— Итак, мадам Морган, «Мона Лиза» ваша! — Месье Руссель элегантным жестом указал на картину.
Хелен подошла ближе, наклонилась вперед. В песне звучало лишь одно слово, но мелодия была очень сложной, причем последовательности гармоний постоянно повторялись. Ей пришлось приложить все усилия, чтобы оторваться от созерцания.
— Впечатляет, — произнесла она, говоря при этом сущую правду.
Хотя Хелен все время думала о предстоящем задании, она не могла не заметить, что картина представляет собой истинное совершенство. Она подтащила поближе стоявший неподалеку стул, опустила на него свою сумку. При этом она изо всех сил старалась не выдать своего волнения.
С гулко бьющимся сердцем, пытаясь заслонить спиной сумку, Хелен осторожно потянула за застежку-молнию. Вскоре показались находившиеся внутри пленки. Сквозь плексиглас шаблонов виднелась подготовленная «Мона Лиза» из Прадо. Хелен затаила дыхание, передвинулась чуть дальше и осторожно вытащила одну из пленок.
— Вам помочь?
Краем глаза Хелен заметила, что мадам Мартинес сделала шаг в ее сторону.
Хелен молниеносно закрыла сумку, однако край спрятанной внутри картины выглянул наружу. Она уже готовилась к тому, что мадам Мартинес обнаружит это, когда услышала за спиной голос Луи Русселя:
— Аранча, мне нужна твоя помощь! — Месье Руссель стоял рядом с прибором, которым только что пользовались австралийцы, и разглядывал корпус. — Может быть, ты принесешь новый?
Пока он разговаривал с мадам Мартинес, Хелен поспешно вынула из сумки пленки и тут же закрыла застежку.
Аранча Мартинес подошла к ней. В руке она держала небольшую деталь, судя по всему, часть аппарата для проведения рентгено-флуоресцентного анализа.
— Мне нужно заменить эту вещь, а потом поговорить по телефону. Сколько времени займет ваше исследование?
— Часа два, может быть, три.
Хелен пыталась сделать вид, что увлечена работой. Она подняла пленки высоко вверх, надеясь, что никто не заметит, как дрожат ее руки.
— Тогда я подойду позже. У нас наверняка еще будет время побеседовать. Месье Руссель останется с вами и не отойдет от вас ни на шаг. Скажете ему, если что-то понадобится.
Хелен кивнула, и мадам Мартинес с улыбкой скрылась из виду.
Теперь Хелен осталась наедине с руководителем экспозиции. Всего один человек, которого нужно отвлечь, чтобы незаметно подменить картину! Впрочем, даже один — это все равно слишком много.
— Рентгено-флуоресцентный анализ снова поставил перед нами множество вопросов. Как и ожидалось, на картине повсюду следы свинца, но есть и кальций. Много кальция, он буквально везде. Хотя известно, что в то время использовали костный клей, но не в таких же количествах! Кроме того, мы обнаружили медь и железо. Можно сказать, что картина состоит практически из тех же элементов, что и мы, люди. Вероятно, поэтому она кажется такой живой…
На душе у Хелен стало тяжело. Если все произойдет так, как хочет старик Вейш, то с сегодняшнего вечера больше никто не сможет изучать это произведение искусства, кроме него самого.
— Но разве она не чудесна? — произнес месье Руссель. Теперь он стоял рядом с ней и с мечтательным видом рассматривал «Мону Лизу». — Как подумаешь, что ей более пяти сотен лет! Сколько войн она пережила! А еще одну кражу и два покушения. И она по-прежнему улыбается, как ни в чем не бывало.
Хелен взглянула на него, стараясь не смотреть на картину. Слишком велико было ее опасение, что в противном случае она никогда не сможет от нее оторваться.
— Гениальное произведение, словно не от мира сего. Ни единого мазка кисти. Несмотря на все исследования с помощью новейших методик, мы до сих пор так и не выяснили, как именно рисовал ее да Винчи. Вы посмотрите на эти багряные цвета, на оттенки плоти, для которых он использовал особенно прозрачное клеящее средство с малым количеством пигмента. Поэтому плоть ее выглядит так, будто под кожей действительно циркулирует кровь.
Увлеченная столь страстным описанием, Хелен осмелилась бросить взгляд на картину и тут же снова услышала звонкое пение:
— La Bellezza!
«Будто зов сирен», — подумалось ей. Должно быть, так пели мифические существа женского пола, упоминаемые в греческой мифологии.
— Как все связано с солнечным светом! Одежда, балкон, небо! «Мона Лиза» — это воплощение красоты и совершенства.
Хелен казалось, что его слова звучат, словно признание в любви. Тот, кто так говорит об искусстве, должен быть очень чутким человеком. «Возможно, это мой последний шанс», — подумала Хелен.
— Я должна украсть «Мону Лизу»! — вырвалось у нее.
Наблюдая за его реакцией, она чувствовала, как у нее дрожат колени. Улыбка на губах Луи Русселя замерла.
— Меня шантажируют! У них моя дочь. Прошу, помогите мне! Прошу вас! — Она слышала, что голос ее звучит умоляюще, почувствовала, как слезы обжигают веки.
Месье Руссель озадаченно глядел на нее, не говоря ни слова, едва заметно качая головой. Должно быть, сказанное ею казалось ему чудовищным.
— Вы понимаете, месье? У этих людей моя дочь! Наверное, вы сможете помочь мне изобразить кражу. Пожалуйста! У меня в сумке лежит копия «Моны Лизы», которой я должна заменить оригинал.
Месье Руссель посмотрел на ее сумку, по-прежнему даже не пытаясь что-нибудь сказать. Его молчание смутило ее. О господи! Что, если он откажется? Тогда Мэйделин конец!
— Пожалуйста, помогите мне! Они что-то сделают с моей дочерью, если я не принесу им «Мону Лизу»!
По щеке ее скатилась слеза, она с трудом подавила рыдания. Казалось, напряжение, нараставшее в ней за последние несколько дней, стремилось найти выход, теперь, когда она наконец осмелилась довериться хоть кому-то.
— Скажите же что-нибудь! — взмолилась она.
Но Луи Руссель по-прежнему стоял, словно окаменев, и лишь в недоумении смотрел на нее.
Глава 79
Флоренция, около 1500 г.
Картина завершена. Сегодня я видел ее, и я потрясен. На ней изображена женщина. Где бы ты ни стоял, она следит за тобой взглядом и улыбается при этом так, словно намерена околдовать. Ее несказанная красота потрясает воображение.
— Готов поклясться, что она живая, — с восхищением произнес я, а Леонардо и lo straniero переглянулись и рассмеялись.
— Почему вы смеетесь над моими словами? — с обидой поинтересовался я.
А Леонардо ответил так, что у меня кровь застыла в жилах:
— Она и есть живая!
Я уверен, что не ослышался.
— Кто она? — спросил я, и все повторилось снова: они переглянулись и рассмеялись.
— Она — это сотни, — ответил Леонардо, а lo straniero добавил:
— По меньшей мере.
Пока я с недоумением смотрел на Леонардо, он продолжил:
— Мы уловили ее. Красоту. У каждой мы брали только лучшее, в тот краткий миг, когда она раскрывала свою прелесть. Если хочешь посеять самые красивые цветы, нужно взять семена самых красивых цветов. Только из чего-то может появиться что-то новое, и красота существует лишь во взгляде и мыслях. — Lo straniero указал пальцем на свою голову.
Я смирился с тем, что понимаю не все из происходящего вокруг; если быть до конца честным, я и не хотел понимать. Я толкую это как смирение пред лицом Господа: я вникаю не во все пути Его.
В конце концов явился Салаи и в ярости обозвал их обоих убийцами. Леонардо прогнал его пинками.
Однако, при всем моем восхищении, картина не стала для меня неожиданностью. Я не сказал Леонардо и lo straniero о том, что уже видел однажды женщину, изображенную на ней, — на картине Салаи, который тайком скопировал ее. Из-за всех этих событий портрет уже не потрясает, а скорее трогает.
Я обрадовался, когда lo straniero подарил мне кожу для переплета моей книги о Божественной пропорции. Тем, что осталось, я хочу переплести этот дневник. Она такая мягкая… Салаи сказал, что это человеческая кожа. Если приглядеться внимательнее, то можно даже увидеть поры.
Он действительно пытается испортить любую радость. И хуже всего то, что, однажды посеянная, эта мысль так просто не отпускает.
