Канлиф взял свой портфель и собирался уже выйти вместе со мной. Но я подумал, что есть еще одно дело, которое стоит обсудить. И спросил:
— А кто за мной следил? Может, скажете, кто это был?
— К сожалению, пока нет, мистер Вистлер, — ответил он, широко улыбаясь. — Пока все не будет улажено до конца, я оставлю этот маленький секрет при себе.
— А если я сам назову его имя? У меня есть одна догадка насчет этого человека.
— Увы, не стоит.
— Ну что ж, — сказал я, несколько приуныв. И вышел.
Уже сев в машину, я подумал, что нужно вести себя потверже, и решил дождаться, когда он выйдет.
Но он все не выходил, и я, почувствовав себя полным придурком, завел машину (пусть не думает, что я за ним слежу), сделал круг и снова вернулся на Фрэнсис-стрит. Там, на углу, возле кафе «Фаллер», стояла Булка, погруженная в какие-то размышления. Я ей посигналил, она тут же вышла из транса, торопливо мне кивнула и быстро зашагала по улице.
Только потом до меня дошло, что, наверно, она выслеживала меня.
Глава 26
За первым днем последовала череда других, В Лондоне стояла чудесная погода — золотые деньки, прохладнее пражских, привольнее пражских, полные предвкушения благодеяний Павелки. Я ходил примерять свои костюмы. Носился повсюду в машине. А однажды вдруг решил сгонять на Темзу и обойти все бары — от Лелхэма до старого Виндзора, а потом вздремнуть под деревом возле Раннимида.
Это было бездумное время, и мне хотелось, чтобы оно длилось вечно. Но в четверг я проснулся с неясным предчувствием надвигающихся событий, и к середине дня все старые тревоги снова вернулись ко мне.
Я хотел позвонить Канлифу, но знал, что у него нет для меня новостей. Думал позвонить Имре и маменьке, но нечего было им сказать. Хотел позвонить Мауре, но мне было мучительно вспоминать о ней.
Я все думал, как это ей удалось тогда войти ко мне в комнату. Может, она каким-то образом раздобыла мой ключ и сделала собственный, запасной? И если так, почему она не ходит ко мне теперь? Ведь она, конечно же, знает, что я вернулся. В эту взбалмошную голову вполне могла придти мысль, что я ее бросил, и тогда с нее бы сталось устроить за мной слежку.
Совершенно очумев от всех этих мыслей, я вдруг подумал, что уж одну-то вещь выяснить можно; и после обеда остался дома, дожидаться Ларкина. Он был чудной старик, замкнутый, молчаливый — весь в себе и своей глухоте. Ел он у себя в комнате, так что я не видел его с самого приезда.
Я сидел, выжидая у себя наверху, пока не услышал, как он вошел и по своему обыкновению проследовал с газетой в гостиную. Тогда я спустился вниз, открыл дверь и увидел, что он сидит, развалясь в удобном кресле, уткнувшись носом в газету. Я сказал ему:
— Добрый день, мистер Ларкин.
— Добрый день, — ответил он, не опуская газеты.
Почувствовав, как кровь приливает к лицу, я тихо прикрыл за собой дверь и сказал:
— Мистер Ларкин…
Тогда он опустил газету, раздраженно на меня воззрился, и я увидел, что из уха у него тянется проволочка. Мистер Ларкин обзавелся миниатюрным слуховым аппаратом.
Через пять минут я уже звонил Канлифу из будки на углу. Он вроде бы обрадовался мне, но новостей у него не было. И я сказал:
— Мистер Канлиф, я знаю, что вы по этому поводу думаете, но мне это сейчас очень важно… Я говорю о человеке, который за мной следит.
— Право же, мистер Вистлер, вы ведь знаете, что я ничего не могу вам сказать. Все это в прошлом и связано с различными предосторожностями, которых я обязан был придерживаться еще до знакомства с вами.
— Да, я знаю. Я прекрасно все понимаю. Мне это без разницы, но я обязан выяснить… — быстро протараторил я, боясь, как бы он меня не прервал, — не моя ли это приятельница, Маура Реген. Я ей ничего не расскажу, не стану на нее злиться или еще что-то. Просто я понятия не имею, как себя с ней вести…
Он было собрался что-то мне ответить, но вдруг расхохотался прямо в трубку.
— Ваша приятельница? Ох, нет, уж это — нет! Ох, мой милый мистер Вистлер, — продолжал он, смеясь от души, — я вас с чистой совестью заверяю, что это не она. Очень-очень сожалею. Я бы в жизни не посмел вторгаться в ваши романтические отношения. Я понятия не имел…
Значит, вот оно как. Я повесил трубку, чувствуя, что голова у меня легкая, как воздушный шар, а сердце колотится как бешеное. Потом я снова поднял трубку, бросил в прорезь побольше монет и позвонил ей в офис. Было двадцать минут шестого, я еще мог ее застать.
— Алло, — сказала она, и я ответил:
— А ну, догадайся, кто с тобой говорит!
На мгновение трубка затихла, и я представил себе ее кривую ухмылочку.
— Николас?
— А кто же еще? — сказал я и заулыбался своему отражению в зеркале.
Тут она взяла и повесила трубку.
Просто невероятно! Я грохнул кулаком по аппарату. Но монеты кончились. Тогда я выскочил из будки и, что-то бормоча, как ненормальный, стал приставать к прохожим, чтобы разменяли мне деньги, и наконец снова ей позвонил. Мне ответили, что она уже ушла.
Я вышел из будки и стоял, чертыхаясь себе под нос и размышляя, что бы все это значило. Хотя на самом деле все прекрасно понимал — понял в ту самую минуту, когда весь этот вояж в Прагу, четыре золотых денечка, канули в вечность, и я снова оказался перед той же нескончаемой историей с Маурой.
Мы с ней расстались довольно странно. Одно это могло ее разозлить. И я не черкнул ей ни строчки, не послал ни единой открытки. А потом она, наверно, заметила, что моя машина снова стоит перед домом — может, она даже регулярно там прогуливалась и проследила, когда я вернулся.
«О господи!» — вдруг подумал я, снова ощущая знакомое волнение перед встречей с ней, и занял свой пост у ее дома.
Я прождал часа полтора, пока не сообразил, что она, видимо, пошла куда-то сразу после работы. Наверно, решила, что стоит как следует меня помучить.
На другой день, в пятницу, я позвонил ей сутра, но какая-то девица со смешками и вздохами сообщила, что ее нет. Тогда перед ленчем я пошел к ее офису.
Она вышла оттуда минута в минуту, очень торопливо, и с ней была какая-то подруга. Я сказал:
— Привет, Маура!
А она отвечает:
— Прости, Николас, мне некогда. Мы бежим за покупками.
И обе вскочили в 25-й автобус.
Чертыхнувшись, я проводил автобус глазами и уныло сказал себе:
— Подумаешь! И эта слиняла… Так тебе и надо! И в двадцать минут шестого снова ждал у конторы.
Я прятался в подъезде на противоположной стороне, — хотел посмотреть, с кем она выйдет. Сказав себе, что если она снова выскочит с какой-нибудь девицей, я тут же пошлю ее к черту.
Но без двадцати шесть она вышла одна, уже не улыбаясь и не спеша. Быстро оглядевшись по сторонам и не заметив меня, она медленно побрела к остановке, и вид у нее был как у маленькой девочки — несчастный и потерянный. Тут мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди, я перешел через дорогу и пошел с ней в ногу. Она увидела меня и вздрогнула, но ничего не сказала.
— Привет, Маура! — сказал я.
— Привет.
Мы медленно молча шли к остановке.
— Выпьем по чашечке чая?
— Нет, спасибо, мне нужно домой.
— Ты абсолютно права, что злишься на меня, Маура, но ты не знаешь, в чем дело.
— Не знаю и знать не хочу.
— Господи, Маура, — я остановился, и вид у меня был совершенно убитый — я репетировал эту сцену целый день, — мне так много нужно тебе рассказать. Я так долго ждал этого момента!
Ну, тут уж она не могла устоять и с ледяным видом прошествовала за мной в кафе. Я отыскал свободный столик, мы сели, и я рассказал ей все, что ей хотелось услышать. Что поездка в Прагу удалась просто блестяще. Что я, может быть, уйду от Хрюна и войду в дело к одному крупному магнату. Это так секретно, что я поклялся хранить молчание и не смел ей звонить, но потом мне стало невтерпеж, и я решился вырваться к ней хоть на минутку.
