— Сей момент. — Чарлз задергал руками и ногами, изображая испуганного цыпленка. Мол, видишь, двигаюсь.
Это вызвало у девочки улыбку. Большое достижение, если учесть, что настроение его тринадцатилетней дочери обычно колебалось от мрачного до совсем угрюмого. И надо сказать, не без причины.
Покончив с сочинением, Чарлз чмокнул Анну в макушку, и дочь проворчала то ли «спокойной ночи», то ли «пошел на фиг».
А он отправился в спальню, где под одеялом лежала Диана и притворялась спящей.
* * *
На следующее утро он столкнулся в лифте с Элиотом.
— Могу я кое о чем спросить? — начал Чарлз.
— Разумеется.
— Ты знал, что они явились с намерением отстранить меня от дела?
— Я знал, что они пришли с претензиями по поводу рекламы. А то, что тебя отстранили, свидетельствует о серьезности их претензий.
— Я спрашиваю, ты знал, что назревало?
— Зачем?
— Что «зачем»?
— Зачем тебе знать, был я в курсе или нет? Какая тебе разница, Чарлз? Назрело, и все.
Двери лифта раздвинулись. На этаже стояла Мо с двумя блокнотами и новым творческим режиссером проекта.
— Вы вниз? — спросила она.
Глава 8
— Лусинда, — проговорил он. Или, скорее, проскулил.
Так, по крайней мере, показалось ему — звук, подобный тому, что издает собака, когда ей наступают на хвост.
Она снова оказалась в поезде.
Чарлз не заметил ее, когда садился. Развернул газету и моментально погрузился в мир спорта: «Тренер Фэссел сокрушается по поводу недостатка напора четверки своих нападающих в прошлое воскресенье…»
Но вот опять возникла черная туфелька на каблучке-шпильке, и точно клинок нацелился в его сердце. Чарлз поднял глаза и обнажил для удара грудь.
— Лусинда…
Секундой позже ее идеальное лицо переместилось в проход, и она уставилась на Чарлза сквозь очки в черной оправе — а ведь в прошлый раз на ней не было никаких очков, он это точно помнил. Ее улыбка вспыхнула, словно прожектор, в полный накал. Нет, скорее, как матовая лампа, мягкий свет которой скрадывает контрасты, и от этого все выглядит красивее, чем есть на самом деле. Лусинда сказала:
— Привет.
Это сладостное слово прозвучало вполне искренне — женщина, казалось, обрадовалась ему. Хотя их свидание состоялось на три дня позднее и на четыре ряда дальше, чем предполагалось.
— Почему бы вам не перебраться ко мне? — поинтересовалась она.
В самом деле, почему бы и нет?
Она поджала свои несусветно длинные ноги, чтобы его пропустить.
— В самое время. А то я собиралась заявить в полицию о краже девяти долларов.
Чарлз улыбнулся:
— Я искал вас на следующий день по всему поезду.
— Рассказывайте!
— Нет-нет, правда.
— Я шучу, Чарлз.
— Я тоже, — солгал он.
— В таком случае, — она протянула руку с безукоризненно отполированными кроваво-красными ногтями, — расплачивайтесь.
— Разумеется. — Он достал бумажник, быстро спрятал фотографию Анны, словно она служила предостережением, на которое не хотелось обращать внимание, вынул десятидолларовую банкноту и передал Лусинде. Кончики пальцев скользнули по ее горячей и слегка влажной коже.
— Ваша дочь? — спросила Лусинда.
Чарлз, чувствуя, что покраснел, ответил:
— Да.
— Сколько ей лет?
— Очень много лет. — Тон умудренного опытом человека, который не верит, что кому-то дано понять его отцовские муки. Эдакое добродушное «Я ее люблю и все такое, но временами не отказал бы себе в удовольствии свернуть ей шею».
— Расскажите мне о ней.
Значит, у нее тоже есть дети. Конечно, а как же иначе?
— Дочери? — спросил Чарлз.
— Одна.
— Отлично. Я показал вам свою. Теперь ваша очередь.
Она рассмеялась. Один-ноль в пользу Чарлза-ловеласа. Она потянулась за сумкой — из тех, что отличаются множеством всяческих вместилищ. Такие сумки можно брать в походы, если бы их не делали из самой дорогой кожи. Лусинда нашла бумажник, открыла и продемонстрировала фотографию.
На снимке была изображена очень симпатичная девчушка лет пяти на качелях, наверное, за городом. Белокурые волосы разлетелись в разные стороны. Веснушчатое лицо, круглые коленки и очаровательная улыбка.
— Она восхитительна, — похвалил Чарлз и не покривил душой.
— Спасибо. А то я иногда совершенно об этом забываю. — Лусинда явно подстраивалась под его родительский тон. — Ваша, насколько можно судить, тоже очень мила.
— Ангел, — ответил Чарлз и тут же пожалел, что это слово сорвалось у него с языка.
Подошел кондуктор и попросил предъявить билеты. Чарлз чуть было не полюбопытствовал, не вспомнил ли он теперь эту женщину. Ведь кондуктор так и пялился на ее ноги.
— Вот, — сказала она, когда кондуктор наконец исчез. — Это вам. — И подала Чарлзу долларовую бумажку.
— А как же проценты?
— На сей раз прощаю.
Его заинтриговало, что означало «на сей раз».
— Я не помню, чтобы на вас были очки, — сказал он.
— Надо приобрести новые контактные линзы.
— Кстати, очки вам очень идут.
— Вы так считаете?
— Да.
— Я не слишком серьезная?
— Мне нравятся серьезные.
— Почему?
— Что «почему»? Почему мне нравятся серьезные?
— Да, Чарлз, почему вам нравятся серьезные?
— Если серьезно… не знаю.
Лусинда улыбнулась:
— А вы забавный.
— Стараюсь.
Они проезжали Роквилл-центр, и из окна вагона стал хорошо виден кинотеатр, куда он часто водил Диану. На мгновение в голове возникла сюрреалистическая мешанина, и Чарлз представил, что крепко зацепился в своей новой Вселенной — устроился с удобствами в Чарлзвилле. Они недавно поженились с Лусиндой и вот едут вместе на работу и треплются о недавнем медовом месяце. Где же они его провели? Ах да, на Кауаи[378]. Две недели в шикарном номере в тамошнем «Хилтоне». Уже подумывают заводить детей — в конце концов, они же не молодеют. Девочку и мальчика, решили они. Хотя пол не имеет особого значения — были бы здоровы…
— Трудный предстоит денек? — спросила Лусинда.
— Трудный? Конечно.
Придется отбрехиваться от рассерженных заказчиков, которые явятся по его душу, и отмахиваться от начальников, которые так и норовят его предать. На какую-то долю секунды Чарлзу захотелось поделиться с ней неприятностями и, найдя теплое местечко у нее на плече, выплакаться.
— У меня тоже.
— Что?
— Будет нелегкий день.
— Наверное, в эти дни много неприятных звонков.
— Если считать неприятным звонком, когда тебя грозят убить, то — да.
— А вы тоже забавная, — улыбнулся Чарлз.
— Полагаете?
— Во времена, получше нынешних, вы, наверное, нравились клиентам.
— Шутите? Они же всегда считают, что вы зарабатываете им недостаточно денег. У каждого находится кузен, свояк или бабушка, чей капитал вырос в шестьдесят четыре раза против его.
— Понятно. Это что-то вроде метания стрел.
— Именно. Только теперь все мечут стрелы в меня.
Чарлзу показалось, что он различил в ее речи легкий акцент.
— Вы родились в Нью-Йорке?
— Нет, в Техасе. Я из семьи военного. Росла везде и нигде.
— Должно быть, пришлось несладко. — Чарлз решил, что подобное заключение как нельзя точнее соответствует его банальной внешности.
— Раз в полгода лучшие подруги меняют имена. Но с другой стороны, и ты можешь постоянно обновляться. Если прокололась на чем-то в Амарилло, то в Сарасоте ни к чему об этом знать. Все чисто.
— Ясно, — хмыкнул Чарлз.
Пассажир напротив притворялся, будто читает газету, но на самом деле занимался тем же самым, чем недавно кондуктор: использовал любую возможность поглазеть на ляжки Лусинды. И Чарлза охватила законная гордость собственника, хотя его права на Лусинду действовали всего лишь в течение двадцати минут поездки до Пен-стейшн.
— И часто это случается? — спросил Чарлз.
