Нью-Йорк Таймс
5 ноября 1962
Смерть серого кардинала
Вашингтон Ди-Си. Бывают случаи, когда смерть отдельного человека, который не пользовался особенно широкой известностью, обретает мировое значение. Так, возможно, будет и в истории с Энрико Маттеи, погибшем несколько дней назад в авиакатастрофе.
Маттеи, хотя и был известен только как глава топливной монополии своей страны, был, вероятно, самым влиятельным человеком в Италии. В любом случае он предпочитал вести закулисную игру, выступать в роли éminence grise.[707]
Его влияние распространялось на итальянскую политику, на равновесие между Западом и Востоком в холодной войне и, косвенно, на дипломатические отношения сил НАТО с коммунистическим блоком и афроазиатскими политиками, занимающими нейтральную позицию. Маттеи был человеком большого обаяния, ума и мужества. […] Он не был коммунистом, и ему было не по пути с коммунистами, хотя он и развивал в последние годы активную антиамериканскую и антинатовскую деятельность.
Поскольку на него возложен был груз ответственности за итальянские интересы на нефтяном рынке, он внезапно открыл, что существует огромное соперничество с европейскими и американскими конкурентами. Он выдвинул теорию, согласно которой государственной политикой западных стран тайно руководят их нефтяные компании.
[…] Худой, с красивым хищным лицом, он походил на кондотьера эпохи Возрождения, а вел себя как мошенник и шулер XIX века.
Энрико Маттеи
И да останутся на своих местах небо, земля, море, и вечные звезды да следуют своим путем беспрепятственно; глубокий мир да питает народы; все железо да будет использовано на пользу невинному труду деревень, и да остаются спрятаны мечи. И да исчезнут яды, и никакая зловещая трава пусть не наполнится вредоносными соками. Пусть не правят народами жестокие, дикие тираны; если земля должна еще произвести какое-либо зло, пусть поторопится, и если готовит она какого-нибудь монстра, пусть будет он моим.
Сенека. «Безумие Геракла»
Небо над местечком Баскапе (Павия)
27 октября 1962 года
18:55
Хозяин Италии смотрел на Луну. Он был в этот миг самым близким к Луне итальянцем, на высоте двух тысяч метров над Миланом. Капризным, с болотами и всем прочим вокруг, с покрытой дымкой площадкой Паданской долины, что венчала его, как корона. Луна была бледной, как Италия, тучи казались большими континентами из дегтя — внизу, под самолетом, который начал свое снижение над Миланом Уклончивым. Огромные массы воздуха, судорожные, как великие идеи, покачивались под брюхом личного самолета Энрико Маттеи, — потоки воздуха, обиженные на эту белую стрелу, которая оставляла позади себя шум и прошлое, стремительный, готовый к тому, чтоб погрузиться в пучину ребер Милана Нечистого. А безучастная Луна наполняла бледностью километр за километром, и диск ее был похож на диск маятника. Сферическая махина, движимая темной силой, механическими усилиями, которые вздымают прилив, ведают менструальным циклом, колеблясь, устанавливают равновесие на планете. Параллели, меридианы, начерченные разумом, как измерители тайных движущих сил, всегда околдовывали его. Он воображал себе их, когда невозможно было вообразить всю скрытую за облаками землю. Здесь он должен был следить за государствами. Следить за властями. За переменой квот. Он должен был, держа нос по ветру, объезжать всю земную поверхность. По виду провалов он должен был понять, спрятана ли нефть в кипящих недрах, в скважинах, скрытых от взгляда, среди подземных толчков. Он должен был понимать — понимать и сражаться. Природа давала ему все — препятствия и освобождение. Он должен был попробовать траву, рассмотреть белые прожилки каждого стебля на тенистом участке, где холм переходит в долину. Земля иногда была жирной, иногда — песчаной, вне подозрений. Он должен был пробовать ее. На своем самолете он прежде всего бороздил пространство надежд народа. Несуществующий итальянский народ жаждал вручить ему мандат на то, чтобы найти, как отчаявшаяся собака, с мордой, подобострастно наклоненной к земле, в минеральных волнах материков, где лежит нефть. И он, Энрико Маттеи, находил ее. Если не находил, то изобретал. Он бурил землю, используя машины, блестящие, как черные кораллы, в далеких от его страны тропиках. Он заключал соглашения в Африке, в Азии, в Австралии. Он лицом к лицу сталкивался с сильными мира сего, не насмехаясь над ними и не боясь их — наиболее враждебное отношение, то, чего сильные мира сего не терпят.
Он улыбался, лицо его принимало открытое выражение, которое пришло к нему от обедневшего, победного — архаичного — облика его земли.
Он наклонился в кресле. Он вспотел. Его пот тек по направлению к Милану Таинственному. До приземления оставалось немного времени.
Если у него спрашивали, кто такой Кеннеди, он отвечал: кукла, которая командует людьми. Если у него спрашивали, кто такой Хрущев, он отвечал: поедатель лука, которого Маркс не предвидел. Если у него спрашивали, кто такой Кастро, он отвечал: такой же, как я, крестьянин, если не считать сигары.
Что он думал о коммунизме? Что он нужен для того, чтоб не думать. Что он думал о Европе? Что наступают решающие часы, что на данный момент ее не существует, Европы. Что он думал о Кубе? Что это пешка, готовая к тому, чтоб обыграть ферзя.
Если его спрашивали, кто такой де Голль, он отвечал: друг.
Что он думал об Америке? Америка — это идея. Американцев не существует. Он говорил это много раз, стуча кулаком, на одной конференции: было жарко, липко от жары, и в туалете, прежде чем произнести речь, он вдыхал раздражающий запах пота через рукава рубашки. Он сказал так: «Америка — я знаю, что она делает. Америки не существует. Вы правильно поняли. Господа журналисты, запишите это, запишите же. Энрико Маттеи считает, что Америки не существует. Не су-ще-ству-ет. Америка — это эксперимент. Эксперимент Америки заключается в том, чтоб заменить человека. Чем? Американцем. Американец — это не человек, он американец. Это нечто большее и нечто меньшее, чем человек. Он верен, потому что живет во мраке. Скажите это, скажите владельцам своих газет, дорогие господа журналисты, тем вашим хозяевам — американцам. Но американец — это нечто меньшее, чем человек, поскольку он слишком верен. Не зная, он не делает и не страдает. Я знаю, я отлично знаю, к чему приведет этот континентальный эксперимент, каким является Америка. Он приведет к подмене человека американцем. Ну вот, а это, синьоры, называется геноцидом. Да, это будет тихий геноцид, это ведь будет геноцид ментальный. Я это допускаю. Но это бесчестный план, которому синьор Энрико Маттеи, а значит, и Италия, будет противиться отныне и всегда». Он посмотрел вокруг: все были ошарашены и молчали. Молчание — это безвкусная жидкость, чье вещество определяется тем, как оно вылилось: как после взрыва. Это был его ответ Америке. Это был его ответ прошлому. «Видите ли, я хорошо усвоил, что такое власть. Все знают Кваме Нкрума, отца и хозяина Ганы. Однако никто не знает имени президента «Ниппон Стил», которая производит больше стали, чем производят Италия и Франция, вместе взятые. Эта история подозрительна. Я не хочу занимать здесь какую-либо позицию, я просто констатирую факт. Достоинства юмора мне незнакомы. Поэтому сумейте распознать гримасу на моем лице. Слушать такого синьора, как я, который выступает здесь, на этой конференции, — это может быть невольное развлечение при условии, что моя речь вас также и озадачит. Я хочу рассказать вам одну историю — историю, которую я слышал, будучи ребенком. Я родился в бедной семье, вы хорошо это знаете». Американцы, присутствующие на конференции, люди из «Семи нефтяных сестер», расслабились и стали тихо переговариваться. «Вот она, эта история. Некий рыцарь приносит клятву. Его сто друзей предали его, покинули, и его жизнь теперь лишена смысла. Но он приносит клятву. Он убьет эту сотню своих друзей, которые предали его. Это придает смысл его существованию, и он пускается в путь. Он убивает девяносто девять своих друзей-предателей. Потом он попадает в засаду и погибает. Но о его череп споткнется человек — видите ли, сотый друг, предавший его, — и, споткнувшись, он умрет. Глядите, подумайте-ка хорошо, кто такой может быть этот рыцарь и кто такой может быть сотый предатель. Я на самом-то деле существо вполне ничтожное перед лицом сильных мира сего, и вместе со мной Италия — тоже существо вполне ничтожное, я бы сказал, даже Европа. Да, ничтожное существо — деревяшка или, если хотите, череп. Но говорю вам, будьте осторожны с этим черепом: кто о него споткнется — умрет.
