Мы начали процесс отбора присяжных. И у меня, и у Джонатана была схема их размещения, таблица на два ряда и шесть колонок — двенадцать мест в общей сложности, плюс две дополнительные ячейки с правой стороны листа, соответствующие креслам в ложе присяжных. Двенадцать основных членов жюри плюс двое дополнительных, которые будут слушать все свидетельские показания, но не будут участвовать в совещаниях, если никто из основного состава не получит отвод. Четырнадцать кандидатов были вызваны, четырнадцать кресел заняты, мы внесли их имена и сделали кое-какие пометки в ячейки наших таблиц, и процесс начался.
Мы с Джонатаном обсуждали каждого кандидата, поскольку имели право на шесть немотивированных отводов, то есть могли исключить из состава жюри шестерых человек без указания причины, и на неограниченное количество обоснованных отводов, что означало отвод в связи с конкретным основанием полагать, что какой-либо присяжный может быть предвзят. Несмотря на все заранее заготовленные стратегии, выбор присяжных — это всегда в каком-то смысле блуждание впотьмах. Существуют эксперты, чьи услуги стоят кучу денег и которые утверждают, что способны отсечь элемент случайности, опираясь на фокус-группы, составление психологических портретов, статистические методы и так далее, — научный подход, — но способность предсказать, как незнакомый человек будет судить твое дело, в особенности основываясь на крайне ограниченной информации из анкеты для присяжных, — это, откровенно говоря, скорее искусство, нежели наука. Особенно это касается Массачусетса, где вопросы потенциальным присяжным строго регулируются правилами. И тем не менее мы пытались отсортировать их. Смотрели на образование, выбирали жителей богатых пригородов — тех людей, которые могли бы отнестись к Джейкобу сочувственно, не ставя ему в упрек его благополучное детство, отдавали предпочтение представителям профессий вроде бухгалтеров, инженеров, программистов. Лоджудис же пытался сделать упор на рабочий люд, родителей, всех, у кого это преступление могло вызвать горячий эмоциональный отклик и кто с легкостью готов был поверить в то, что четырнадцатилетний подросток способен убить в ответ даже на малейшую провокацию.
Потенциальные присяжные выходили вперед, садились, получали свой отвод и уходили, а на смену им приходили и садились новые кандидаты, и мы старательно делали все новые и новые пометки в своих схемах размещения…
Два часа спустя наконец состав нашего жюри был согласован.
Каждому присяжному мы дали прозвище, чтобы легче было их запомнить. Итого в наше жюри вошли: Училка (председательница), Очкастая Девица, Дедуля, Толстяк из Сомервилла, Чувак со Студии Звукозаписи, Уркель, Панамка (уроженка Панамы), Мамаша из Уолтема, Официантка, Паркетчик (вернее, укладчик деревянных полов, хмурый мужчина с недобрым прищуром, с самого начала внушавший нам определенные опасения), Домохозяйка из Конкорда, Водила (на самом деле курьер коммерческой кейтеринговой компании), Тетка в Брекетах (запасная) и Бармен (запасной). У них не было ничего общего, кроме одного: полного отсутствия квалификации для этой работы. Было почти комичным то, насколько слабо они осведомлены о законе, о том, как работают суды, даже об этом деле, которое обмусоливали во всех газетах и в вечерних новостях. Именно за эту вопиющую неосведомленность их и выбрали. Так уж работает эта система. В итоге адвокаты и судьи радостно отходят в сторонку и передают весь процесс в руки дюжины полных профанов. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. До чего же бессмысленным был весь этот проект. Джейкоб наверняка не мог не понимать этого, глядя на эти четырнадцать непроницаемых лиц. Все нагромождение лжи вокруг нашей системы уголовного судопроизводства — идея, что мы способны достоверно установить истину, «вне всяких разумных сомнений» решить, кто виновен, а кто нет, — строится на чудовищно лживом допущении: после тысячи с лишним лет усовершенствования процесса судьи и адвокаты способны различить, где правда, а где нет, ничуть не более, нежели дюжина кретинов, случайным образом набранных с улицы. Джейкоба, должно быть, от этой мысли пробирала дрожь.
Глава 26
Кто-то следит
В тот вечер за ужином, в безопасности нашей кухни, мы возбужденно болтали. Захлебывались словами, наперебой изливая свои жалобы, похвальбы, страхи. Нервная энергия требовала хоть какого-то выхода.
Лори изо всех сил старалась, чтобы беседа не глохла. Бессонная ночь и полный треволнений день явно вымотали ее, но она всегда верила — чем больше мы разговариваем друг с другом, тем лучше от этого нам всем. Поэтому задавала вопросы и признавалась в своих собственных страхах, без конца подкладывая нам еды, побуждая нас разговаривать и разговаривать. В такие моменты просветления я вновь видел старую, полную жизни Лори — или, вернее, слышал ее, потому что над ее голосом возраст был не властен. Во всех прочих отношениях Лори за время кризиса с Джейкобом как-то разом сдала: в запавших глазах застыло затравленное выражение, кожа, некогда нежного сливочно-персикового оттенка, превратилась в землистую и пергаментную. А вот ее голос оставался все таким же победно юным. Когда она открывала рот, раздавался все тот же самый девичий голос, который я впервые услышал почти тридцать пять лет тому назад. Это было как телефонный звонок из 1974 года.
В какой-то момент Джейкоб сказал, имея в виду жюри:
— Судя по тому, с каким выражением они на меня смотрели, я им не понравился.
— Джейкоб, они просидели в ложе всего один день. Дай им шанс. И потом, пока что все, что им о тебе известно, — это что тебя обвиняют в убийстве. Что они, по-твоему, должны думать?
— Пока что они вообще ничего не должны думать.
— Они живые люди. Просто не давай им поводов проникнуться к тебе неприязнью. Держи себя в руках. Никаких реакций. Никакого гримасничанья.
— Какого еще гримасничанья?
— Когда ты не следишь за своим лицом, у тебя делается недовольный вид. Ты хмуришься.
— Ничего я не хмурюсь!
— Хмуришься.
— Мама, я хмурюсь?
— Я не замечала. Иногда папа слишком увлекается стратегией.
— Джейк, ты хмуришься. Вот так.
Я сделал хмурое лицо.
— Папа, это не недовольный вид. Это лицо человека, у которого запор.
— Послушай, я не шучу. Именно так ты выглядишь, когда не контролируешь выражение лица. Сразу начинает казаться, что ты сердишься. Не нужно, чтобы присяжные видели тебя с таким лицом.
— Но это мое лицо! Что я могу с этим поделать?
— Просто будь таким же замечательным, как и всегда, — произнесла Лори ласково и улыбнулась ему слабой улыбкой.
Толстовка на ней была надета задом наперед. Она, похоже, даже этого не замечала, несмотря на то что ярлычок царапал ей горло.
— Кстати, обо мне, прекрасном: вы в курсе что в «Твиттере» про меня теперь даже есть отдельный хештег?
— Что это значит? — не поняла Лори.
— Это такой способ для людей поговорить обо мне в «Твиттере». И знаете, что они говорят? «Джейкоб Барбер крутой. Я хочу от него ребенка. Джейкоб Барбер невиновен».
— Неужели? Что-нибудь еще? — поинтересовался я.
— Ну ладно, гадости там тоже есть, но в основном позитив. Процентов на семьдесят.
— Семьдесят процентов позитива?
— Примерно.
— Ты так пристально за этим следишь?
— Ну, хештег появился только сегодня. Но, разумеется, я прочитал все, что нашел по нему. Ты должен сам это увидеть. Просто зайди в «Твиттер» и набери «решетку», а потом «Джейкоб Барбер», без пробелов. — Он написал это на своей салфетке: #джейкоббарбер. — Я — горячая тема! Ты знаешь, что это означает? Обычно это Коби Брайант, Джастин Тимберлейк или тому подобные ребята.
— Джейкоб, это… э-э-э… здорово.
Я скептически покосился на жену.
Это был уже не первый раз, когда сына настигла слава в Интернете. Кто-то — видимо, один из его школьных друзей — сделал веб-сайт, JacobBarber.com, чтобы его поддержать. На сайте имелся форум, на котором люди могли объявить Джейкоба невиновным, пожелать ему что-нибудь хорошее или вознести хвалу его ангельскому характеру. Негативные сообщения отфильтровывались. Была у него группа поддержки и на «Фейсбуке». Интернетовская публика сходилась во мнении, что Джейкоб немного странноватый, возможно, виновный в убийстве и определенно привлекательный внешне. Между этими выводами существовала неоспоримая взаимосвязь. Кроме того, время от времени на его сотовый телефон приходили сообщения от незнакомых людей. Большая их часть содержала проклятия, но не все. Попадались и от девушек, которые писали ему, что он красавчик, или делали предложения сексуального толка. Джейкоб утверждал, что соотношение негативных сообщений к позитивным два к одному, и, похоже, ему этого было вполне достаточно. Он ведь знал, что невиновен. Как бы то ни было, менять номер телефона он отказался.
