Несколько человек стоят на остановке, ничем не примечательные люди, которых я мог бы убить прямо сейчас, если бы захотел. Подъезжает автобус, и я захожу в него последним. Как всегда, портфель у меня в правой руке, билет в левой. Протягиваю его водителю.
— Привет, Джо. — Она одаряет меня широкой улыбкой.
— Здравствуйте, мисс Селин. Как дела?
— Отлично, Джо, — отвечает она, пробивая мне билетик. — Где ты был вчера? Я скучала.
Ну не мог же я поехать к Анжеле на автобусе.
— Я вчера задержался, мисс Селин.
Она отдает мне билет. Наблюдаю, как она двигается, как звучит ее голос, как она меня осматривает сверху вниз. Она пахнет мылом и духами, и я начинаю вспоминать других женщин, с которыми я был. Ее черные волосы, падающие на плечи, чуть влажные, и мне кажется, что когда она принимала душ, то думала обо мне. Ее оливковая кожа придает ей слегка экзотический вид, у нее довольно эротичный акцент. Красивое крепкое тело и упругая кожа. Ее темно-синие глаза смотрят на меня совсем не так, как мистер Стэнли. Тот видит неполноценную личность в здоровом теле. Мисс Селин разглядывает мужчину, который может ее удовлетворить. Ее пальцы намеренно задевают мою руку. Она меня хочет. К сожалению, она мне слишком нравится в качестве водителя автобуса, чтобы ей потакать. Лучше подожду, пока она сменит работу.
Я иду по проходу. Автобус не забит битком, но мне все равно приходиться сесть рядом с каким-то молодым панком. Мне бы и в кошмарном сне не приснилось завязать с ним разговор, потому что я сомневаюсь, что он смог бы говорить о погоде, не пригрозив кого-нибудь убить. Он одет во все черное, и на шее у него черный распоротый воротник. Красные волосы, шипы в носу, в уши вставлены резиновые пробки. Еще один обычный житель этого замечательного города. От нижней губы к шее у него свисает цепь. Я раздумываю, не дернуть ли за нее, чтобы прочистить ему мозги. На футболке у него написано: «Не волнуйтесь, я знаю, как обращаться с девственной плевой».
Когда я добираюсь до дома, времени уже половина шестого. Открываю портфель, вынимаю кассету и, переодеваясь, слушаю. Ничего особенного. В конференц-зале они сознаются друг другу, что у них нет ничего нового. За ее пределами, для прессы, у них всегда есть несколько зацепок.
Подавляю усмешку и бросаю кассету обратно в портфель. Завтра я их опять поменяю.
Сижу на диване и смотрю на своих рыбок. Насыпаю им немного еды, и они подплывают к поверхности, чтобы поесть. Пятисекундная у них память или нет, но еду они всегда узнают. Еще они узнают меня. Когда я прикладываю палец к стеклу аквариума, они следуют за ним. Иногда я думаю, что общество было бы куда счастливее, если бы у всех была пятисекундная память. Я мог бы убить столько людей, сколько захотел. Правда, наверное, я бы забыл, что мне нравится убивать людей, так что в конечном счете все это было бы не так здорово. Вот я кого-то связываю, а в следующую секунду уже не помню, что я здесь делаю.
После того, как Шалун и Иегова поели и вернулись к своему обычному занятию, то есть к наворачиванию кругов по аквариуму, я запираю дверь и спускаюсь вниз, крепко сжимая в руке портфель. Прохожу пару кварталов, внимательно изучая машины, припаркованные вдоль тротуара. Через пятнадцать минут я уже еду по адресу, указанному на странице номер два той папки, которую прихватил сегодня. Я сижу за рулем «Хонды Интегра», сиденья и коврики пропитаны ароматом сигарет. Это модель 94-го или 95-го года, темно-красная, пять скоростей и полный бак бензина. Классная тачка. Вообще машиной легче управлять, когда в багажнике нет тяжелого тела. Я медленно проезжаю мимо дома Даниэлы Уолкер. Это двухэтажный городской дом, выглядящий так, будто его отстроили только вчера — светло-красный кирпич, темно-коричневая стальная крыша, алюминиевые оконные рамы. Только свисающего ценника не хватает. Сад выглядит немного неряшливо, хотя он не такой уж большой: несколько кустов, пара маленьких деревьев, заросли цветов. Здесь ценника тоже нет. Подъездная дорожка вымощена булыжником. Дорожка, ведущая к дому, усыпана галькой. Газон сухой и длинный. Почтовый ящик забит рекламой. Садовый гномик в красных штанишках и в синей шапочке, лежит в саду на боку. Выглядит он так, будто его пристрелили.
Я делаю круг по кварталу и возвращаюсь; удовлетворенный тем, что меня никто не видел, останавливаюсь рядом. Вылезаю из машины, поправляю галстук, одергиваю пиджак, подтягиваю брюки, удостоверившись, что они не застряли у меня в носках и я не выгляжу как ботаник. Беру портфель и направляюсь к входной двери. Я редко оставляю свой портфель без присмотра.
Стучу.
Жду.
Стучу еще раз.
Жду. Снова.
Никого нет дома. Как и говорилось в докладе. С тех пор как произошло убийство, муж, которого я уже наметил как основного подозреваемого, домой не вернулся. Его почта переправлялась в дом его родителей, где он сейчас и живет со своими детьми.
Полицейская лента, крест-накрест перекрывающая входную дверь, была снята через два дня после убийства. Такие вот действия и навлекают беду. Служат наживкой для вандализма. Это все равно что оставить большую кнопку со знаком «не трогать».
Я лезу в карман и достаю ключи, спрятанные под носовым платком. Вожусь над замком секунд десять. В этом я настоящий спец.
Бросаю взгляд через плечо на улицу. Я совершенно один.
Открываю дверь и захожу внутрь.
Глава 9
Салли уходит с работы в то же время, что и Джо, и, хотя она его пытается догнать, даже несколько раз окликает его, он ее не слышит. Он доходит до остановки, и мгновение спустя автобус, выплевывая выхлопные газы и дребезжа рамами, отъезжает. Ей любопытно, куда он направляется. Иногда он идет пешком, иногда уезжает на автобусе. Живет ли он с родителями? Или с такими же людьми, как он? Одна из особенностей Джо, которая ей нравится, заключается в том, что он кажется очень самостоятельным, и она бы не удивилась, если бы оказалось, что он вообще живет один в какой-нибудь квартире и сам за собой ухаживает. У него вообще есть семья? Он никогда не рассказывал о ней. Она надеется, что у него кто-то есть. Мысль о том, что Джо совсем один на этом свете, очень ее тревожила. Ей надо прилагать большие усилия, чтобы войти в его жизнь, так же, как она бы хотела, чтобы другие люди участвовали в жизни Мартина. Если бы он был жив.
Сегодня ему бы исполнился двадцать один год. Как бы они это отметили? Затеяли бы вечеринку, пригласили бы друзей и членов семьи, повесили бы кучу шариков и воткнули бы двадцать одну свечку в шоколадный торт в форме гоночной машины.
Она идет на парковку, где каждый день, приезжая на работу, оставляет машину. Надо ей как-нибудь предложить подвезти Джо до дома: наверняка ему это понравится. Так она сможет ближе с ним познакомиться. Надо бы завтра спросить.
По ее мнению, Крайстчерч — великолепный город; особенно она любит бродить вдоль набережной Эйвон-Ривер, с ее темными водами и сочными зелеными берегами, — полоса природы, пересекающая город. Иногда она съедает здесь свой обед, сидя в траве, любуясь утками, резвящимися в воде, и кидая им кусочки хлеба. Надо бы предложить Джо как-нибудь к ней присоединиться. Она уверена, что ему это понравится. Он все больше и больше напоминает ей брата, и так как она больше не может помочь Мартину, вдруг она хотя бы сможет помочь Джо. Не такая уж безумная мысль, правда?
Она протягивает пластиковый пакетик, набитый бутербродами, бомжу, сидящему у входа на парковку. Он открывает его и заглядывает внутрь.
— Как поживаете, Генри?
— Уже лучше, Салли, — говорит он, вставая и засовывая руки в карманы своих слишком больших и слишком потертых брюк. — Уже лучше. Как поживает твой отец?
— Нормально, — отвечает она, хотя это неправда. Ему плохо. Такова уж болезнь Паркинсона. Тебе не становится лучше. Болезнь входит в твое тело без приглашения. Устраивается там как дома. И остается навсегда. Так что на «нормально» остается только надеяться.
