— Не могли бы вы продемонстрировать нам это движение?
— Возражение.
— Отклоняется.
Раковски поднялась и трижды выкинула вперед правую руку, после чего опустилась обратно на свое место.
В течение последующих нескольких секунд Лоджудис ничего не говорил. В зале было так тихо, что я услышал, что кто-то позади меня протяжно выдохнул: «ффууух».
На перекрестном допросе Джонатан был сама галантность. Он не стал нападать на Раковски напрямую. Она явно знала толк в своем деле и играла по правилам, и терзать ее нам никакой выгоды не было. Вместо этого он сосредоточился на уликах и на том, насколько они были хлипкими.
— Обвинитель упомянул фразу «Отсутствие доказательств не равно доказательству отсутствия». Помните это?
— Да.
— Но разве не справедливо и то, что отсутствие доказательств есть отсутствие доказательств?
— Верно.
Джонатан с иронической усмешкой обернулся к присяжным:
— В таком случае мы имеем дело с практически полным отсутствием доказательств, верно? Были ли на месте преступления обнаружены следы крови, указывающие на моего подзащитного?
— Нет.
— Генетические улики? ДНК?
— Нет.
— Волоски?
— Нет.
— Частицы кожи?
— Нет.
— Что-либо еще, что позволяло бы связать моего подзащитного с местом преступления, помимо того одного-единственного отпечатка пальца?
— Нет.
— Отпечатки рук? Других пальцев? Следы обуви? Ничего из перечисленного?
— Совершенно верно.
— Да уж! Вот это я и называю отсутствием доказательств!
Присяжные засмеялись. Мы с Джейкобом тоже, скорее от облегчения, нежели от чего-нибудь другого. Лоджудис вскочил, чтобы заявить возражение, которое было принято, но это уже не имело значения.
— Что же касается того одного-единственного отпечатка пальца, который был обнаружен, отпечатка Джейкоба на толстовке убитого. Верно ли, что у отпечатков пальцев с точки зрения использования их в качестве улик имеется один существенный недостаток: невозможность определить, когда именно они были оставлены?
— Это верно, но в данном случае мы можем сделать вывод о том, что кровь на ярлыке еще не успела высохнуть к тому моменту, когда обвиняемый прикоснулся к нему.
— Да, непросохшая кровь. Именно. Могу я задать вам гипотетический вопрос, миз Раковски? Допустим — гипотетически, — мой подзащитный Джейкоб наткнулся на убитого, своего товарища по школе, лежащего на земле в парке, по пути на занятия. Допустим, опять же в рамках нашего гипотетического предположения, это произошло всего через несколько минут после нападения. И наконец, допустим, что он схватил убитого за толстовку в попытке помочь ему или убедиться, что с ним все в порядке. Разве в такой сценарий не вписывается отпечаток пальца именно в том месте, где вы его обнаружили?
— Вписывается.
— И наконец, что касается ножа, о котором мы слышали ранее, этого — как же он называется? — «Спайдерко Сивилиан»? Разве не верно, что существует множество ножей, которыми возможно нанести подобные раны?
— Да. Полагаю, это так.
— Потому что все свои выводы вы можете сделать, исключительно основываясь на характеристиках этих ран, их размере и форме, глубине проникновения и так далее, верно?
— Да.
— И следовательно, все, что вам известно, — это то, что у орудия убийства было зазубренное лезвие и полотнище определенного размера, верно?
— Да.
— Вы предпринимали какие-либо попытки установить, какое количество ножей могут соответствовать этому описанию?
— Нет. Меня попросили только определить, могли ли раны быть нанесены данной конкретной моделью ножа. Других ножей для сравнения мне предоставлено не было.
— Что ж, это многое объясняет, верно?
— Возражение.
— Принимается.
— Следователи не предпринимали попыток установить, какими еще моделями ножей могли быть нанесены раны?
— Нет, про другие модели меня не спрашивали.
— А у вас самой есть какие-то мысли по этому поводу? Хотя бы приблизительно. Сколько еще моделей ножей могли оставить рану примерно двух дюймов в ширину и трех-четырех дюймов в глубину?
— Я не знаю. С моей стороны это было бы домысливанием.
— Тысяча? Ну же, их должно быть как минимум столько.
— Не могу сказать. Их действительно много. Не забывайте, маленький нож способен оставить отверстие большего размера, чем само лезвие, поскольку нападающий может воспользоваться им, чтобы расширить рану. Скальпель сам по себе имеет небольшие размеры, однако же, как мы все понимаем, разрез при помощи его можно сделать очень большой. Так что когда мы говорим о размере раны в сравнении с лезвием, речь идет о максимальном размере лезвия, верхней его границе, поскольку лезвие, очевидно, не может быть больше, чем оставленное им отверстие, по крайней мере, если мы говорим о проникающем ранении, как в данном случае. В рамках этого предельного значения по размеру раны самому по себе невозможно судить точно, насколько большим был нож. Так что я не могу ответить на ваш вопрос.
Джонатан вскинул голову. Он не намерен был сдаваться.
— Пятьсот?
— Я не знаю.
— Сотня?
— Возможно.
— Ага, возможно. Значит, наши шансы — один из ста?
— Возражение.
— Принимается.
— Почему следователей так интересовал данный конкретный нож, миз Раковски? Именно «Спайдерко Сивилиан»? Почему они попросили вас сравнить с ранами эту модель?
— Потому что в материалах дела было упомянуто, что обвиняемый написал…
— Если верить Дереку Ю.
— Верно. И тот же самый свидетель, по всей видимости, видел у обвиняемого похожий нож.
— Снова Дерек Ю?
— Полагаю, да.
— Значит, единственное связующее звено между этим ножом и Джейкобом — это один запутавшийся парнишка, Дерек Ю?
Раковски ничего не ответила. Слишком быстро Лоджудис заявил возражение. Впрочем, ее слова все равно ничего бы не изменили.
— У меня все, ваша честь.
Глава 33
Отец О'Лири
У меня было ощущение, что дело начинает попахивать жареным, но я по-прежнему не терял оптимизма. Лоджудис надеялся, что ему повезет вытянуть козырную карту и собрать выигрышную комбинацию из имеющихся у него на руках двойки, тройки, пятерки и шестерки. По правде говоря, у него просто не было выбора. Карты ему достались паршивые. Ни одного туза, ни одной улики настолько убедительной, чтобы присяжные почувствовали себя обязанными вынести обвинительный вердикт. Последней его надеждой стала группа свидетелей, отобранных из числа школьных товарищей Джейка. Только я очень сильно сомневался, что кому-то из учеников школы Маккормака удастся вызвать сильное доверие у присяжных.
У Джейкоба был примерно такой же настрой, что и у меня, и мы с ним веселились как в старые добрые времена, высмеивая тактику Лоджудиса и убеждая самих себя в том, что каждая карта, которую он выкладывает, — это очередная жалкая двойка или тройка. Особенно нам нравилось вспоминать пассаж Джонатана про «отсутствие доказательств» и выволочку, которую Лоджудис схлопотал от судьи за то, что упомянул «ген убийцы». Я не хочу сказать, что Джейкоб не был напуган до чертиков. Еще как был. Мы все были напуганы. Просто тревожность в случае моего сына приняла форму такого вот побивания себя кулаками в грудь. И в моем случае тоже. Я был настроен воинственно, адреналин с тестостероном били через край. Я казался себе двигателем, работающим на холостом ходу на повышенных оборотах. Маячившая возможность обвинительного вердикта как ощущение надвигающейся непоправимой катастрофы обостряла все чувства.
Лори же была настроена куда более пессимистически. Она считала, что при отсутствии однозначности присяжные будут чувствовать себя обязанными вынести обвинительный вердикт. Они не станут рисковать. Упекут на всякий случай малолетнего монстра за решетку до конца его дней, чтобы обезопасить от него остальных невинных детишек, да и дело с концом. И потом, нельзя же допустить, чтобы за убийство Бена Рифкина ничья голова не полетела с плеч. А как же торжество правосудия? А если эта самая голова по стечению обстоятельств будет принадлежать Джейкобу — ну что ж, они готовы на это пойти. В пессимизме жены я смутно улавливал нотки чего-то более грозного, но не отваживался углубляться в эту тему. Есть вещи, которые лучше не трогать. Вещи, которые ни одну мать нельзя вынуждать произносить вслух о своем сыне, даже если она сама в них убеждена.
