— Пошли спать, милачек.
Она, как в тумане, склонилась надо мной, потерлась носом о мое лицо.
— Еще секунду.
— В кровати лучше. Сумеешь вытянуть ноги.
— Ты права.
— Не стоит так нервничать.
— Конечно.
— Хочешь, я схожу за тебя в посольство?
— Да. — Я ее не слушал. Я сидел в теплой, вращающейся комнате, а она была просто видением, не более реальным, чем Вацлав Борский или СНБ. Тем не менее, услышав эти слова, я развернулся и в упор посмотрел на нее.
— В посольство? Что ты имеешь в виду? Ты разве когда-нибудь была в посольстве?
— Ну конечно! Я там бываю два-три раза в месяц. В последнее время даже чаще. У меня всякие поручения по поводу торговых сделок.
— О господи! — воскликнул я, вдруг увидев, какие передо мной открываются горизонты. Я пишу письмо, какая-то машина куда-то едет в ночи; а в ней — я, на заднем сидении, под рогожей. Вот здорово!
— Власта, ты считаешь, что можешь это сделать?
— Не знаю… А, собственно, почему бы и нет? Это что, опасно?
И вдруг зазвонил телефон. Я со страху чуть не свалился с дивана, прямо в ее объятия. Она посмотрела на меня. На мои дрожащие челюсти.
— Кто это может быть! Твой отец?
— Понятия не имею!
Она пошла к телефону. Я сидел, не в силах унять дрожь. Был час ночи, неподходящее время для звонков. Разве что он как раз вернулся в город. Я стал вслушиваться.
— Нет-нет. Не страшно. Я еще не спала. Все в полном порядке, пане, — сказала она по-чешски. — Нет, он еще в Братиславе. Я его жду в среду. Конечно же, я ему передам. Пожалуйста, не беспокойтесь. Ничего страшного. Вы очень любезны.
Она повесила трубку и с возмущенным видом вернулась в комнату.
— Один из его дружков-музыкантов. Звонят, когда вздумается!
Она сердито прошлась по комнате и, успокаиваясь, остановилась передо мной.
— Перестань нервничать, милачек! Ты слишком устал. Пошли лучше ляжем.
И мы пошли ложиться.
Она стянула с меня сапожища, пофыркивая от смеха при виде странных одеяний, украшающих мой чахлый торс, У самой у нее под халатом не было ничего, но, видимо, ради особого случая она, перед тем как лечь, все же натянула на себя некое подобие ночной рубашки.
Как она и говорила, в постели было лучше. Ее сладостная мягкость и мощные, отнюдь не забытые объятия мигом унесли меня прочь от всех ужасов.
— Ну как, перестал про это думать? — вскоре шепнула она мне на ухо.
— Стараюсь.
— Слишком устал, чтобы думать о чем-нибудь другом?
— Дико устал.
Она печально меня поцеловала.
Я погрузился в дремоту без сновидений, потом проснулся, как от толчка, снова заснул и снова проснулся, чувствуя на своем ухе ее теплое дыхание.
— Ты все еще усталый? — мягко спросил в темноте ее хрипловатый голос. Сливянка, тепло уютной постели и падающая завеса сна — все это унесло куда-то во тьму мою взвинченность, заботы, само ощущение реальности.
Не знаю, что я ей ответил, только она сорвала с себя ночную рубашку, и лишь на одно мгновение, когда она снова в изнеможении раскинулась на постели, я вспомнил, где и с кем мне сегодня полагалось быть — Борнемут, маму, Мауру… Все, что было теперь недосягаемо. Далеко-далеко от захлебывающейся тьмы Баррандова. В другом мире.
Глава 43
Не знаю, сколько прошло времени, пока я не проснулся снова. Она тихо спала, положив голову в лунку моего плеча. От выпитой сливянки горло у меня пересохло, и, облизывая губы, я вдруг очень ясно увидел всю ситуацию.
Ее отец вернется в среду. Значит, у меня в запасе два дня. Два дня, в течение которых у полиции не будет никаких сведений или новостей обо мне: никаких брошенных одежек, никаких бездыханных Борских.
Тогда у них будет три варианта: а) несмотря на национальный костюм, я умудрился каким-то образом раздобыть еду и ночлег; б) я вообще слинял из Праги; в) кто-то укрывает меня у себя. Из всех трех вариантов только последний выглядит правдоподобным. И возникнет вопрос: кто мог это сделать? Канлиф, вероятно, уже сообщил им, что у меня в Праге нет знакомых — я вдруг припомнил, что он специально расспрашивал меня об этом. А это значит, что я обзавелся таковыми или же каким-то образом связался с посольством.
Власту ни о чем не спрашивали, из чего следует, что это знакомство осталось никому неизвестным. Видимо, она вела себя осторожно. И не стала докладывать, что в первый мой приезд ужинала со мной в отеле. Я был почти уверен, что когда встречался с ней в тот раз, слежки за мной не было. Они были во мне вполне уверены.
В общем, если все подытожить, они придут к выводу, что я укрываюсь у одного из сотрудников посольства. Тогда они установят слежку за этими cor трудниками. За их домами и машинами. Что, рано или поздно, дико им надоест. Вот это все и надо изложить в письме. Да и Власте, справедливости ради, надо бы все рассказать. От этих раздумий я заерзал в постели. Роскошная великанша, что-то бормоча, зашевелилась рядом со мной.
— Власта!
— Что, милачек?
— Власта, я обдумал твое предложение по поводу посольства.
— Хорошо, милачек, потом. Потом поговорим…
— Нет, надо поговорить сейчас. Тебе придется встать через пару часов.
Она обхватила меня рукой так крепко, что чуть не придушила, и, сонно сев в постели, зажгла прикроватное бра.
— Хочешь как можно раньше очутиться в посольстве, а, купчик? — спросила она, печально на меня глядя.
— Попала в точку.
— Значит, мы видимся в последний раз…
Ее потрясный бюст вырисовывался в свете бра очень и очень выразительно. Тяжело и мрачно ко мне привалившись, она сказала:
— Ты не вернешься никогда. Никогда!
— Видишь ли, Власта, — жалобно ответил я, — мне нужно кое-что тебе рассказать.
— Ну давай, Николас, рассказывай, — сказала она и со вздохом дважды чмокнула меня в нос, слева и справа.
Я так и сделал, преподнеся ей тщательно сокращенную, подкорректированную и приглаженную цензурой версию. Я рассказал ей, что приехал в Прагу но заданию Павелки, чтобы выведать секреты производства стекла для его нового завода. Что мне пришлось вернуться сюда еще раз — для изучения последних нововведений. И что на сей раз полиция про это узнала, и потому мне пришлось удирать, прибегнув ко всяческим уловкам и маскировке.
— Конечно, это нешуточное дело, — сказала она, насупившись, когда я закончил. — Но за это они тебя не убьют. Ты чересчур психуешь, Николас!
Я скрипнул зубами.
— Есть еще парочка вещей, которых я не рассказал. Там была одна формула, — честно признался я. — Тебе об этом не нужно знать. Главное, что они меня ищут, и мое единственное спасение — попасть в посольство.
— А-а. И ты хочешь, чтоб я поехала с тобой? Хорошо, милачек.
Не думаю, чтобы она въехала, о чем речь. Она как-то странно поглядела на мой нос, будто желая поскорее вернуться к основному занятию.
— Я хочу, Власта, чтобы ты отвезла туда письмо, — сказал я. — Хочу, чтобы они как-то попытались провезти меня к себе на машине. Но им нельзя приезжать сюда, ясно? Отсюда мне придется уйти.
— Хорошо, хорошо. Мы все устроим. У нас еще масса времени. Это все не так страшно.
Я снова скрипнул зубами. Девица, как уже было замечено, отличалась редкой ненасытностью. Я всерьез стал думать, что, наверно, стоит еще немножко ее попарить, чтобы она окончательно проснулась. Но потом попробовал еще раз:
— Это страшно важно, Власта. Я из кожи вон лез, чтобы спастись! Мне нужно описать все в письме, которое я сейчас напишу. Но сперва я должен был рассказать об этом тебе, хоть в общих чертах. Как тебе кажется, ты все поняла?
— Да, я поняла. Ты не хочешь навлекать опасность на этот дом.
— Ты уверена, что сможешь попасть в посольство завтра, то есть сегодня?
— Понедельник — легкий день. Это можно устроить.
— К кому ты пойдешь?
— К регистратору.
— Он англичанин?
— Нет, чех.
— Он обычно проверяет то, что ты привозишь?
