Спустя три недели Монторси начал приходить в себя. Медленно. Едва проснувшись, он шел в ванную, выплевывал пенистую густую слюну. Он потерял более десяти килограммов. Он не видел солнечного света более двадцати дней. Он был желтый, желтовато-зеленый, цвета гноя, выступающего на поверхности кожи. У него отросла борода, мышцы обмякли, спина стала худой, костлявой. У него болели суставы. Он без передышки исследовал свой реликварий. Присутствие Мауры чувствовалось все сильнее. Образы били в него, болезненно освещенные, с высокой частотой, даже теперь, когда он работал вместе с Крети. После убийства банкира в финансовых верхах Франции произошла революция. С ними связались представители французских спецслужб. Ишмаэль сделал высадку во Франции. Шел огромный поток информации между Парижем и Миланом. Имя Ишмаэля продолжало всплывать на поверхность кусками, которые нельзя было связать воедино.
Через месяц заключения на улице Подгора, когда деятельность Ишмаэля во Франции достигла своего апогея, Крети решил вывести Монторси из квартиры. Они спустились выпить кофе. Он был слаб, колени тряслись. Скудное миланское солнце — бледно-серый разреженный свет, отражающийся от белизны огромных стен Дворца правосудия, раздражал его на протяжении этих нескольких неуверенных шагов до стойки. Они сели. Он купил свою первую пачку «папье маис» после того, как выкурил около сотни принадлежащих Крети.
Он был одинок. Маура присутствовала, молчаливая и рассеянная, как свет снаружи, на заднем плане его внутреннего существа, все та же, она едва-едва, но неустанно дышала в нем. Они закурили. Крети заказал пива. Сказал, что его зовут Машопинто. Крети было имя для прикрытия. Уже тридцать лет он работал на спецслужбы. Он убил много людей. Он потерял много людей. Он был вдовец. Его часто использовали для заказных убийств, финансируемых спецслужбами. Он был опасным и надежным животным, у него был острый, лишенный угрызений совести инстинкт преследования.
Крети, казалось, подслушал мысль Монторси.
— Мы — вымирающие животные, — сказал он ему. И отхлебнул большой глоток пива.
На следующий день Крети сделал Монторси предложение.
Предложение представляло собой контракт на тонкой и легкой папиросной бумаге. Пишущая машинка плохо отпечатала буквы. Второстепенные приписки были сделаны совсем мелким шрифтом. Они потратили весь день на чтение контракта. Это был рискованный договор. Он имел смысл до тех пор, пока ответственность за государственное подразделение, координируемое Крети, принадлежит именно Крети. Без Крети это был риск, виселица. В спецслужбах происходила постоянная передача полномочий из-за событий, о которых трудно говорить. В чужой стране, если ты ранен, то выпутываешься сам. Не бывает отмены приговора в чужой стране, если тебя арестовали, — спецслужбы не вмешиваются. Если ты погорел — это твои дела. Смерть парила на темном фоне, ею веяло между слогов. Смерть. Маура. Вина пожирала его. Он плакал, часто ночью. Он видел Мауру повсюду, воспоминаний становилось все больше. Он хотел бы поговорить с ней. Казалось, будто прошло уже десять лет. Он хотел говорить с ней долго. Он хотел удержать ее у себя. Он чувствовал, будто то, что она далеко, — это временно, ненадолго. За всю жизнь это было самое сильное его ощущение — что он встретит ее, что им суждено встретиться, скоро, в реальности.
Он подписал контракт со спецслужбами. Решил не заходить в управление, чтобы попрощаться.
Первая операция началась месяц спустя. Сначала его отправили на обучение.
Инспектор Гвидо Лопес
Люди из разных стран собрались вместе, чтобы войти в этот темный тайный сговор неограниченных требований.
Ги Дебор. «In girum imus node et comsummimur igni»
Милан
27 марта 2001 года
15:50
Большие Шишки. Фотографы неистовствовали. Напряжение подскочило. Лопес — снаружи, возле входа в ISPES. Он видел, как медленно подъехал первый лимузин, впереди — эскорт из мотоциклов. Из-за угла, слева, — второй лимузин. Агенты на мотоциклах, выключенные сирены, вспышки.
Третий лимузин.
Четвертый.
Пятый.
Шестой.
Все собрались.
Начали открывать двери.
Первым из машины вышел Солана. Бывший босс НАТО в Европе. Неровная борода, волосы с проседью, очки. Неприятное лицо. Рядом с ним — трое мужчин, личные телохранители, четвертый сопровождающий был за рулем лимузина, он медленно вел машину вперед в потоке вспышек, чтобы дать место лимузинам, ехавшим за ним. Солана шел очень быстро, не улыбаясь. Из зала по координированию операций вышли их руководители. Среди них — Сантовито. Лопес увидел, как тот слегка наклонился к испанцу, пожал ему руку, все быстро зашагали к зданию. Теперь они уже были внутри ISPES, в безопасности. Лопес поискал взглядом снайперов на здании Медиобанка — их почти нельзя было различить.
Второй лимузин.
Вышел Джордж Буш-старший: гораздо выше ростом, чем можно было себе представить. Очень высокий. В отличие от Соланы Буш улыбался. Кожа покрасневшая, широчайшая улыбка, рука протянута вперед — чтобы поприветствовать журналистов. Единая вспышка — оттуда, где стояли фотографы. Еще ему кричали: «Мистер Буш! Мистер Буш!» — и Буш еще раз обернулся туда, чтобы поприветствовать людей. Два метра сердечности. Чистейший президентский стиль. Несколько секунд напряжения. Сантовито и другие вернулись ко входу, ожидая нового приема пищи. Вокруг Буша — суматоха. Три телохранителя, маленькая толпа американских агентов, внешнее кольцо из агентов итальянских спецслужб. Буш — цель Ишмаэля? Американцы играли на него. Лопес понял. Все может случиться, Ишмаэль может нанести удар. Важно отвезти папочку Буша обратно домой. Того окружили главы спецслужб. Рукопожатия. Он с трудом шел, разрезая толпу. Внутрь. Теперь и он в безопасности.
Третий и четвертый лимузины.
Карлссон и Перес де Куэльяр вышли вместе. Бывший шведский премьер, тот, что занял место убитого Улофа Пальме: блондин, высокий, поджарый. Он не мог быть никем иным, кроме как шведом. Он был самой незначительной фигурой из всех гостей — и действительно всем было на него наплевать. Формальные любезности встречающих. Он быстро вошел внутрь.
Перес де Куэльяр, чье здоровье подточено раком. Он шел с трудом, опираясь на палку. Двое из его телохранителей держали его, чуть приподнимая, под мышки. Впавший в детство старик, который много лет возглавлял ООН. Весь сероватого цвета, как некоторые рептилии. Теперь любезности со стороны глав служб безопасности: они не толкались меж собой, они приветствовали Переса с общим холодным сочувствием. Возможно, это был его последний выход на публику. Фотографы — в ожидании.
Пятый лимузин: Генри Киссинджер. Узнать невозможно. Крупный седой старик — очень белые волосы. Лопес не узнал бы его: ничего общего с тем человеком, который монополизировал своей персоной все газеты тридцать лет назад. Он избежал покушения в Париже и теперь проявлял естественную осторожность. Он не улыбался. И у него тоже — три телохранителя. Несколько фотовспышек. Встречающие как с цепи сорвались. Лопес увидел, что Сантовито чуть ли не подпрыгивает, чтобы подойти поближе к Киссинджеру. Тот был стар и, казалось, больше не входил в высокие круги. Очевидно, это было не так, если шефы готовы убить друг друга, чтобы поговорить с ним. Он быстро прошел внутрь. Пока все хорошо.
Шестой лимузин, последний. Михаил Горбачев-шоу. Фотографы сошли с ума. Поднялся гул. Они кричали: «Михаил! Михаил!» Горба-шоу тоже постарел. Раиса умерла. В Милан Горбачев приезжал несколько раз, а Лопес должен был заниматься вопросами обеспечения безопасности для всех высоких гостей. Он уже видел Горбачева вблизи. Теперь он был более седым, похудел, побледнел — постарел. Опустевший бурдюк. Он улыбался — фальшивая улыбка. Как Буш: рука протянута в направлении фотографов, приветствие в ничто. Буш и Горбачев — герои оттепели. То, что происходило десять лет назад, зависело от них. Берлинская стена, падение России, реформа мировой экономики. Это были они.
