— Боюсь, что я уже все рассказал.
— Нет. Этого недостаточно. Попытайтесь снова полежать с закрытыми глазами.
Я закрыл глаза.
— Так. Теперь скажите, какой она была величины.
— Примерно как пачка на двадцать сигарет. Может, чуть уже.
— Вы говорите, это была очень тонкая рисовая бумага?
— Да.
— Скрученная с краю?
— Совершенно верно.
— Теперь вот что. Как бы вглядитесь в нее пристальнее. Что написано наверху?
— Что-то про Алдермастон и 3-ю ступень «Банши». Так мне показалось.
— Хорошо. Теперь, что внизу?
— К сожалению, туда я не посмотрел.
— Посмотрите сейчас.
Я скрипнул зубами. Мы по четвертому заходу рассматривали чертов клочок бумаги размером с сигаретную пачку. Думаю, он взял этот прием из какого-то полузабытого курса, который некогда проходил. Было слышно, как он раздраженно постукивает карандашом по блокноту.
— Боюсь, что мне не вспомнить.
— Попытайтесь как бы пробежать ее глазами. Что-нибудь вырисовывается?
— Знаете, у меня ничего не выйдет! Я видел эту бумажку всего пару секунд.
Он что-то с яростью застрочил в своем блокноте.
— Ладно. Перейдем к вашей няне Хане Симковой. По вашим словам, вы абсолютно уверены, что ни разу не упомянули ее в разговорах с этой девицей.
— Абсолютно уверен.
— А может, вы все же нечаянно обронили ее имя, пока были, так сказать, под градусом?
— Нет. Об этом даже речь не заходила.
— То есть вы считаете, что она его узнала не иначе как от этого самого Канлифа?
— Да.
— А тот, в свою очередь, получил его от того, кто за вами следил?
— А как иначе? Сам я никогда ему об этом не говорил.
— Хорошо. Кто еще знал об этой няньке?
— Очень трудно сказать. Я и сам об этом думал. Конечно, у нее есть брат — мистер Нимек, о котором я вам уже рассказывал…
— Да-да. Им уже занимаются. Я очень рад, что это вас так веселит, — раздраженно добавил он. — Уверяю вас, что все остальные относятся к этому совершенно иначе.
— Ой, извините! — воскликнул я, изо всех сил стараясь унять восторг по поводу того, что с Хрюном приключилась такая неприятность. — Я просто пытался вспомнить, кто еще знает о няне. У моей матери и мистера Габриэля в Англии много приятелей-эмигрантов, и они все время переписываются. Наверно, кто-то из них может о ней знать.
— Я бы хотел получить список этих приятелей, если вы можете их вспомнить.
— Я постараюсь.
— Дело в том, что мы пытаемся выяснить, кто за вами следил. — Он снова стрельнул в меня своими змеиными глазками. — Не потому, что кто-то за вас сильно переживает. Просто нам нужно напасть на след этой сети.
— Ладно. Я попытаюсь вспомнить имена, которые мне приходилось слышать.
— Вы сказали, что ваша мать дала вам письмо к Хане Симковой. Она, видимо, не знала, что та умерла?
— Видимо, так.
— Как вы объясните тот факт, что мистер Габриэль об этом знал, а она нет?
— Он ей очень предан. И скрывает от нее все неприятное.
— Бот бы и мне заиметь себе кого-нибудь такого… Пойдем дальше. Павелка…
Это был четвертый допрос. За ним последовало множество других.
Глава 50
Я пробыл в британском посольстве в Праге около двух с половиной месяцев. Жил я в маленькой комнатушке на третьем этаже. Нельзя сказать, чтобы я был здесь самым желанным гостем. Ни с кем из работников я дела не имел, кроме Роддингхэда, (роли которого я так и не уяснил), и двух других, более молодых и гораздо более штатских сотрудников. Никто толком не знал, что со мной делать. Казалось, все притворяются, что меня и вовсе нет.
Мне было запрещено выходить из комнаты. Я не получал писем и не имел права писать. Главным занятием было долгое, бесконечное слушание радио. Я прочел кучу книг. По вечерам Роддингхэд или один из его коллег выводил меня через черный ход в маленький, обнесенный стеной дворик — на прогулку.
Лето шло на убыль. Дни становились короче. Но я не жаловался. Все лучше, чем бегать взад-вперед по переулкам. Я думал о маменьке и надеялся, что Имре придумал какое-нибудь сносное объяснение моему отсутствию. Старый слонопотам и сам небось ополоумел от волнения из-за того, что от меня ни слуху, ни духу. Я вспоминал о Мауре и вяло размышлял, что же думает она по поводу моего молчания.
Думал я и о Хрюне, и о том, насколько он замешан в этот безумный и теперь уже полузабытый кошмар, «3-ю ступень "Банши"». И о миссис Нолан — надолго ли хватит у нее терпения, чтобы не выкинуть мои шмотки и не пустить в мою комнату нового постояльца.
Но больше всего я думал о собственном будущем. С Павелкой оно связано не будет — по крайней мере, хоть это мне удалось вытянуть из Роддингхэда. Оказывается, вовсе не Павелка оплатил мою поездку. У него у самого не было ни гроша. Жил он в клетушке в Бэйсвотере, и его оплачивали так же, как и меня.
По поводу Хрюна Роддингхэд был странно уклончив. Мистером Нимеком «занимаются». Было проведено «небольшое расследование». В общем, это выглядело так, будто с ним все ясно.
Думал я и про дядю Белу и Канаду. Но потом, через пару недель, даже и думать об этом перестал. Когда тебя содержат в отдельной комнате, обслуживают, удовлетворяют все твои нужды, и ты вроде как не в тюрьме, но и не на воле, ты впадаешь в какое-то летаргическое состояние. Я спал, просыпался, ел, слушал радио, снова спал. И так снова и снова, день за днем. Дремотная пора. Дремотный покой души.
Через три-четыре недели допросы стали реже. Я виделся с Роддингхэдом все меньше и меньше. Его отношение ко мне как-то определилось. Видимо, Лондон его больше не трепал. Его змеиные глазки перестали выражать отвращение. Они глядели теперь искоса, иронически и даже чуточку приветливо.
К концу лета он куда-то исчез примерно на неделю и потом снова возник, загорелый, с облезшим лбом.
— Здравствуйте, — сказал он, — как поживает наш узник Зенды?
— Спасибо. Нормально. Куда-то ездили?
— Да. В Татры. Урвал парочку деньков. Сейчас вроде стало поспокойнее.
— У меня тоже стало поспокойнее. Слышно что-нибудь, когда меня выпустят?
— Нет. Еще нужно связать кое-какие нити. Сыты нами по горло, да?
— Мне бы хотелось домой.
— Мне тоже, приятель. — Он легко прошелся по комнате, поднял книгу, перелистал журнал.
— Как продвигается дело?
— Да никак особенно.
— Может, они там просто про меня забыли?
— Сомневаюсь.
— Удалось им выловить всех членов этой… этой шпионской сети? — Даже на таком расстоянии как-то неловко было это обсуждать.
— Надеюсь, что да. Во всяком случае, всех, о ком стало известно. На вашем месте я бы об этом не думал.
— А есть кто-нибудь, о ком я не знаю?
— Ну, где ж нам знать, что вы знаете и чего не знаете? — ответил он, улыбаясь своими змеиными глазками.
— Вы хотите сказать, что меня здесь держат потому, что во мне сомневаются?
— Может, да. А может, нет. Я не знаю. Да и не очень-то жажду узнать. Вы сами в это ввязались. Может быть, в другой раз не станете так поспешно соглашаться. Это дело бесперспективное, приятель, абсолютно бесперспективное, — сказал он, направляясь к двери.
— Погодите минутку, — быстро проговорил я. Мне показалось, что он не прочь потрепаться. Иногда он все же бросал какие-то намеки. — А что по поводу Канлифа? Он-то, надеюсь, попался?
— И я надеюсь.
— А тот человек, что за мной следил?
— Не имею никаких сведений. Знаете, нельзя сказать, что они забрасывают меня открытками.
— А что с Нимеком?
— Нимеком?
— Я вам о нем рассказывал. Владельцем маленькой стекольной фирмы, в которой я работал. Братом моей няньки.
— А-а, с ним. Он забавный тип, этот Нимек. Знаете, он все еще пишет своей сестре.
— Все еще пишет няне? Но она ведь умерла!
— Да. Это вы так считаете. Но ему, возможно, никто об этом не сообщил. На прошлой неделе она выглядела очень даже живой. Мы посылали своего человека проверить.
