Пытаясь нащупать какой-то выход, я снова стал обходить этот четырехугольник, как вдруг луч света, прорезавший его черное пространство, буквально приморозил меня к дороге. Велосипедный фонарь. Слабый звон щеколды на воротах, и свет исчез. Я стоял неподвижно в этом океане мрака и напряженно в него вслушивался. Тихое шуршание покрышек по влажной земле. Неясно, в каком направлении он едет… Не в мою ли сторону, чтобы поставить свой велосипед в какой-нибудь сарай? Я вжался в стену. Все, абсолютная тишина. И снова свет. Яркий пузырь лампочки прямо над балконом, на котором только что стояла та женщина. Огромное пятно света залило всю дорогу, до самых ворот. Я увидел, как он прислонил свой велик к стене. Торопиться ему было явно незачем. Потом тщательно вытер носовым платком лицо и шею, порылся в кармане, и я увидел, как слабо вспыхнула спичка. Пламя заколебалось. Он раскуривал трубку.
«Уходи, сукин сын, уходи!» — мысленно молил я. Но он не уходил. Он начал прогуливаться взад-вперед, попыхивая своей трубкой и глубоко вдыхая дым. Я жался к стене, меня мутило и ломало. Ногам в носках было сыро и холодно. Решив, что» наверное, уж лучше сесть, я с трудом опустился на землю и угодил в лужу. Но я был так разбит, что сдвинуться с места уже не мог и так и остался сидеть, глядя на него во все глаза.
Пробило без четверти двенадцать.
Он наконец погасил свою трубку, пошел к велосипеду, и свет внезапно потух.
Я снова поднялся на ноги и, услышав его шаги по лестнице, вышел на старт. «Ты очень скоро спустишься обратно», — думал я. Этому блудливому коту явно не светит ночевать в супружеской постели!
Я сделал попытку выбежать на своих негнущихся ногах за ворота, покинуть пределы четырехугольника, но через пару минут снова перешел на пронизанный болью шаг. Небо вроде бы чуть просветлело. В тучах появились разрывы и обозначилось слабое сияние. Теперь я уже различал контуры стены, а за ней — главные ворота.
Улица за воротами казалась пустынной. Я огляделся по сторонам, не имея ни малейшего представления о том, что это за место. Интуиция подсказывала мне, что я недалеко от Влтавы. Но что будет дальше, когда я до нее доберусь? Они безусловно наглухо перекрыли все подступы к посольству. Попытка пробраться туда выглядела абсурдной. Но что вообще не выглядело сейчас абсурдно? Невозможно бесконечно прятаться в Праге. Весь остаток жизни перебегать из переулка в переулок. Все равно в какой-то момент меня схватят. Единственная надежда — попытаться проникнуть в британское посольство. А если это не удастся, тогда… чем раньше, тем лучше. Из этого вытекает, что нужно перебраться через Влтаву. Можно на лодке или вплавь, но оба эти варианта были совершенно неосуществимы, и я тихо застонал в темноте.
Интересно, в каком месте улица выходит на набережную? Впрочем, узнать это можно лишь одним способом. И потому я повернул ручку ворот и слегка их толкнул. Глухо. Я стал пробовать снова — толкал, тянул к себе, крутил ручку, грязно бранясь. Ворота не открывались. Высотой они были где-то с милю — прямые вертикальные прутья, по которым так просто не взберешься. Да и опасно взбираться у всех на виду, чтобы любой патруль сразу тебя засек.
Небо быстро светлело, оно было покрыто клочковатыми, светящимися по краям облаками. Над четырехугольным двором проносился ветер, леденя мои ноги в мокрых брюках. Я оглядел школьные стены и увидел слева, за стеной, несколько строений, а дальше — о дар небес! — строительную стремянку. Схватив стремянку, я приставил ее к стене и вскарабкался наверх. По ту сторону стены стояли несколько грузовиков, ручная тележка и высилось какое-то огромное строение с гигантскими дверями — наверно, склад. С правой стороны улицы тянулась такая же стена. Отсюда мне было видно, что за ней. Там было темно и тихо. А дальше, ярдах в пятидесяти, — слабый тусклый свет, идущий, скорее всего, с набережной. Возле склада стояли в ряд грузовики. Я решил, что, наверно, в дальнем конце должны быть какие-то ворота или дверь, выходящая прямо на набережную. А в ней, возможно, есть какая-то щель или замочная скважина, через которую можно посмотреть, где я нахожусь.
С той стороны, прямо под стеной, стояла ручная тележка. Я с трудом вскарабкался наверх, сбросил ботинки в тележку и осторожно спустился следом за ними. Вымощенная булыжником площадка, слегка пропахшая бензином и еще чем-то — политурой? Древесными стружками? Я осторожно пошел мимо грузовиков и обнаружил сплошной ряд двойных дверей с висячими замками — ни тебе щелей, ни замочных скважин.
Я снова поплелся назад, обошел склад кругом, в направлении складских ворот, и вдруг замер. Полоска света, какая-то щелка в двери… Я вертел головой, чтобы снова ее увидеть, но ничего не вышло, и я отступил назад. Нет, это была не щелка. Просто-напросто открытая дверь, не то чтобы распахнутая, а прикрытая не до конца, и в ней — просвет в дюйм шириной. Я тихонько ее толкнул в ужасе, что она сейчас заскрипит, но она не заскрипела. Открылась она тяжело, но абсолютно мягко.
Свет шел из больших французских окон, расположенных в дальнем конце помещения; это был свет уличных фонарей главной магистрали. Я тихо вошел и просто постоял минутку, озираясь вокруг.
Мебель. Стулья, столы, кровати, стандартные лампы. Ближе к окнам они были расставлены комплектами. Раздался бой часов; от испуга я уронил ботинок и поднял его, потея, чертыхаясь, до ужаса нервничая. Потом зазвонили другие. Двенадцать. Минуло сорок пять минут с тех пор, как я расстался с сосисочным ларьком. И всего пять часов с тех пор, как, грохнув Джозефа, я дал деру. А как будто целая жизнь прошла… И все же я еще на свободе! И еще могу удрать! Могу выйти к Влтаве…
Чувствуя, как во мне снова шевелится надежда, я стал подбираться к окнам, укрываясь в тени шкафов. И тут взошла луна Серебряное сияние залило улицу — будто в театре подняли дымчатый занавес. За окном стоял Он.
Не нужно было сильно вглядываться, чтобы его узнать. Молчаливый и одинокий на залитой лунным светом улице, с поднятой шпагой и устремленными в. великолепное ничто очами, шпорил он своего железного коня. Я вернулся к нему назад, как ручной голубь. Как бешеная крыса, снова прибежал в свою мышеловку. Я сел и заплакал, как полный идиот.
Глава 38
В последний раз я плакал, когда мне было лет двенадцать. Не знаю, почему я плакал сейчас. Ведь не плакал же я, когда тот тип двинул меня в номере отеля! А вот теперь я сидел на маленьком кофейном столике, чувствовал, как слезы сами собой текут по лицу, и думал, какой же я дурак. У меня был такой безумно длинный день, такая бесконечная, сумасшедшая ночь. И вот я возомнил, что от всего этого убежал. Возомнил, что я уже черт знает как далеко от всего этого ушел…
А потом я выбросил все из головы, снова забрался в темный угол, уселся поудобнее и стал обдумывать ситуацию. Итак, совершенно ясно, что Влтава — в противоположном направлении. Что я просто описал полукруг. Возвращаться обратно по переулку — абсолютно бессмысленно. Никуда дальше Степанской он меня не приведет.
Можно, конечно, пройти другой улицей. Я безотрадно думал о том, что нужно проделать, чтобы это осуществить. Ну а дальше? На большую улицу мне лучше носа не совать. Значит, надо, ныряя и выныривая, как-то пройти закоулками и всякими обходными путями, пробраться куда-нибудь поближе к мостам и каким-то образом переправиться через Влтаву. Сколько же времени это может занять? Час? Два? Пожалуй, стоит сперва передохнуть. Я сел на диван, сидение и спинка которого были обернуты коричневой упаковочной бумагой, и медленно, с наслаждением вытянул ноги. В помещении было тепло и душно от запаха свежей политуры. Я почувствовал, что брюки на заднице совсем мокрые — из-за недавнего сидения в луже — что ноги у меня сырые и дрожат в насквозь промокших носках.
А улица за окном купалась в блистательном лунном сиянии, и холодная призрачная фигура Святого Вацлава то исчезала, то вновь возникала в стремительно несущихся облаках. И было удивительно тихо — ни мчащихся машин, ни бегущих людей. «Где же они меня ищут?» — думал я. Самое вероятное — в районе Влтавы. Они, конечно, знают, куда я направляюсь. И рыщут там, наверно, уже много часов — по всей набережной сплошные засады…
