— Привет! — окликнул нас полицейский.
— Привет! — ответила ему проститутка, как старому знакомому.
— Как дела, Кэнди?
— А ты как думаешь?
— Отличная ночка для работы.
— Точно.
Ни к чему не обязывающий приятельский разговор.
Я сидел в машине и слушал. Но слов не разбирал. Я вспоминал.
Когда я пришел на набережную, Уинстон, как мы и договаривались, сидел во взятом напрокат голубом «сейбле». Я наблюдал за ним десять минут, пятнадцать, а потом заметил, что окно открыто. И сообразил, что за все это время он не пошевелил ни рукой, ни головой. Не закурил, не кашлянул, не почесал нос, не зевнул. Сидел неподвижно, словно натурщик перед создателем картины «Мужчина в голубой машине». Что-то было не так. Через открытое окно в салон залетал снег. Почему оно открыто?
В конце концов я перешел на другую сторону и бросил быстрый взгляд на Уинстона — быстрый, потому что с минуты на минуту ждал Васкеса, который должен был думать, что я явился один. Уинстон сидел с закрытыми глазами и, похоже, спал. Только, судя по всему, не дышал. И окно оказалось не открытым, а разбитым.
Я влез в машину и похлопал Уинстона по плечу. Тот не ответил. Тогда я придвинулся к нему, чтобы рассмотреть его шляпу, и увидел, что это вовсе и не шляпа, а кровавое месиво. У Уинстона не хватало половины головы. Меня стошнило, и рвота смешалась с его мозгами. Я собрался выскочить из машины, бежать, кричать, но в это время из джипа высадили проститутку. И я остался на месте.
«Вы видели, как кто-нибудь влезал или вылезал из машины?» — спросят ее.
И она ответит: «Нет».
Но она решила перейти улицу и попросить у меня сигарету.
В «сейбле» начинало вонять — даже при том, что в разбитое окно порывами заносило холодный воздух.
— Ведешь себя хорошо, Кэнди? — спросил полицейский.
— Как всегда, — отрапортовала проститутка.
Меня так и подмывало включить зажигание и рвануть прочь. Но я не мог. Мне мешали Уинстон, который сидел за рулем, и полицейский, который пока не обращал на меня внимания, но наверняка обратит, если я вдруг дам деру. Полицейский заглянул ко мне в машину:
— Эй, ты!
— Что?
— Уговариваешься с Кэнди?
— Нет, только угостил ее сигаретой.
— Она тебе что, не понравилась?
— Нет… Она в порядке.
— То-то. Кэнди у нас молодчина.
— Я… только дал ей закурить.
— Ты женат?
— Да.
— А твоя благоверная знает, что ты бегаешь по проституткам?
— Я же вам сказал, я только…
— А твой приятель? Он тоже женат?
— Нет-нет, он холост.
И мертв.
— Ловите проституток, а с Кэнди сговориться не сумели. Что так?
— Офицер, простите, но вы не поняли…
— За что ты просишь у меня прощения? Это ты у нее попроси прощения. Заморозили девке задницу, а заработать не дали. Что там с твоим приятелем?
— Он…
Умер.
— Надо бы Кэнди отблагодарить.
— Конечно.
— Ну, так в чем дело?
— О! — Я полез за бумажником, но рука настолько дрожала, что я никак не мог его нащупать в заднем кармане. Наконец вытащил неопределенную пачку банкнот и подал проститутке через окно.
— Спасибо, — апатично проговорила Кэнди и засунула деньги за вырез неглиже.
— А он? — Полицейский показал на Уинстона. — Эй ты, как тебя зовут?
Уинстон не ответил.
— Ты что, не слышал? Как твоя фамилия?
Уинстон опять не проронил ни звука.
Я уже представлял себя на заднем сиденье полицейской машины по дороге в каталажку. Там на меня заведут дело, снимут отпечатки пальцев и позволят сделать один звонок по телефону. А у меня даже нет адвоката. Потом я буду смотреть на Анну и Диану сквозь исцарапанную пластиковую перегородку, не имея понятия, с чего начать разговор.
— Спрашиваю в последний раз, как твоя фамилия? — проговорил полицейский.
И вдруг…
Треск и металлический голос разорвали гнетущую тишину, словно удар грома — удушающий полуденный зной:
— …у нас… хр… десять четыре… угол Четырнадцатой и Пятой…
Полицейский оставил в покое Уинстона. Бросил проститутке: «Увидимся потом». И патруль умчался. Вжик — и его нет. Чуть не обнаружил одного человека, у которого выстрелом снесло половину черепа, а другого — перепачканного его мозгами. Вот так просто: взял и скрылся.
А я получил возможность дать волю чувствам.
Оплакать Уинстона.
Глава 27
Я вел машину по Вестсайдской автостраде и старался не дрожать.
Уинстон мертв.
Уинстон мертв — и это я его убил.
Разве не я затащил его в бар и заставил пойти на это дело?
Я старался представить, что случилось. Васкес велел мне явиться одному. Но наверное, он мне не доверял и решил поразнюхать, что да как. На месте нашей встречи оказался Уинстон. В голубом «сейбле». Васкес заподозрил неладное и затеял с ним ссору. А может быть, начал Уинстон — не стоит забывать: он сидел в тюрьме и привык нападать первым. Но на сей раз инициатива Уинстона не спасла: он потерял половину головы.
Так это было или не так, трудно сказать. От страха я плохо соображал.
В машине ужасно воняло. Я вспомнил другой запах, тот, который некогда мучил меня в несущемся автомобиле. Иногда мозг играет со своим владельцем в такие шарады: вонь и машина — что получается?
Мне вспомнились воскресные поездки к тете Кейт на юг Нью-Джерси. Мы выезжали на Белт-паркуэй, попадали на мост Веррацано и следовали через самое сердце Стейтен-Айленд. Правда, мало что видели по пути, кроме огромных супермаркетов и мегакинотеатров, где одновременно показывали семнадцать фильмов. А потом с пугающей быстротой попадали в никуда. И тут возникал этот запах — пробивался через приоткрытые окна, заборник кондиционера и лючок на крыше. Запах свалки, запах отбросов. Его источали огромные нагромождения серовато-коричневой земли, над которыми тучей висели кричащие чайки.
Я поднимал окна — рядом со мной морщила нос Диана, а на заднем сиденье поскуливала Анна. Я выключал кондиционер и плотнее закрывал лючок на крыше. Но запах все равно просачивался в салон. Мне казалось, будто я держал голову в мусорном баке. И как бы я быстро ни ехал — а в этом месте я придавливал педаль газа до пола, — все равно чудилось, будто мы едва плетемся. Только через добрых пятнадцать минут запах рассеивался: по сторонам дороги возникали пряничные пригороды.
Часом позже на задней веранде тети Кейт со стаканом выпивки в руке я все еще ощущал, как несет от моей одежды.
На юг Нью-Джерси я теперь и направлялся.
Выехал на Манхэттен-бридж, свернул на Белт и попал на Веррацано. Движение в этот поздний час было небольшим. Огромная удача, если вспомнить, что рядом со мной разлагался Уинстон. «У тебя осталась хоть половина мозгов?» — упрекал я Анну, когда терял терпение. Вот у Уинстона точно осталась только половина мозгов — другая половина забрызгала салон машины.
Я прикидывал, что меня ждет у контрольного поста: не увидит ли кассир-контролер, что творится в машине, не унюхает ли, как здесь воняет? И решил что буду преодолевать трудности по мере поступления, как советовал Эдвин Мозес по И-эс-пи-эн[403]. Он так объяснял свой жизненный принцип: следует думать только об очередном препятствии и никогда о финишной ленточке.
Для меня финишной ленточкой являлось счастливое избавление от Уинстона. А потом полная расплата с Васкесом: теперь сто тысяч не казались мне чрезмерной ценой. Пусть я дочиста выберу фонд Анны — все равно недорого, если вспомнить, что только что произошло.
Кассир-контролер мурлыкала под нос «Мне хорошо» Джеймса Брауна. «Интересно, что она скажет, унюхав запах в машине, хоть на миг взглянув на моего спутника», — подумал я и приготовил деньги. А она обслуживала вереницу машин передо мной в четком ритме: рука туда, рука сюда, деньги ей, сдача водителю. Как в идиотских танцах шестидесятых — свим или манки. Но когда я подкатил к будке, она попросила минуту подождать и принялась пересчитывать в кассе купюры. Деньги так и остались в моей потной ладони.