Они попытались обойти вокруг ангара, но это оказалось невозможно: слишком отвесные склоны по бокам, заросшие ежевикой, и стволы деревьев. Земля ползла под ногами, было грязно.
Калимани вопросительно посмотрел на Лопеса. Того на минуту охватило сомнение. Возможно, все это ошибка. Цепь его умозаключений была достойной похвалы, но такой непрочной. Он поежился. Они сели в машину Калимани и вернулись в управление.
Он достал телефон, необходимый для операции, велел установить в полицейской машине рацию, распорядился, чтоб одна из частот перехватывала непосредственно входящие и исходящие звонки сотового телефона Инженера. Не было необходимости выслеживать его. Лопес знал, где тот в конце концов окажется — около полуночи.
Он немного поел в столовой управления, вместе с Калимани и двадцатью агентами. Встал из-за стола прежде, чем другие закончили, и отправился в полицию нравов забирать костюм. Он просил целую маску, из кожи. Обратно прошел через столовую, назначил Калимани встречу в ангаре — тот очищал от шкуры синюшное яблоко. Вышел во внутренний двор, взял машину, поехал домой, в Саботино. Квартира была холодная: его там не было два дня. Включил обогреватель, растянулся на диване. Свернул себе папироску. Медленно курил ее, наслаждаясь тихим потрескиванием бумаги в темноте.
Вышел из дома. В машине настроил рацию на частоту сотового телефона Инженера: все было тихо. Дождь перестал. Девять часов. Было холодно, но стекла автомобиля не запотели; то была черная «ауди». Гримироваться не будет. Он переоделся. Пиджак и галстук. Сидя в машине, примерил кожаную маску — легкая, мягкая кожа со слегка терпким запахом. Плотно затянул завязку, посмотрел на себя в зеркало заднего вида. Увидел две светлые впадины — испуганные глаза, — зеркало искажало, отражение не соответствовало тому, что он ожидал увидеть. Его было не узнать. Он снял маску, засунул ее во внутренний карман пиджака.
Остался ждать, в темноте, припарковавшись и выключив двигатель, на бульваре Саботино, напротив освещенной чехарды «Блокбастера».
Инспектор Давид Монторси
Сначала они бросают вызов королям, а потом прячут лицо под взглядом швейцара.
Эрнст Юнгер. «У стены времени»
Милан
28 октября 1962 года
08:00
Монторси потянулся, его окутывало облако холода. Зевнул в морозный воздух. Было холодно, но без дождя. Не было еще и восьми. Он оставил Мауру на постели, в сознании, бледную, защищенную. У нее был выходной, у Мауры. Ей не нужно было идти в школу. Так лучше. Она будет долго спать. Асфальт между плитами брусчатки блестел, несмотря на то, что дорога была серой, усеянной капельками инея.
Он думал о Маттеи. Думал о Мауре. Выяснил ли Итало Фольезе что-нибудь о присутствии Маттеи на Джуриати? Последним образом, промелькнувшим у него в голове ночью, прежде чем он отрубился, когда подушечки его пальцев еще сжимали горячий локон Мауры, была застывшая, ледяная ручка ребенка предыдущим утром, которая торчала из складок пакета, на спортивном поле, среди поднимающегося от земли пара. Мумия из архива Сопротивления мучила его ночью во сне, которого он совершенно не помнил. Он проснулся и услышал рядом прерывистое, горячее, мягкое дыхание своей жены, спящей где-то за пределами ночной боли. Им нужно будет поговорить. Она согласится обследоваться у специалиста. Это был разрушительный приступ. Так больше нельзя продолжать.
Черный пес с желтыми глазами, с проплешиной на правой ляжке, шел ему навстречу, нюхая влажный воздух. Ему нужно увидеться с Арле. Он был сбит с толку. Образ Мауры постепенно пропадал у него из мыслей — подергивался трещинами, растворялся под шагами по мокрому асфальту. Его обогнал какой-то толстяк, возможно, хозяин плешивого пса. Он поежился под пальто. Итало Фольезе должен был забрать свой доклад из «Джорно» — доклад об американцах. Кто такой Ишмаэль? Что за секта, которую упоминал Фольезе в «Коррьере» прошлым вечером? Что будет с Италией теперь, когда уничтожили Хозяина Италии? Это было утро после смерти Короля.
Он вошел в бар. Заказал кофе. Напиток был очень горячий, обжигал язык. Он добавил сахар, но кофе оставался горьким.
Газеты в киоске на каждой странице кричали о смерти Маттеи. То тут, то там мелькало выражение «несчастный случай». Приводились черно-белые фотографии с мест происшествия, гораздо менее впечатляющие, чем реальная картина, та, что он наблюдал во власти лихорадочного озарения накануне вечером. Хрущев, Кеннеди и Куба пропали с первой страницы. Возможно, Мауре действительно удалось заснуть. Он ощутил летучий привкус благодарности, гордость и удовлетворенное чувство ответственности, оттого что вывел Мауру из круга боли. Он дрожал. Дрожал. Он снова видел перед собой чуть поржавевшую поверхность зеркала, прошлой ночью, пока холодная вода приводила Мауру в себя, гнала ее в мир телесных оболочек, в мир ударов, в мир возмездия. Нужно проконсультироваться у специалиста. Маура согласится. Она ждет ребенка, ей нужно наблюдаться у кого-нибудь. Плод дремлет у нее в животе — всего два месяца сна без снов и заблуждений, — королевский выход духа в царство тревог, среди собственных и чужих метаний.
Когда закончится эта история с Маттеи и ребенком с Джуриати, он лично найдет для нее психиатра.
С телефона в баре он позвонил в управление. На дежурстве был только Ревелли. Он отвечал по телефону голосом, который как тестом был обмазан сном. Никаких новостей. Шеф еще даже не вернулся в отдел расследований. Указаний не было. Их действительно отстранили.
— Они все положили под сукно. Дело готово. Шеф был прав.
Монторси кивал, трубка в руке покрывалась потом. В баре было жарко: давящее тепло. Он хотел выйти на улицу и отдышаться: набрать полный рот влажного, тяжелого воздуха. Через окно увидел, как на противоположной стороне дороги замедляет ход такси. Оттуда вышла шлюха вместе с клиентом, и тот заплатил таксисту. Проститутка и клиент вошли в подъезд напротив бара. Возможно, отдел будет у прокуратуры на подхвате. Ревелли сказал, что это единственное свободное пространство. Маттеи для них — слишком серьезное дело. Монторси в последний раз кивнул и повесил трубку, вышел, уже с порога вдыхая мороз, чтобы выгнать из легких тлетворное тепло бара. Он подумал о Мауре. Перешел на другую сторону улицы. На такси, из которого до этого вылезли шлюха и мужчина, уезжал какой-то человек. Монторси готов был идти к Арле. В управление поедет потом: после Фольезе и после отдела судебной медицины. Еще оставалось время. Он решил заполнить его. Вошел в тот подъезд, в котором скрылись, выйдя из такси, проститутка и ее клиент.
Консьержка смотрела на него, пока он поднимался по лестнице — он ничего не говорил и глядел вверх, — и она тоже ничего не говорила, наблюдала за ним, измотанная, с лицом цвета миланского утра.
Он остановился на третьем этаже. Дверь была открыта, и в воздухе висел сладковатый запах дешевых духов проститутки. Дичь прошла здесь.
Открыл дверь. Проходная комната. Приглушенный свет. Еще более сильный запах духов шлюхи. В комнате рядом что-то тикало. У него не было времени заглянуть туда. Навстречу вышла хозяйка борделя.
Это была старуха, лопавшаяся под грузом косметики и порока. Глаза слегка выпучивались за пределы линии грубой подводки, перед ней шла волна запаха одеколона, от которого немели ноздри. Черный халат, из которого торчала большая увядшая грудь, должно быть, питавшая когда-то чьи-то мечты и очаровывавшая тела, теперь уже неживые. На ней были домашние сабо. Едва увидев ее, он улыбнулся. Сразу же перестал. Какую-то секунду поискал позади себя проститутку, которой там не было. Мгновенно все понял.
Монторси — образ Мауры был у него перед глазами, в самом центре сознания, как нечто магнетическое, поглощающее, — с силой оттолкнул старую шлюху, так что ее вялое тело ударилось о косяк. Вошел в комнату хозяйки. На полочках из изъеденного жуком дерева стояли хрустальные безделушки. Огромная несуразная люстра со стеклянными подвесками была выключена и свисала с потолка, как огромная груша, сплющенная со всех сторон. На маленьком низком столике рядом с креслом, обивка которого побледнела, оттого что об нее терлись сидевшие на нем ягодицы, лежали открытые регистрационные книги. На противоположной стороне от полочек со стекляшками, как обломок мрака, выплывала из пространства картина — слишком темная, чтоб можно было ее рассмотреть. Справа и слева — две двери. Он открыл ту, что слева.
