— Я знаю, она сказала мне по телефону.
Весь оставшийся путь они молчат. Потому что у Рафаэля пересохло горло, как от похмелья, хотя он не пил ни капли спиртного.
Вот уже четыре года.
Потому что часто так бывает, что слова ни к чему. Особенно между ними.
Он приехал, только это и важно. А на остальное Рафаэлю плевать.
При виде банков, мимо которых они проезжают, сообщники обмениваются многозначительными улыбками.
Пьер время от времени закуривает сигарету, предлагает и Рафаэлю.
Он знает, что скоро этот «сынок» вновь возьмется за оружие. Ему нужно немного времени, чтобы обнять мать и братьев. Чтобы любить свою женщину, думая о том, как догнать упущенное время.
Которое никогда не догнать.
Он знает, что тюрьма изранила его ученика, сделала из него зверя со стальными когтями. С неутолимым аппетитом.
Он знает все это.
Единственное, чего он не знает, так это того, как все закончится. Этого, впрочем, никто не может знать.
И бесполезно задавать себе подобные вопросы. Рафаэль никогда не сможет дать задний ход.
— Ну вот, сынок, ты на месте. Я подожду тебя здесь.
Рафаэль выходит из машины. Он поднимает голову, его взгляд скользит к четвертому этажу бетонного гиганта, где он провел все свое детство.
Квартал, погруженный в утренний холод, кажется, дремлет. Но Рафаэль чувствует, как бьется его сердце.
Он толкает дверь и вызывает лифт. Как всегда, сломан. Есть вещи, которые никогда не изменятся.
Он начинает подниматься по лестнице. Его бьющееся сердце тоже. Так быстро, что лестничный пролет стоит ему невероятных усилий.
Перед дверью он восстанавливает дыхание, проводит рукой по волосам, расстегивает рубашку. И наконец два раза стучит, перед тем как войти.
— Кто там? — кричит знакомый голос.
Голос, которого ему так не хватало.
— Это я.
Мать выходит из кухни с тряпкой в руках. Они смотрят друг на друга, тянутся секунды.
Кто из них сделает первый шаг?
Кто сдастся первым?
Наконец мать подходит к сыну, привлекает его к себе.
Наконец Рафаэль может сжать ее в объятиях. Повернуть годы вспять. Снова стать мальчиком.
Но перед ней тоже нельзя плакать.
Ни перед кем.
— Как я рад снова тебя увидеть.
— Да. Твои братья ждут тебя внизу.
— Я их не заметил… Должно быть, разминулись.
Вдруг за спиной открывается дверь, Рафаэль оборачивается.
Энтони врывается первым, Вильям — сразу за ним.
Его обнимают сильные руки, на него смотрят восхищенными глазами, словно на героя, который вернулся с фронта с победой.
Рафаэль играет в игру. Преступник. Гангстер. Крутой.
Он смотрит на самого младшего брата, который так изменился. Который отпраздновал свои пятнадцать лет, когда он был в тюрьме. И двенадцать. И тринадцать. И четырнадцать.
Столько дней рождения пропущено. Столько воспоминаний упущено навсегда.
Где мальчик, который здесь жил? Вильям-тихоня, скромник.
Вот он, перед ним. Уже почти мужчина. С ангельским лицом.
— Позавтракаешь с нами?
— Нет, мама. Я поеду к Дельфине, она ждет меня в полдень. Но я вернусь после обеда.
Мать возвращается на кухню, сдерживая слезы. У нее еще есть что сдерживать, хотя она и пролила их немало за свою жизнь.
Особенно за последние четыре года.
Каждый раз, как она выходила из комнаты для свиданий.
Каждый раз, как она смотрела на фото своего первенца.
Видеть его свободным — это чувство, от которого першит в горле и переворачивается все внутри.
Этот сын, который причинил ей столько горя, который принес ей столько бессонных ночей и враждебных взглядов.
Сын, которого она любит больше всех на свете. Даже если его выбор — заставить ее страдать до конца дней. Потому что она знает, что скоро он возьмется за старое.
Она знает, что он никогда не остановится. Что порок сидит глубоко внутри, словно якорь. Неискоренимый.
Он подходит к ней, обнимает за талию, приподнимает.
Она наконец улыбается.
— Моя мамочка! Знаешь, как мне тебя не хватало… Меня ждет Пьер, я должен идти.
Улыбка матери исчезает.
— Но я очень скоро вернусь проведать тебя, обещаю.
Рафаэль хотел бы свернуться в клубочек на руках матери. Хотел бы поплакать там подольше. Рассказать ей обо всем, что он вынес, поведать ей, как страшно и больно ему было.
Как бы он хотел быть кем-то другим.
Но он всего лишь ставит ее на пол, целует в лоб и выходит из квартиры.
Четыре этажа вниз.
Три, чтобы дать волю слезам.
Один, чтобы их вытереть.
Глава 40
Она лежала на спине, вытянув руки вдоль тела. Глаза были закрыты, казалось, что она мирно спит. В то время как она была в коме.
Врачи не нашли другого выхода, кроме как погрузить ее в искусственный сон.
Или так, или смирительная рубашка.
Мишель Дюрье смотрел на нее некоторое время, затем вышел из комнаты. Ему был нужен только один час, чтобы навестить жену, пока его брат оставался у телефона.
Его шатало от усталости в коридоре больницы, пришлось держаться за стены, за перила. Ему бы стоило поехать вниз на лифте.
Он только что потерял дочь. Если она не вернется, он знал, что потеряет и жену.
Жизнь рухнула, разлетелась на куски. За несколько часов.
Все казалось таким надежным, сработанным из камня, высеченным в мраморе.
Почему Джесси? Почему мы?
Почему какой-то человек похитил ее? Почему какой-то человек хочет причинить зло маленькой девочке? Моей маленькой девочке?
Впрочем, это не может быть человек. И не животное.
Это, конечно же, что-то другое. Но что?
Он не мог себе этого представить. Как можно сделать такое.
Он был слишком сбит с толку, чтобы хотеть мести, убийства. Потому что он не знал, кто его враг, не мог представить его. Ненависть придет позже. А сейчас ему просто хотелось плакать, но у него больше не было сил.
Это вертелось у него в голове, он пропустил ступеньку, уцепился за перила как мог.
И, стоя на пустой грязной лестнице, он шептал ее имя сдавленным голосом.
Он умолял ее держаться.
Вернуться.
Умолял этого незнакомца не убивать ее.
Вернуть ему его девочку.
Вернуть ему его жизнь.
Глава 41
13:40
— Ты, кажется, хотел со мной поговорить, Чемпион?
Правый глаз Рафаэля открылся, он увидел лицо Патрика.
— У меня есть требование.
Папочка снизошел до того, чтобы наклониться к нему.
— Я хочу, чтобы ты дал нам сходить в туалет и принять душ.
— Может, ты хочешь еще виски и сигару?
— Я бы хотел прикончить твою жену. Я мог бы тебя пришить, как только ты приехал. Но я этого не сделал.
— Ужасная ошибка! — с иронией воскликнул Патрик. — Но ты же не будешь просить меня быть таким же дурнем, как ты?
— Ты хочешь превратить побрякушки в бабло?
— Да, есть у меня такое намерение.
— Для этого тебе нужен я.
Патрик улыбнулся:
— Для этого мне всего лишь нужно помучить твоего брата. Но время терпит. Я добрый христианин и никогда не работаю по воскресеньям!
Вильям попытался скрыть свой страх.
— Обращайся с нами по-человечески, отпусти моего брата — и ты получишь все, что хочешь, — продолжил Рафаэль.
— Отпустить твоего брата? Ты на самом деле держишь меня за последнего кретина!
— Он не сделает ничего против тебя, ты никогда не услышишь о нем ни слова. Что до меня, я буду сотрудничать, даю тебе слово.
Улыбка Патрика угрожающе расширилась.
— Твое слово? Оно ничего не стоит.
— В твоем мире — возможно. Но не в моем.
— Ах да, я забыл, что мы из разных миров, Чемпион! Даже разной породы… Я забыл, что ты из крутых, из блатных. Человек чести! Мужик с яйцами.
— А ты?
— Я? Я змея, гадюка. Хищник.
— Ты до такой степени себя презираешь?
