Я оставляю себе косметику, краску, машинку и лак для ногтей, но свою прежнюю одежду засовываю в санитарный бачок, смываю в раковину все остатки подстриженных волос. Выходя, я чувствую, что походка у меня стала другой. Я выставляю вперед бедра, плечи у меня распрямились. С такой женщиной шутки плохи. Эта женщина всегда настоит на своем. Она тверда как камень. Она — моя тень, и я это знаю. Она — та, кем могла бы стать Шарлотта.
Час или около того спустя я на небольшой станции обслуживания у дороги. Еще светло, но на небе уже появляется серая нотка. Я хожу вдоль ряда грузовиков на парковке, пока не нахожу один с водителем. Он читает газету, прихлебывая из бутылки, на щитке приборов у него обертки от «Бургер кинг». Все очень традиционно. Я стучу в дверь, улыбаюсь, он опускает окно, высовывается.
— Вы наверняка же едете в сторону Калторпа? — спрашиваю я. — Калторпа или Ашминстера? — Они оба близко от дома. Из того и другого я на автобусе смогу доехать до Эллестона меньше чем за час.
— Я еду в Манчестер, — говорит он. — Так что еду я в том направлении, но я встал на ночевку. Свои часы накрутил. Извини, детка, но я тронусь только часа в четыре утра.
Не сказать, что он неприятен на вид. Мне встречались и похуже. Я не даю себе времени подумать, что делаю, — пожимаю плечами и улыбаюсь.
— Я могу и подождать.
Никто не станет меня искать в припаркованном на ночевку грузовике. Здесь я буду в безопасности.
Он долго смотрит на меня.
— Как тебя зовут, детка?
Его тон изменился. Немного нервный, но и лукавый. Он чувствует возможность. Ситуация, о каких он, вероятно, только читал в порножурналах.
— Лили, — отвечаю я.
Имя приходит с потолка и никак не совпадает с моим диким видом, но по той же причине и подходит к нему. Лили — милая девочка из хорошей семьи, против которой она учинила бунт и так и не вернулась обратно. Ее история сплетается в моей голове, а его глаза обшаривают меня, и я вижу, как подпрыгивает его кадык, когда он сглатывает слюну.
— Меня зовут Фил.
Он открывает дверь и затаскивает меня внутрь. Я с облегчением отмечаю, что от него пахнет чистотой, как и от салона. Ни запаха сигаретного дыма, ни застоялого винного. Только кожа и дезодорант. Могло быть и хуже. Могло быть гораздо хуже.
— Мне нужно соснуть. — Он кивает назад — там сиденье укрыто одеялом. — Чем скорее я высплюсь, тем раньше мы уедем. Если по-честному, так я обычно дрочу перед сном, но… — Он издает смешок, словно отпустил шутку, но глаза у него слезливо-нервные.
— Так или иначе, я должна буду заплатить за поездку, — говорю я, понимая, что это речь шлюхи из дешевого порнофильма, но, надеюсь, он от этого кончит скорее. У него избыточный вес, средний возраст, и я не думаю, что он часто занимается этим со своей женой. Даже если у него откроется второе дыхание, я смогу сделать так, что он кончит в одну минуту. Я думаю как Шарлотта. У меня теперь не остается выбора — только быть Шарлоттой Невилл. Моим прежним «я». Мне необходима вся ее злость. Вся ее сила. Я нужна Аве, и я ее не подведу.
«Я — Шарлотта Невилл, — думаю я, протягивая руку к пряжке пояса под его выступающим брюхом. — Я делала кое-что и похуже. Сделаю и это».
Глава 44
ДО
1989
Май, у Кейти короткие каникулы, но это ничего не значит для Шарлотты. Она теперь почти не ходит в школу, и никому до этого нет дела. Ни одному из учителей не нужна в школе Шарлотта Невилл. Она все ломает. Она бранится. Колотит других ребят. Она неуправляема. И становится только хуже. Малыши боятся ее. Ее злость похожа на ухмыляющегося волка, пожирает детские страхи, чтобы убить собственный. Большой и страшный Серый Волк. Маленькая Красная Шапочка.
— Шарлотта? Ты слушаешь? — Кейти ходит кругами по пустой загаженной комнате, поднимая облачка пыли своими шагами. — Вся кожа у него была серая и какая-то дряблая. Он словно был пустой. Я могла бы целый день на него смотреть.
Они в одном из приговоренных домов на Кумз-стрит. Жадные лапы муниципальных властей вытащили все ценное, и теперь дом стоит, забытый, пока не появятся бульдозеры, чтобы его снести, что вряд ли случится скоро, как не устает повторять соседка миссис Копел.
— Серый, — снова говорит Кейти, растирая пыль пальцами. — Как вот это.
Дедушка Кейти умер, она всего два дня как вернулась с похорон и теперь все время рассказывает об этом, и очень кстати, потому что иначе полились бы слова изо рта Шарлотты.
— Гадость, — говорит она, когда Кейти садится рядом. Они сидят на курточке Шарлотты, чтобы не испачкалось платье Кейти, но спинами прижимаются к стене, и Шарлотта делает заметку на память в своей тупой, гудящей голове: отряхнуть одежду Кейти, прежде чем они разойдутся по домам. Ей бы не хотелось, чтобы у Кейти были неприятности, потому что это означало бы, что они не смогут больше встречаться, а сейчас Кейти — единственное, что не дает ей пуститься во все тяжкие.
— Да, но чудесная гадость.
Шарлотта никогда не видела покойников, но ей как бы хочется посмотреть. Она жалеет, что не видела покойника вместе с Кейти.
— Он пахнул?
Этот дом пахнет сыростью и гнилью, хотя день теплый и солнечный.
— Нет, во всяком случае, плохо не пахнул. Как-то химически, может быть. Как в школьной научной лаборатории.
Шарлотта понятия не имеет, как пахнет в лаборатории, но она согласно кивает.
— Маме, конечно, от всего от этого стало хуже. — Кейти испускает театральный вздох. — Доктор Чеймберс дал ей какие-то таблетки от нервов, но они ей ничуть не помогают.
Шарлотта не хочет думать о таблетках и наклоняется ближе к изящной, красивой Кейти, такой сильной внутри, она упивается ее лирическим голосом.
— Мама одержима смертью. Она думает, я этого не замечаю, потому что они все думают обо мне как о простушке, но это слишком очевидно. Папа говорит: это скорбь, но я не понимаю, почему она так грустна. Он ведь все равно был старый, и у нее теперь есть неплохой дом на побережье. Но она видит это иначе, это очевидно. Когда мы вернулись домой, она так выдраила ступеньки нашей лестницы — чтобы отвлечься, как папа сказал, — что поскользнулась на них! Она, говорит, чуть шею себе не сломала! — Кейти звонко смеется, но в ее смехе есть нотка яда. Кейти ненавидит мать. Она и отца ненавидит, но мать — сильнее. — Она тогда, конечно, взяла наждачную бумагу и затерла полировку, заволновалась, что я упаду. Стала бы я падать! Она заставляет меня принимать витамины. Чтобы я не болела. Правда, Шарлотта, она мне дышать не дает. Папа из кожи вон лезет, чтобы ее вразумить, но она и им управляет. Ему, по крайней мере, нужно ходить на работу. Слава богу, от таблеток ей хочется спать, и я могу выходить из дома и встречаться с тобой.
Она улыбается такой милой и свежей улыбкой, и Шарлотта цепляется за нее.
— Я ей подложила одну в кофе, — говорит Кейти проказливым тоном. — А она одну уже приняла. Теперь сто лет не проснется.
— Может, ей стоит отправиться на вечный сон, — бормочет Шарлотта. Так ли уж плохо это будет? Уснуть навсегда?
— Да! — Кейти вскакивает на ноги. — Может, и стоит! Что мы будем делать тогда? Мы убежим?
Все их игры и фантазии начинаются с побега — «уедем, детка», — с того, кем они будут и что будут делать, и Шарлотта вскакивает, невзирая на усталость, невзирая на снедающую ее ярость, несмотря на слезы, скрывающиеся в ней и грозящие стать ее унижением.
— Бонни и Клайд! — кричит она. — Мы будем грабить банки и говенных людишек! Мы станем легендой!
Она уже чувствует себя лучше, купаясь в лучах восхищения Кейти. Подруга считает ее неукротимой, сумасшедшей и свободной. Кейти считает ее Серым Волком, терроризирующим район. Большим злым волком.
— Я буду Бонни, а ты моим красивым Клайдом. — Кейти делает вид, что одной ладонью обмахивает себя, словно веером, а другой достает с бедра невидимый пистолет. — Мы будем неразделимы, и люди станут завидовать нашей любви. — Кейти наклоняется и целует Шарлотту в рот, ее губы такие мягкие, что лицо у Шарлотты загорается и кривится, и она опасается, что слезы хлынут у нее из глаз. Она вытаскивает сигарету из нагрудного кармана, закуривает, пытаясь сдержать дрожь в губах.
