— Могло так случиться, что еще никто не знает, что она пропала. Руку обнаружили в выходные. Если, предположим, она в отпуске…
— Мы должны действовать через федеральное управление в Милуоки, — сказал Гарсиа.
— Не-а. Дозвольте мне этим заняться. Как ее фамилия и как называется фирма?
— Нам незачем никого пугать, вороша старое дерьмо. Дело это — древняя история. Трудно поверить, что после всех этих лет сын еще…
Бернадетт резко перебила его:
— У него убили всю семью.
Гарсиа вырвал листок из блокнота и стал писать.
— Будьте осмотрительны.
— Врожденное качество.
Он перебросил ей бумажку через стол. Подхватив ее, Бернадетт прочла:
— Марта Юнгес. «Йенсен, Милинкович энд Юнгес». Ее фамилия прямо на вывеске, а?
Босс выхватил у нее листок.
— Я позвоню. Я ее знаю. Кажется, ее номер телефона есть у меня в мобильнике.
Бернадетт сжала губы. Терпеть его недоверие к ней становилось трудно.
— Как вам будет угодно, сэр.
— А я прямо сейчас и займусь этим. — Он отодвинул стул и встал из-за стола. — Прошу меня извинить.
Достав из кармана брюк мобильник, Гарсиа прошел в гостиную, набирая на ходу номер. Пока он говорил по телефону, то стоял к Бернадетт спиной. Секунд тридцать все в ней возмущенно клокотало, прежде чем она смогла вернуться к чтению.
Заявление жертвы по воздействию, вежливое по тону в самом начале, довольно скоро перешло на надрыв. Слова были не просто сердитыми — они дышали яростью, мстительностью, праведностью. По всему тексту были разбросаны выдержки из Библии. Глаза ее бегали взад-вперед, пока она просматривала каждую строчку. Да, для писавшего никакого «подставь другую щеку» быть не могло.
Гарсиа повернулся и пошел обратно на кухню, держа телефон плотно прижатым к уху и поясняя на ходу:
— Жду ответа.
— Послушайте, что он заявил судье: «Я не чувствую вкуса еды, а ем только для того, чтобы оставаться в живых. Я не могу сосредоточиться, чтобы вести машину, смотреть телевизор или слушать музыку, не говоря уж об уроках в классе. Каждую ночь я не могу уснуть, сплю всего по нескольку часов. Все время просыпаюсь от одних и тех же звуков. Мне слышатся вопли моей матери, моего отца и сестер, умоляющих сохранить им жизнь». — Пропустив несколько абзацев, она перешла к концу страницы: — Вот здесь, посмотрите. Он видит две причины оставаться в живых и как бы связывает их воедино в одном предложении. Плюс вот вам и упоминание о нашей леди-адвокате: «Одна ночь необузданного насилия и кровопролития, устроенного мистером Олсоном — а поверьте мне, он был одним из убийц, что бы ни говорила тут его лгунья-адвокат, — сделал меня хуже чем сиротой. Я один на всем белом свете. У меня нет причин жить, кроме как следовать своему религиозному призванию. Оно зовет меня и вытягивает из пучины страданий. Путь священника наряду с поисками справедливости дает мне цель и смысл жизни». — Бернадетт перевернула последнюю страничку заявления: — «Этот человек… этот дьявол… возможно, когда-нибудь выйдет из тюрьмы, но никогда ему не уйти от своей вины и своего греха. Господь позаботится о том, чтобы справедливость восторжествовала, пусть в этой жизни, пусть в следующей. Мне остается только надеяться, что в этой, тогда я стану свидетелем и смогу насладиться этим. Мне хотелось бы, чтобы он перенес те же страдания, каким подверг моих родных. Я молюсь, чтобы ему выпало отдать глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб. А самое главное — жизнь за жизнь».
Гарсиа предостерегающе поднял руку: помолчите. Пока он говорил по телефону, Бернадетт взглянула через всю комнату на бумажный квадратик, который прилепила в центр белого креста. «Жизнь за жизнь». Как ей в голову пришло записать эти три слова? Что означает эта фраза? Она вообще что-нибудь означает? Бернадетт быстро отвела взгляд от стены, уставившись на босса. Тот закончил разговор.
— Что сказали у нее в конторе?
— Всю прошлую неделю она пробыла в Твин-Сити. Шаталась по домам друзей. Ожидалось, что в середине недели она выедет в Милуоки, чтобы успеть к сегодняшнему приобщению материалов к делу. — Гарсиа положил телефон в карман. — Утром сегодня в конторе не появилась. Там считают, что она все еще в дороге, на подъезде. Беда в том, что они не могут дозвониться ей на мобильник.
Бернадетт не сводила с него глаз.
— Беда в том, что она мертва.
Глава 28
— Надо бы взглянуть на этого святого отца Куэйда, — сказал Гарсиа.
— Знаете еще какого-нибудь священника, который мог бы что-нибудь сообщить нам про него? — спросила Бернадетт. — Кто уже достаточно времени занимается этим делом и всех знает?
— Вообще-то да. — Вынув мобильник из кармана, Гарсиа раскрыл его.
— А давайте вы меня представите, а потом позволите мне все выведать? — попросила она.
— Тот, кому я собираюсь звонить, — мой приходской священник. Давайте я задам ему вопросы, а вы продолжите корпеть над папками?
Гарсиа опасался, что Бернадетт может обидеть его пастора. Наверное, он был прав. Она даст ему позвонить. А кроме того, пастор — это его источник, а не ее. Она пошла к столу и уселась за него.
— Само собой.
— Держите ушки на макушке, — предупредил он. — Я попробую позвонить святому отцу домой.
Бернадетт смотрела, как он сел напротив и стал набирать номер. Она заметила, что босс помнил телефон наизусть: набирал его, никуда не заглядывая.
Поднеся телефон к уху, Гарсиа попросил:
— Напишите дополнительные вопросы и суньте их мне под нос.
Бернадетт взялась за ручку и нервно щелкала ею, пока босс дожидался ответа.
— Отец Пит? Энтони Гарсиа.
Бернадетт хмыкнула. Когда дело касалось священника, босс ее был Энтони, а не Тони. Бросив ручку, она забарабанила пальцами по столу, выслушивая предварительные любезности, в которых рассыпался Гарсиа:
— Как вы поживаете?.. Я хорошо, благодарю вас… Готовитесь к осеннему празднику?.. В самом деле?.. Что вам требуется? Возможно, я наскребу немного игрушечных значков… или шариков… Да-а. Да-а. На них написано «ФБР»… Нет. Ручек нет. Извините.
В конце концов записки, которые Бернадетт то и дело совала боссу под нос, ему надоели. И он сказал в трубку:
— Отец Пит, у меня по этому делу работает оперативный сотрудник. Бернадетт Сент-Клэр. Она сидит со мной рядом. У нее есть свои вопросы, на которые она хотела бы получить ваши ответы. Не возражаете, если я ей передам трубку? — Бернадетт уже потянулась через стол за телефоном, но Гарсиа предостерегающе поднял свободную руку, останавливая ее. — Разумеется. Где вы хотите с нами встретиться? — Гарсиа выслушал ответ священника и засмеялся. — Возможно, нам удастся втиснуться на несколько пирамидок.
Бернадетт следовала за Гарсиа на своем грузовичке-колымаге. Он хотел, чтобы она поехала с ним в легковушке, которую он привез из Миннеаполиса, но она презрительно отнеслась к похожему на полицейский патруль «форду». При официальной — без украшательств — наружной отделке и при темном — «притворимся, что нас тут нет» — внутреннем убранстве «форд» смотрелся как чиновник на колесах. «Не хватало еще приладить мигалку на крышу — и дело в шляпе», — подумала она.
Она легко держалась вплотную к Гарсиа в медленно, с остановками, катившем потоке машин в деловом центре Сент-Пола. Они свернули на Райс-стрит и проехали на север меньше двух миль, оказавшись на рабочей окраине, называвшейся Северный край.
Бернадетт слегка удивилась, когда они остановились перед спортивным залом католической школы, однако ничего не сказала, проходя следом за Гарсиа к напоминавшему глыбу зданию. Пока они сбегали по ступенькам в подвал, она слышала отчетливый стук шаров, сбивающих кегли. Гарсиа открыл дверь на лестничной площадке, и они ступили в помещение для боулинга.
Расстегнув куртку, Бернадетт принялась оглядывать слабо освещенный прямоугольник с низким потолком и стенами в деревянных панелях. Она насчитала восемь дорожек, половину которых занимали седовласые мастера шаров. Небольшой бар с очень простым меню: пицца, хот-доги, хрустящие начос, конфеты и шоколадки, пиво и поп-корн, — который был в уголке. Устроившись на высоких стульях возле стойки, два старичка нежили в руках по чашке кофе. В другом углу, возле самой двери, стояла беспризорная стойка со стареньким кассовым аппаратом сверху, за ней располагались полки, заполненные ботинками для боулинга. На деревянных полах и стойках — ни пятнышка, но все равно помещение пропахло подгоревшим сыром и ношеной обувью.
