраны наверх, отчего шея выглядела очень длинной и соблазнительной.
Она не заметила, как я вошел; я подошел к ней сзади и, улыбаясь, прошептал на ухо:
— Добрый вечер.
Она вскинула голову и оглянулась:
— Ой, добрый вечер!
— Прошу прощения за опоздание. Я не рассчитал, сколько мне нужно времени, чтобы сюда добраться.
— Ничего страшного… — Она сногсшибательно покраснела и от неожиданности будто бы позабыла весь свой английский. Я сел напротив, глядя на нее откровенном восхищении.
— Вы прелестно выглядите. И прическа ваша мне нравится.
— Благодарю вас. Вы очень галантны.
— Чем вы сегодня занимались?
Она стала рассказывать, удивительно важно и как-то по-детски. А я продолжал глазеть на нее все с тем же откровенным восхищением. На шее у нее была тонкая золотая цепочка с камеей. Вышитая блузка совершенно не стесняла чудесную фигуру. Было что-то чуть диковатое в ее по-славянски скуластом лице. Я ощутил, как во мне начинает закипать какое-то приятное предчувствие. Николас Вистлер, без сомнения, был на грани того, чтобы причинить себе здоровенный вред.
Я занял единственное свободное место у стола и теперь заметил, что ее смущают любопытные взгляды соседей. И когда я предложил пойти куда-нибудь в другое место, она с готовностью вскочила. На столе уже лежал счет. Я заплатил, и мы вышли.
На улице все дурные предчувствия снова вернулись ко мне. Она была выше меня чуть ли не на голову, и походка у нее была мощная, подпрыгивающая. Я вдруг почувствовал, что потею от смущения. Но на нее это вроде бы ни капельки не действовало. Она говорила очень медленно и старательно, тщательно прокладывая путь сквозь дебри синтаксиса, поглядывая на меня сверху вниз невинными серыми глазками.
Мы ужинали в «Злата Кохутек» (что в переводе значит «Золотой петушок») — ночном кабаке на другом берегу реки. С фасада украшенный светящимся петухом и аляповатыми нотными знаками, ресторан выглядел довольно безвкусно. Но внутри было очень романтично — это был длинный, погруженный в полумрак зал с лампами на столах и сияющими белизной скатертями. И все время, пока мы ужинали, очень мягко и старомодно играл квинтет.
Девица моя пила и ела с завидным аппетитом. Я предложил ей выбрать блюда. Она заказала карпа, жареного гуся, сметану, что-то под названием «суфле "Милорд"» и воду со льдом. А кроме того, огромные коктейли, полбутылки красного венгерского вина и румынского коньяка к кофе.
Все это подействовало на меня самым удивительным образом. Квинтет в дальнем конце зала вдруг стал то уплывать, то наплывать.
На девицу это, кажется, тоже произвело должный эффект. Вдруг улетучилась некоторая чопорность ее манер. Она сидела, поставив локти на стол и подперев подбородок ладонями, и улыбалась мне улыбкой Моны Лизы.
Она рассказала, что ей двадцать лет, и она вместе с отцом, вдовствующим музыкантом, живет в Баррандове, в нескольких километрах отсюда, если ехать по берегу Влтавы. И что она уже два года работает шофером.
— А как насчет рок-н-ролла? Вы действительно так любите танцевать?
— Не танцевать. Я бы не назвала это тандем. Это, скорее, веселение.
— Веселье.
— Да, веселье. Это веселье и молодость. Но танцевать я тоже люблю, это правда. Я должна была учиться балету. Так хотел отец. Но не получилось. Я слишком растянулась.
— Как Топси.
— Топси?
— Это девочка, которая тоже очень сильно растянулась. Просто шутка, — сказал я, заметив удивление в ее глазах. — По-английски говорят «вытянулась».
— А-а, это шутка… Спасибо. Хорошо, что вы меня поправляете. Только так и молено выучить язык. Правда?
А квинтет все играл, наяривал все пронзительней.
— Они нам намекают, что лучший способ учебы — перинный.
— Перинный?
— Да, есть такой способ изучения языка. Ладно, забудьте то, что я вам наговорил, — сказал я, обеспокоенный ее большим недоуменным лицом.
Но она и не думала забывать.
— Перинный английский… перина, это то, что кладут на кровать, правда?
— Совершенно верно.
— А-а… То есть, это когда люди вместе лежат в постели? — с озарением на лице.
— Прошу прощения, я этого не говорил.
— Да ну, в этом нет ничего особенного. Не стесняйтесь, — внезапно улыбнувшись, сказала она. — Во французском есть такое выражение… Забыла. Вы хотели сказать, что любовники учат язык гораздо быстрее?
— Да. Что-то в этом роде. Я просто пошутил.
Она теребила растрепавшиеся волосы и с любопытством меня разглядывала.
— Вы как бизнесмен, наверно, много путешествуете, да?
Я вытаращил на нее глаза.
— Да нет, не очень.
— Сколько — не очень?
— Не знаю… Видите ли, я только…
— Вы женаты?
— Нет.
Она как-то странно улыбалась, и в ее блестящих хмельных глазах зажглись огоньки.
— Так интересно знакомиться с жизнью разных людей. Мне бы так хотелось узнать еще больше!
