— Да.
Я сочинил тогда сказку, потому что Анну ужалила пчела. Анна расплакалась. Желая ее успокоить, я сказал, что злая пчела умерла. Но Анна расстроилась сильнее. Она пришла в ужас от того, что пчела умирает, теряя жало, — пусть даже это жало причиняло боль ей самой.
— Расскажи снова, — попросила она.
— Забыл, — солгал я. — А про лошадей не хочешь? Помнишь, как старик отправился искать приключения?
— Нет, хочу про пчелу.
— Ну, Анна, я даже не помню, как она начиналась.
Зато помнила дочь.
— Жила-была маленькая пчелка, которая никак не могла понять, зачем ей жало, — начала она.
— Да, да… правильно.
— Продолжай.
«Почему дочь хочет именно эту сказку?»
— Она никак не могла понять, зачем ей жало… — подхватил я.
— Потому что… — нетерпеливо подтолкнула меня Анна.
— Потому что видела, что другие пчелы тут же умирают, как только решаются воспользоваться своим жалом.
— Ее подружка… — тормошила меня дочь.
— Ее подружка-пчела, — поправил я, — тетя, дядя Шмель, все они умерли, потому что кого-то ужалили.
— И она сильно горевала, — тихо проговорила Анна.
— Да, горевала, — продолжал я. — Она не могла понять, зачем нужно жало и какой смысл быть пчелой.
— И тогда…
— И тогда стала задавать вопросы зверям в саду.
— В лесу, — на этот раз поправила дочь.
— В лесу. Но никто не мог ей помочь.
— Кроме совы.
— Кроме мудрой совы. Которая сказала: «Вот укусишь и сама все узнаешь».
— И…
— Однажды пчела летала по лесу и увидела павлина. Конечно, она не знала, что это павлин. Она вообще не знала, кто такие павлины. Птица и птица — обычной птичьей наружности, и больше ничего.
— Когда я была маленькой, ты не говорил «и больше ничего», — упрекнула меня Анна.
— Ты выросла. И больше ничего.
— Нет.
— Хорошо. Обычной птичьей наружности. Так решила пчела. А потому села на павлина и задала свой вопрос: «Зачем мне жало?»
— Зачем? — повторила Анна, словно в самом деле хотела узнать ответ. Будто она забыла, и ей не терпелось дослушать сказку до конца.
— «Жужжи отсюда», — ответил ей павлин. И пчела разозлилась.
— И ужалила павлина, — закончила за меня Анна. — Павлин расцвел. Все его перья встали дыбом. Все до единого. И засверкали, как радуга. «Ничего не видела красивее», — подумала глупая пчелка и умерла.
Когда мы свернули на Йель-роуд, я заметил Васкеса. Он неподвижно стоял под фонарем, как часовой.
* * *
Я пронесся мимо него и чуть не залетел на тротуар.
— Папа! — Анна встрепенулась. Встревоженная, наверное, даже напуганная, она вскинула голову и посмотрела в окно.
Каким-то образом я выправил машину и свернул на подъездную дорожку к дому 1823.
— Что случилось? — спросила дочь.
— Ничего. — Самое неискреннее «ничего», которое слетало с уст. Естественно, моих.
Анна оказалась слишком вежливой, чтобы продолжать расспросы после того, как я схватил ее за руку и затащил в дом.
Диана не спала. На кухне благоухало кофе, горел свет, работал телевизор, настроенный на кулинарный канал. Диана ждала, когда возвратятся домой два ее самых любимых в жизни человека.
И мы вернулись.
Диана неправильно поняла выражение страха на моем лице — решила, что оно вызвано ночными событиями. А что еще она могла подумать, если я побелел, как мел, и расхаживал взад и вперед?
— С ней все в порядке? — спросила жена. Она успела задать этот вопрос Анне, но та вновь обрела подростковую мрачность и молча прошествовала мимо матери к себе наверх.
— Да, — ответил я. — Сахар снизился до 122.
— А как она сама? Напугалась?
— Нет. Напугался я.
Анна — молодчина. Она справится. Другое дело Чарли. Я всеми силами старался отвлечь внимание жены от двери, куда каждую минуту мог позвонить тот, кто меня шантажировал.
Васкес находился не более чем в сорока ярдах от моей жены и ребенка.
Я подошел к окну и выглянул в темноту.
— Что ты высматриваешь? — спросила Диана.
— Ничего. Послышалось.
Жена подошла сзади, положила голову мне на плечо и прижалась ко мне. Она считала, что опасность миновала, я знал, что нет.
— С ней в самом деле все в порядке? — переспросила Диана.
— Что? — От тепла ее тела я сразу успокоился.
— Может быть, мне стоит переночевать вместе с ней?
— Она тебя не впустит.
— Попытаюсь проскользнуть, когда она заснет.
— Не стоит. Я думаю, Диана, нынешнюю ночь она проведет нормально.
«Ключевое слово «нынешнюю». За следующую и тем более остальные не поручусь. Но и нынешняя, похоже, сулит нам неприятности. Зачем явился Васкес? Чего он хочет?»
— Почему ты такой озабоченный, Чарлз? Я полагала, бояться — моя привилегия.
— Знаешь, больница и все такое…
— Я иду спать, — объявила жена. — Во всяком случае, хочу попытаться.
— Приду чуть позже, — ответил я.
А сам, после того как Диана поднялась наверх, сосчитал до десяти, подошел к камину и взял кочергу. Повертел ее в руке и выглянул на улицу.
От моего парадного до подъездной дорожки оказалось двадцать пять шагов. Я сосчитал их. Чтобы чем-то заняться. Чтобы не поддаться панике. Хотя не исключено, что мной уже овладела паника. Ведь я шагал по подъездной дорожке от собственного дома с каминной кочергой в руке.
Выйдя на улицу, я сделал три глубоких вдоха и увидел, что Васкес исчез. Под уличным фонарем было пусто.
Неужели мне почудилось? Неужели я начал видеть Васкеса там, где Васкеса отродясь не было?
Я искренне хотел в это поверить. Я отчаянно хотел в это поверить. Тем не менее, добросовестно дошел до дома и позвал латиноса по имени — не громко, но достаточно внятно, чтобы залаял соседский сеттер. Потом повернулся и направился в противоположную сторону. И опять не увидел Васкеса.
Получается, мне померещилось? Что ж, немудрено. Ведь этой ночью я чуть не стал свидетелем смерти собственной дочери. Один страх порождает другой. Так что запишем все на счет моего старого приятеля — страха. Или нового. Теперь у меня образовалась целая компания страхов.
Однако, проходя мимо дуба, который служил пограничным столбом для моих владений, я учуял запах.
Терпко-кислый, как на стадионе «Джаент» во время перерыва. Когда потребляется и извергается слишком много пива, стадион превращается в один громадный писсуар. Тем же самым пахло и здесь.
Привет от приблудной собачки? Вполне возможно. Если бы не одна закавыка: на стволе чернело пятно с потеком вниз. Никакой пес не брызнул бы на такую высоту — ни наш пес Керри, ни соседский сеттер, ни даже датский дог.
Я где-то читал: собаки мочой метят территорию.
Вот почему Васкес это сделал.
Мне ничего не померещилось.
Васкес приходил и оставил визитную карточку: смотри, это моя территория — твой дом, твоя жизнь, твоя семья.
Все это теперь мое.
Глава 21
— Привет, Чарлз.
Была среда, пятнадцать минут одиннадцатого вечера. Я сидел дома в кабинете и сторожил телефон. И страшно нервничал, когда он звонил. Я брал трубку и ждал, кто скажет «алло». Самый быстродействующий автоответчик в мире: первый сигнал — и трубка у меня в руках. Я знал: он позвонит — и не хотел, чтобы на него нарвалась Диана.
— Зачем ты стоял у моего дома?
— А это разве был я?
— Я спрашиваю: что ты здесь делал?
— Должно быть, прогуливался.
— Что ты хочешь? Что?
— А ты что хочешь?
Я слегка опешил:
— Ты хочешь знать, чего я хочу?
— Именно. Давай выкладывай.
Я хотел, во-первых, чтобы Васкес прекратил шляться к моему дому и, во-вторых, чтобы он больше не звонил мне домой. Этого было бы вполне достаточно.
— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, — ответил я.
— Договорились.
— Я не очень понял, что ты имеешь в виду.
— Не знаешь, что значит «договорились»? Ты сказал, ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое. Я ответил: «Договорились».
