— Мои «друзья из ФБР» сейчас заняты тем, что пытаются поймать вас… а возможно, и меня тоже. Я же собираюсь помочь женщине, укравшей картину стоимостью один триллион долларов, вывезти ее за пределы страны. Вероятно, в Лувре я случайно ранил или убил ни в чем не повинных людей. Угадайте, как сильно меня сейчас любят в ФБР?
— Значит, мы теперь вдвоем? — подытожила Хелен.
Миллнер кивнул и поднял картину.
— Втроем! — с усталой улыбкой произнес он. — Должно быть, я спятил, раз иду на это.
— У вас не было выбора, — сухо отозвалась Хелен.
Миллнер бросил на нее скептический взгляд.
— Свободной воли не существует. Неврология давно доказала этот факт. Классический эксперимент: испытуемым предлагают выбрать между двумя кнопками. За несколько секунд до того, как они сделают это, на магнитно-резонансном томографе можно увидеть, какая доля мозга получила импульс раздражения, и только на основании электрического импульса можно со стопроцентной уверенностью судить о том, какую кнопку выберут испытуемые через несколько мгновений.
— И что это означает? — спросил Миллнер, все еще державший перед собой картину на вытянутых руках.
— Это значит, что мы делаем не то, что хотим, а хотим то, что делаем.
Казалось, Миллнер на миг задумался над ее словами, а затем покачал головой.
— Я не хочу всего этого, но делаю. — Он отвернулся и осторожно убрал картину обратно в сумку.
Глава 99
Париж
Он поймал муху и снова выпустил. Повторил игру несколько раз, поскольку все искусство заключается в повторении. Репродукция и разделение. Человечество этого еще не поняло.
Одним жарким августовским днем 1911 года Винченцо Перуджа похитил «Мону Лизу» из Лувра, перевез в Италию и тем самым сделал знаменитой. До возвращения во Францию ее даже выставляли в галерее Уффици во Флоренции как трофей.
Неожиданностью для него стал поступок боливийца Уго Виллегаса, который в 1956 году бросил в нее камень. Мелодия картины, которую он не мог выносить, толкнула его на такой варварский поступок. Этот случай предотвратить не удалось.
В 1963 году картина отправилась в Вашингтон, в 1973-м — в Японию.
Ее успеху не мешало даже бронированное стекло, в которое ее заключили.
Однако потом долгое время ничего не происходило. Совсем ничего, и это было плохо. Понадобился Павел Вейш, чтобы помочь ей обрести новую известность. И он был уверен, что, несмотря на преклонный возраст, «Моне Лизе» предстояло пережить вторую молодость.
На него никто не обращал внимания. Анонимность хорошо одетого человека. После взрыва в Лувре появилось много деловитых мужчин в костюмах. Особенно здесь, в сердце музея. Кто-то впустил его, если не ты сам, значит, кто-то другой. Не мог же он пройти сквозь стены в самом деле! При мысли об этом он усмехнулся. Есть в этом что-то очень древнее: чувствовать себя в безопасности за стенами.
И теперь все смотрели на деревянный ящик, который только что доставили на тележке. Охранники Лувра выстроились в ряд, гордясь предоставленным им правом и считая себя избранными, поскольку могли бросить взгляд на произведение искусства, освобожденное от бронированного стекла. Заведующая отделом консервации (это он прочел на ее бейдже) и руководитель экспозиции суетились вокруг, отдавая указания группе реставраторов.
Ящик открыли, убрали слои защитного материала, и сотрудники музея, надев белые перчатки, наконец вынули картину. Зазвучала музыка, и ему пришлось прислушаться, прежде чем на губах его промелькнула довольная улыбка. «Хорошая девочка», — подумал он и чуть было не расхохотался.
Впрочем, сотрудникам музея было не до смеха. Пронзительно вскрикнула заведующая отделом консервации и недоуменно всплеснула руками, заметно побледнел руководитель экспозиции. Кто-то принялся звать полицию, куда-то звонить.
Выглядела картина ослепительно и была воистину прекрасна, чего с ней не случалось уже несколько столетий. Почти так же очаровательна и естественна, как модели, с которых ее писали. Будет представление!
Его задача выполнена. Он незаметно удалился. Его прогулочная трость оставляла на паркете, уложенном в форме рыбьего хребта, маленькие круглые отпечатки.
Последний хребет еще предстояло выдернуть, чтобы раз и навсегда успокоить Салаи.
Глава 100
Франция
— Тем не менее это безответственно, — переживала Хелен. — Нужно было ехать на автомобиле. Нельзя садиться в битком набитый поезд с заряженной бомбой! — Она говорила слишком громко, и, несмотря на то в купе что они были одни, Миллнер решил, что нужно ее немного осадить.
— Может, прокричите об этом в мегафон? — проворчал он. — На автомобиле мы добирались бы часов двадцать, если повезет. И на дорогах намного выше риск подвергнуться проверке. Патрик Вейш не станет активировать бомбу.
— Почему вы так уверены?
— Потому что заряд лежит рядом с картиной стоимостью один триллион долларов.
— Пожалуйста, повторите это в мегафон, — с раздражением передразнила его Хелен и с обидой уставилась в окно. Морщины на ее лбу стали глубже.
Они выехали из Парижа добрых четыре часа назад. Скоростной поезд доставит их сначала в Кельн, где им придется сделать пересадку.
Миллнер вспотел. Он инстинктивно нашарил в кармане брюк баночку с таблетками и принял сразу две.
— Что за таблетки вы все время пьете? — с недоверчивым любопытством спросила Хелен.
— Да так… — грубовато буркнул он, чтобы ей расхотелось об этом допытываться.
Однако Хелен уже наклонилась вперед и прочла надпись на этикетке вслух:
— Трамадол. — Ее печальный взгляд подсказал ему, что ей знакомо это средство. — Воздействует непосредственно на опиоидные рецепторы в таламусе и нервной ткани, — сухо сказала она. — Вызывает зависимость.
— Я знаю, — недовольно отозвался он. — Но кто идеален?
Она едва заметно улыбнулась, что смягчило его чувство вины.
— Это поддается лечению.
— Я знаю, — повторил он. — Может быть, когда у меня будет отпуск или когда меня вышвырнут из ФБР.
Она снова улыбнулась, на этот раз так, что выражение ее лица вызвало у него угрызения совести.
— Это из-за вашего ранения? — Она провела рукой по своей безупречно гладкой щеке. — Я имею в виду шрам, который вы пытаетесь скрыть под бородой. На вид довольно свежий.
— Так и есть. — И почему все пытаются заговорить с ним о шраме?
— Как это произошло?
Он задумался, прежде чем ответить. До сих пор он никому не рассказывал всю историю.
— Во время операции в Бразилии несколько месяцев назад меня подстрелили. Осколок пробил щеку и застрял в челюсти. Мне повезло, могло и убить.
Хелен сочувственно поджала губы.
— Звучит ужасно. Кто в вас стрелял?
— Бразильский полицейский.
— Зачем бразильскому полицейскому стрелять в лицо агенту ФБР?
— Перед этим я ранил ребенка.
Он увидел, как в ее глазах полыхнул ужас, очень похожий на тот, который мелькнул в тот миг, когда он рассказал ей о том, что в Лувре целился именно в нее.
— Ребенка? — в недоумении переспросила она.
— Это был особый ребенок. Дочь председателя Верховного суда Бразилии.
— Почему вы решили стрелять в ребенка?
— Когда террориста, находящегося в международном розыске, мы собирались передать судье, который занимался проверкой законности содержания под стражей, в здании суда началась перестрелка: террориста попытались освободить. Он забаррикадировался в кабинете судьи. А к тому, как назло, пришла одиннадцатилетняя дочь. — Он запнулся. Несколько недель он по мере сил пытался избавиться от этих воспоминаний. — Он выстрелил в ее отца, а девочку взяли в заложницы у нас на глазах. Я был уверен, что он сделает то же самое и с ней, а потом и с собой. Если верить нашим криминалистам, у него были суицидальные наклонности, тип мученика, понимаете?
