— Нет. Он всех игнорировал. Ни с кем не хотел говорить, просто сидел в комнате со своим компьютером. И вот теперь это.
Она смотрела на меня осуждающим взглядом, словно в этом была моя вина. Затем, видимо, спохватилась и снова опустила глаза. По ее верхней губе протянулась едва заметная пенистая линия от капучино.
— Может, это к лучшему, — предположила я. — То, что ему нужно, — уйти на время, побыть одному и справиться с этим самостоятельно.
— Он нуждается в лечении.
— Может, это и есть его лечение. Иногда инстинктивно чувствуешь, что лучше для тебя.
— Вы можете с равным основанием утверждать, что человек со сломанной ногой должен ходить на ней, чтобы излечиться. Вы не знаете его, не знаете, каким он был раньше. Он сломлен, теперь это другой человек.
Она заплакала, слезы катились по ее лицу, задерживались и стекали в уголки рта. Я ощущала вкус соли. Она не обращала внимания на слезы и пила кофе большими глотками.
— Но вы говорили, что он ничего не писал до сих пор. — Я указала на записку. — Разве это не добрый знак?
Несколько секунд она молчала. Когда прервала молчание, прозвучал вопрос:
— Он все еще пьет?
— Да, пьет. Фатально. Мне не встречались люди, которые пили бы так много.
— Если он не бросит пить, то угробит свою печень. Это слишком серьезно, Кэт. Гевин не может покончить с этим сам. Он хоть намекнул, куда едет?
Я помотала головой, и Эгги вздохнула.
Наш кофе закончился.
— Вы останетесь здесь? — спросила она.
— Нет. Я уеду в Лондон. Там у меня есть парень.
— Думаю, и я поеду. Кажется, здесь мне ничего не удастся сделать.
Она поискала в сумке кошелек, вынула оттуда конверт и вручила его мне.
— Взгляните на это, — сказала она.
Это была фотография Гевина. Когда я взглянула на нее, у меня перехватило дыхание. Я чуть не заплакала. Его снимали давно. Он сидел в кресле, в саду, расслабившись, с пытливым взглядом, словно кого-то слушал. Шрама не было, и выглядел он чистым, аккуратно выбритым и гораздо моложе. Но особая разница между ним прежним и нынешним заключалась в глазах. В тех глазах были уверенность, даже смелость. Он выглядел человеком, полным энергии, приверженным идеалам, готовым принять и бросить вызов. Я в нем едва узнавала того человека, которого знала. Я вернула фото.
— Если он пришлет весточку по электронной почте, вы дадите мне знать? — спросила я.
Эгги улыбнулась.
— Да, — сказала она. — Очень вам признательна.
Глава 8
Гевин получил телефонный номер Бертрана от знакомого в редакции газеты, куда он пытался устроиться журналистом, прикомандированным к воинской части. В то время, когда редактор разговаривал по телефону, к Гевину подошел парень, которого он встречал раньше один или два раза, и вручил ему клочок бумаги, на котором были написаны номер мобильника и имя: Бертран Найт.
— Если вам не повезет, обратитесь к этому малому.
Позднее Гевин звонит ему из квартиры, объяснив трудности, которые им предстоят.
— Плюнь на это, — говорит Бертран. — Эти паршивцы не позволят тебе что-нибудь увидеть. Поедем вместе.
Гевин даже не сообщил ему еще своего имени.
— Ты не хочешь познакомиться с моей работой? Давай встретимся, взгляни, раз мы будем работать вдвоем.
— Как пожелаешь. Встретишь меня в пиццерии на Руперт-стрит. В 9 вечера. Возьми с собой книгу «Туман» Джеймса Герберта. Так я опознаю тебя.
Гевин тратит полдня на поиски в букинистических лавках экземпляра «Тумана». Ему не хочется выкладывать деньги на новый экземпляр. В конце концов он бросил поиски и поехал в книжный магазин Уотерстоуна. В секции ужасов стоят многочисленные ряды черных книг с красным, белым и золотым тиснением, с темно-зелеными и багряными картинками на корешках и обложках. Две полки отведены Джеймсу Герберту. Гевин не знал, что он написал так много книг. Еще в школе он прочел пару из них, но это было не в его вкусе. Его несколько обеспокоил выбор Бертрана. Он сомневался, хочет ли проводить время с человеком, увлеченным книгами ужасов.
Оказывается, Бертран не читал этой книги и книг, ей подобных.
— Когда ты позвонил, я был у приятеля, и это оказалась первая книга, которую я заметил у него на полке. Это — его книга.
Он рывком открывает книгу. На форзаце красуется надпись зелеными чернилами: «Джимми, на 15-й день рождения, от твоей подружки Черил».
— Полагаю, я должен был спросить у него, прежде чем брать книгу, — говорит Бертран.
— Возможно, это неплохая мысль.
— Я не читаю современной литературы. Не понимаю ее. Там реальная жизнь достаточно нереальна, ты не находишь? Кто только выдумывает такое? Полные болваны, шестидесятилетние мамаши, Майкл Джексон. В жизни же сталкиваешься с реальным ужасом.
— Например, с войной?
— С войной, изнасилованием, геноцидом, пытками, увечьями, педофилией. С фашизмом, нищетой, голодом, обезглавливанием, забиванием камнями, расчленением.
Бертран говорит так, словно читал меню. Речь легкая и уверенная.
— Я делал снимки во время войны в Заливе, в Руанде, Боснии и Афганистане. Тебе красное вино или пиво? Белое вино я не буду.
— Красное вино пойдет.
Гевин уже работал с некоторыми людьми, которые полагают, что знают обо всем. Они описывали события во всех частях света, видели различные зверства, рисковали жизнью и считали, что это дает им право на некоторое превосходство. Дело не просто в обладании большим опытом и осведомленности. Это ставило их на более высокий моральный уровень, делало их более ценными, чем молодые журналисты, у которых не было возможности приобрести такой опыт.
Бертран, вероятно, был лет на десять старше, чем он, и более опытен, но у Гевина не сложилось впечатления, что Бертран стремится бравировать своим опытом. Он не интересовался и подробностями жизни самого Гевина.
— Я знаю одного человека к северу от границы. Он журналист, правда, сейчас не пишет. Он обязан мне кое-чем. Поможет найти подходящего парня, который переправит нас на ту сторону. Он будет помогать нам столько, сколько потребуется.
Официант приносит вино и два стакана. Бертран машет рукой, когда официант спрашивает, кто из них будет пить вино.
— Оставьте его здесь, спасибо. У тебя есть экипировка? Есть бронежилет? Средства химзащиты? Средства связи?
Ничего этого у Гевина нет, но Бертран все равно машет рукой:
— Не беспокойся, все это легко достать.
Подходит другой официант с тарелками, на которых лежат порции горячих макарон. Бертран сразу же принимается за еду. Наклонившись вперед, подносил ко рту вилку с макаронами. Он съел полтарелки, прежде чем сделать перерыв, положить вилку и взять хлеб из корзинки на столе. Разламывает хлеб надвое.
— Мы сможем вылететь лишь в конце недели. Я закажу билеты сегодня вечером по компьютеру. Затем полетим до места к югу от границы. Будет лучше нанять кого-нибудь, чтобы он довез нас. Или купим машину. Потом отдадим ее Фреду, моему приятелю, в качестве благодарности за то, что он нас приютит. Да, лучше всего позаботиться об этом.
Он берет вилку и подцепляет новую порцию макарон.
— Что ты об этом думаешь? — спрашивает он во время еды.
Гевина это мало трогает. Он охвачен возбуждением, которое мешает глотать пищу. Он хотел ехать и писать материалы о войне, но до сих пор не представлял себе, что это возможно. Хотя редактор был настойчив, Гевин полагал, что мало шансов на то, что он будет прикомандирован к воинской части в качестве журналиста. В прошлом у него было слишком много проблем с этим. Он рассматривал возможность поехать в одиночку, но было страшновато. Он составлял маршруты, изучал по Интернету цены на экипировку, сидел над картами и на этом ограничивался. Бертран, кажется, и не думает об опасностях. У него энтузиазм бульдозера.
— Я пока не сказал, что поеду, — говорит Гевин. — Пока мы только встретились. У меня нет повода, чтобы верить тебе.
