Он слегка кивнул головой, и я автоматически поднялся. И только за дверью опомнился, что так ничего из него не выбил. Ни-че-го-шенъки… Даже обещаний. Ничего, за что бы можно было потом уцепиться, хотя бы умозрительно. Я прямо не знал, что скажу Мауре.
Лицо у меня, наверно, было такое кислое, что мисс Воспер явно сделала свои выводы и, еле сдерживая подлый восторг, принялась усиленно смачивать марки своим жабьим языком.
— Я и ваши тоже проштемпелевала, — пропела она со своей отвратной лепрозной улыбочкой. — А заодно сверилась со справочником. На этой неделе вышли только пятипенсовые марки.
— Ясно.
Это единственное слово, видно, прозвучало так уныло, что ей пришлось отвернуться, чтобы скрыть ехидную ухмылку. Попытка сдержаться будто взорвала целую тучу ее ароматов, и они густо хлынули на меня. Я прямо задохнулся.
— Мистер Нимек уже освободился? — спросила она, чуть ли не хихикая. Поднявшись, она взяла свой блокнот и с минуту торчала у моего стола — я едва не помер, пришлось отвернуться. — Он всю неделю был такой изверг!
Называть Хрюна извергом было настолько дико, что я долго сидел, уставившись ей вслед. Мисс Воспер работала у него уже семнадцать лет — предостаточно, чтобы раскусить, кто он на самом деле. Этот новый ярлык по нелепости мог соперничать только с ее бешеной завистью ко мне — посягателю» барчуку, угрозе из прошлого…
Бизнес этот был создан моим отцом, англичанином, который много лет проработал в Праге — там он встретил мою мать и взял ее в жены.
Еще перед тем как я родился, он основал в Англии филиал, ведавший сбытом продукции Богемского стекольного завода, и послал туда управляющим Карела Нимека, Хрюна. В 38-м году стекольный завод в Богемии был захвачен немцами, и тогда лондонская торговая фирма стала основным предприятием.
В 41-м отец умер от рака, а перед смертью передал большую часть своих акций Хрюну. Впрочем, их было немного — основным капиталом был иск на компенсацию после войны. Все же 30 процентов этих акций он завещал мне и договорился с Хрюном, что после того, как я закончу университет и вникнув технологию производства, я войду в дело на паритетных началах. Потом он обеспечил ежегодную пенсию моей матери, отложил деньги на мое образование и умер с надеждой, что его условия будут выполнены. Почему он решил, что Хрюн станет соблюдать условия, столь туманно изложенные, — этого я не узнаю никогда. На самом деле тот получил полную свободу действий. Шаг рискованный! Вернувшись год назад из армии, я стал в этом офисе просто мальчиком на побегушках. Моя доля была равна нулю, потому что он никогда и ни с кем своей выручки не делил. Семь фунтов в неделю — и вся любовь.
Было пять часов — еще целый час до конца работы. Но я чувствовал, что больше мне не выдержать. А потому взял плащ, письма и вышел.
Лифтер терпеть не мог подниматься на два этажа, пришлось без конца давить на кнопку, пока он не соизволил прикатить. Он был весь белый и прямо онемел от злости, а я, доставив себе хотя бы это Удовольствие, съехал вниз, вышел на улицу и уже дошел до «Принцессы Мэй», когда спохватился, что все еще держу письма в руке. Я сунул их в карман и, плюнув на все, вошел в бар.
— Темного? — спросил Джек.
Я собирался заказать виски, но подумал, что пиво, пожалуй, лучше, и кивнул.
— Ты чего такой смурной? — спросил Джек, пододвигая мне кружку. — Бабулю что ли похоронил?
— Да ну… — я отхлебнул из кружки. — Просто жизнь подлая.
— Или со службы вытурили? — облокотясь о стойку, с интересом расспрашивал он.
— Такого счастья пока не подвалило.
— Или с девчонкой поцапался?
— Не-а…
— Стукнул машину?
— Единственное, чего пока не случалось…
— Слушай, кстати, я кое-что вспомнил, — сказал он и, пошарив в ящичке за стойкой, вытащил оттуда обрывок сигаретной пачки, на котором было что-то написано. — Тут один клиент ищет подержанную MG. Ты случаем свою не продаешь?
Я уже чуть не сказал «нет», но потом передумал.
— А сколько он даст?
— Может дать двести, если подойдет.
— И сразу бабки на стол?
— Этого он не говорил, — сказал Джек, внимательно разглядывая бумажку. — Но вроде ему молено верить. А что, надумал продавать?
— Все может случиться. Дай-ка ему мой телефон, если еще появится.
Я записал ему на том же обрывке свой телефон, и он вернул его в свой ящик.
Другой мне уже не видать, я это знал, и оттого, что с машиной придется расстаться, стало еще хуже.
По дороге домой я думал о машине. Я размышлял, как вытащить ее из автомастерской, если тот человек захочет на нее взглянуть в уикенд. Это было не так-то просто, потому что хозяин мастерской, тип с физиономией, как у хорька, в последнее время стал вести себя как-то старомодно — требовать, чтобы перед тем, как забрать машину, я гнал деньги на бочку.
Время было шесть с хвостиком, мастерская, по идее, уже закрыта. Я решил, что попытка не пытка. При виде пустой стоянки я приободрился — иногда хозяин еще целых полчаса болтался перед входом. Но потом я свернул к мастерской, увидел, что там одиноко играет в классики его дочка, девчонка дет десяти-двенадцати, и настроение тут же снова удало. Заметив меня, она сразу удрала. Я отпер гараж, вывел свою MG и только стал запирать, как возник Хорек.
— Добрый вечер, — сказал я.
— Пришли расплатиться?
— К сожалению, у меня нет при себе денег.
— Тогда вам придется завести ее обратно в гараж и вернуть мне ключи. Я в извинениях и обещаниях не нуждаюсь. Я убил на эту машину десять часов плюс бензонасос, плюс карбюратор и прокладки. Пожалуйста, можете на ней поездить, но только при условии, что вы оплачиваете стоянку в гараже. Мое терпение лопнуло. Платите, или машина остается здесь.
Я молча вынул бумажник и подсчитал содержимое. Семь фунтов бумажками — день получки.
— Я бы мог дать пару фунтов задатка, — сказал я.
— Я вам уже сказал. Мне нужно все.
— Мне очень жаль, мистер Рикет, но таких денег у меня нет. Я постараюсь раздобыть.
— Старайтесь получше! — рявкнул он… Лицо у него стало белым от злости, и маленькая головка грозно выдвинулась вперед, будто он собрался меня забодать.
— Но не хочется быть с вами нелюбезным, — продолжил он через минуту, немного смягчаясь. Наверно, решил, что это лучше, чем ничего. — Вы можете ее забрать, если заплатите сейчас половину и пообещаете вернуть остальное в конце недели.
Половина — это около четырех фунтов. То есть никакой платы миссис Нолан за постой, никаких ленчей и никаких свиданий с Маурой. Я вдруг вспомнил, что мы с ней вечером встречаемся, и эта мысль сразу так меня согрела, что я отдал ему эти четыре фунта. И потом сделал еще одну попытку.
— Может, нальете мне пару галлонов? А то там, кажется, совсем пусто.
Он взглянул на меня, и что-то схожее с улыбкой пробежало по его звериной физиономии.
— Вы, я смотрю, нахал! — сказал он. Но, видимо, мое нахальство так его ошарашило, что он вынул шланг и дал мне залить галлон бензина.
— Это чтобы вы исчезли с горизонта.
Он стоял и, все еще улыбаясь, глядел, как я отъезжаю от бензоколонки, и эта его уступка моей наглости плюс удовольствие от того, что я снова за рулем, подняли мне настроение. Я задом вырулил на шоссе, развернулся двумя четкими, уверенными движениями и перед тем, как уехать, помахал ему рукой. Он не ответил.
Глава 2
Эта старенькая красная спортивная машина была моим главным Достоянием — пусть не слишком дорогим (как это только что выяснилось), но для меня гораздо более ценным, чем его реальная стоимость. Перед тем как ее купить, я целую неделю просто думать ни о чем не мог. А думать надо было бы о многом — например, о том, как обеспечить себя жильем и какой-нибудь мебелишкой. Главная беда была в том, что я совершенно не представлял, чем хочу заняться. Если бы далекий причал, именуемый бизнесом, не маячил передо мной все эти годы, я бы, может, что-то и предпринял. Но я был ленив и совершенно не способен изобрести какую-то альтернативу маменькиным грезам об уготованном мне великом будущем.
