Я плюхнулся на кровать, стянул об ее угол ботинки и кинул их на пол.
В открытое окно ворвался рев военного оркестра и сразу смолк. Техники стали выкрикивать номера для проверки: «Един…два… три… чтыри…»
Молотки в висках чуть отпустили, и тут возник Джозеф с «Пльзенским». Он стоял, глядел на меня и улыбался своей улыбочкой заговорщика.
— Ну как, доброе пивко?
— Да, замечательное.
Замечательным оно не было. Это было экспортное «Пльзенское», слишком терпкое для моей и без того прогоркшей глотки.
— Собираетесь пролежать весь вечер или разбудить вас к чаю?
Я подумал, что, может, стоит ей написать, как обещал, и спросил:
— Когда у вас тут забирают почту?
— Из отеля — в пять, с почты — до семи. Всегда можно кого-нибудь туда послать, если срочно. Письмо в Англию?
— Да.
— Лучше всего отправить его с шестичасовой почтой. Позвонить вам в полшестого, пане?
— В полшестого будет в самый раз.
Он ушел. Я поставил пиво на пол и снова улегся. Теперь нужно как-нибудь прожить этот короткий отрезок времени, сначала отдохнуть до полшестого. Потом написать письмо, поесть, выпить, почитать до десяти. И — в постель. Всего ничего.
До меня вдруг дошло, что я еще не проверил «Норстранд». Я сел в кровати и взял его с прикроватной тумбочки. Форзац был все так же девственно чист. Будем надеяться, что этот тип успел сделать свое дело. Интересно, удалось ли ему стянуть путеводитель из Галушкиного кабинета. Но даже если и нет, обратно я не вернусь.
Молотки в голове снова застучали, и во рту стало сухо и кисло. Я опять приложился к «Пльзенскому», но оно было такое терпкое, что пришлось встать, пойти в ванную, выплеснуть пиво из кружки и налиться воды. В ванной было жарко, единственное окно с муаровым стеклом закрыто. Я его отворил и выглянул наружу. Там по-прежнему было серо и душно. У одной балконной двери сидела молодая блондинка в неглиже, очень смело обнажив ногу. Она мне улыбнулась.
Я вернулся в комнату. Снял пиджак и рубашку, ослабил ремень, сбросил плащ на пол, возле кровати. Потом положил «Норстранд» под одеяло, так, чтобы ощущать его своим боком, но через минуту снова встал и сунул туда же свой паспорт и кошелек. Молотки вроде утихли, и я задремал.
Разбудил меня тихий стук в дверь, но я лежал с закрытыми глазами — пускай себе входит и трясет меня за плечо. И тот действительно вошел. Но трясти за плечо не стал. Я подождал, думая: «Что он там, черт побери, делает?», и приоткрыл щелочки глаз. Он стоял в дверях и не глядел на меня, а озирался вокруг. Потом взял кружку и понюхал. Сердце у меня екнуло… Больно стукнуло разок и замерло. «Он что-то подмешал в пиво!» — мелькнуло у меня в голове. Я знал, что просто психую — на фига ему подсыпать мне что-то в пиво… Если они меня подозревают, что им стоит просто меня зацапать? И все же… Пиво действительно было слишком терпким. И у меня явно пересохло во рту. Сердце в груди препротивно заколотилось. Наверно, я как-то не так дышал, потому что он встрепенулся и внимательно на меня взглянул Кровать стояла в темном углу, и я успел быстренько закрыть глаза. Я услышал, как он поставил кружку. Потом почувствовал, что он наклоняется надо мной, и от него несет жаром, потом и лосьоном. Он отошел Я открыл глаза, только когда услышал, что он ушел в другой конец комнаты. Он закрывал французские ставни, и спина у него была такая широкая — гораздо шире, чем она выглядела в дежурном черном сюртуке. Потом он отвернулся от окна, тихо потер руки и задумчиво оглядел номер. И пошел шарить.
Часть VIII
Глава 32
Мой портфель стоял напротив, на подставке для багажа. Джозеф бесшумно направился к нему. Портфель не был застегнут. Он тщательно обыскал его, потом подошел к шкафу и стал в нем рыться. Даже провел рукой по верхней полке, а затем нагнулся и осмотрел все внизу.
Потом он выпрямился, и я снова закрыл глаза. Я подумал, что теперь он перейдет к кровати, будет шарить под подушкой, под матрасом. Что тогда делать — ведь все у меня под одеялом… «Норстранд»-то там! Я ощущаю его своим боком. До сих пор я ни разу всерьез не задумывался над тем, что может возникнуть такая кошмарная ситуация. Что меня накроют. А уж сейчас ни о чем и подавно думать не мог. Только решил: если он обнаружит «Норстранд» — пускай забирает. А потом: о, господи, да ни в жизнь! Ничего он в нем не найдет, если только не будет искать специально. А если он начнет искать специально, то какие у меня тогда шансы спастись? Единственное — это попытаться улизнуть. Интересно, где находится британское посольство? Если, конечно, удастся каким-то образом сбежать, выбраться на улицу, вскочить в трамвай, скрыться…
Сердце стучало, как молот. Я уже не могу управлять собственным дыханием. Потом услышал шуршание одежды и снова открыл глаза. Он что-то прощупывал, но я пока не видел, что. Ага. Мой плащ, у самой кровати. Он проверял карманы. И наконец что-то вытащил «Норстранд» Мауры. А я-то совсем про него забыл! Но теперь, по какому-то наитию, вдруг понял, что это путь к спасению. Слабый-слабый шанс уцелеть. Он ведь не знает про «Норстранд» Мауры. О нем никто не знает. Если он проявит к нему интерес, то стоит «проснуться», чтобы на пару минут выкурить его из номера и придумать, что делать с другим экземпляром. Мне было худо при одной мысли о такой перспективе. Но других шансов у меня не было.
Он стоял, наполовину отвернувшись, и мне не было видно, что он вытворяет с этой чертовой книжицей. Но вот он отбросил плащ и вытащил что-то из своего кармана.
Прошла минута или две, пока я не понял, в чем дело. Легкое, незаметное движение локтя — он делал надрез.
О боже, значит, он в курсе дела! И, чуть не блеванув пивом, которое подкатило к самому горлу, я потянулся, что-то промычал и сел.
Что он проделывал с «Норстрандом», я не разглядел. Потому что он быстро наклонился, стал завязывать шнурки на моих ботинках, валяющихся у кровати, потом подобрал плащ.
— А, проснулись, пан Вистлер? Хорошо отдохнули?
— Да, спасибо. О господи! — воскликнул я, — сколько же я проспал?
— Еще рано, около половины пятого. Я зашел закрыть окно. Эти громкоговорители страшно шумят.
— У вас нет аспирина?
— Сию минуточку, сейчас, — сказал он, вцепившись в мой плащ и манипулируя с карманами. Я заметил, что он переложил «Норстранд» в ту руку, в которой был плащ. И подумал, что стоит дать ему возможность забрать его. Это займет несколько минут — он вскроет его, ничего не найдет и снова заделает, как было.
— Хорошо бы мне стаканчик чаю, Джозеф, — сказал я и облизнул сухие губы.
— Сейчас-сейчас, пан Вистлер. Только вот повешу ваш плащ.
Он повернулся со своей вечной улыбочкой и открыл шкаф. И тут этот неуклюжий болван уронил «Норстранд». Не заметить этого было просто невозможно. Книжка вывалилась из шкафа прямо на пол.
Его глаза сцепились с моими.
— Ах, пардон, — сказал он, — в кармане, оказывается, что-то лежало.
И поднял книжку. Он не знал, что с ней делать. И глядел то на нее, то на меня. А я в абсолютном ужасе пялился йа него. Тогда он положил ее на стол и вышел.
Я быстро спрыгнул с кровати, запер дверь и вытащил из-под одеяла экземпляр Канлифа. И не представлял, куда же мне его, черт возьми, сунуть!
Я осмотрел номер. Ни одного укромного уголка, до которого им не добраться. Заглянул в ванную. И там ничего. Я выглянул на балкон через открытое французское окно. У низкой перегородки, отделяющей окно комнаты от окна ванной, стоял длинный цветочный ящик, а в нем — горшки с петуньями, утопленные в гравий. Я дотянулся до него и подтащил к себе. Вынул два горшка, разгреб гравий, засунул туда книжку и, снова разровняв гравий, поставил горшки обратно, отодвинул ящик на прежнее место и смыл с рук грязь.
Проделал я все это быстро, в дикой панике. С тех пор, как Джозеф вышел из комнаты, прошло не больше полминуты. Мне было интересно посмотреть, что он успел сделать с «Норстрандом» Мауры, и потому я взял его в руки. На переднем форзаце не было никаких следов. На заднем — тоже. Я никак не мог сообразить, что же он надрезал, и поэтому принялся проверять всю книгу. Вдруг что-то выпало прямо мне в руки — тоненькая полоска, как будто бы из красной кожи. Вроде лоскутка от переплета.
