Обессиленный, я сидел на унитазе, дрожа от сквозняка, тянущего из открытого окна, и думал, что же мне делать дальше. Небо светлело. Часы свои я снял, они остались на прикроватной тумбочке. Пять, шесть утра? Скоро она встанет. Сейчас уже не удерешь. Как только она выйдет из дома, они меня и зацапают. Этот странный звонок… чтобы проверить, все ли идет как надо. А все и правда шло как надо. Милачек, который сам пришел и готов все ей выложить, как на блюдечке. Но что все-то? Что такого я мог сообщить этой девице, чего бы они сами не смогли из меня вышибить за полчаса?
Я обхватил голову руками и напряг свой усталый мозг.
— У тебя ничего не случилось, милачек?
Я вскочил с унитаза как ошпаренный.
— Нет, все в порядке.
Помыв руки, я вернулся в комнату. Над кроватью горело бра, а она сидела в постели, недовольно растирая свои груди, продрогшие на сквозняке, тянущем из открытой двери.
— Ты такой взвинченный, милачек! Все переживаешь?
— Да, немножко.
— Может, хочешь еще что-нибудь мне рассказать?
— Да не стоит, — ответил я, забираясь в постель. Но тут же подумал, что, пожалуй, стоит.
Формула! Эта не произнесенная, не упомянутая, трижды распроклятая формула, в ней все дело! Они искренне не понимали, что случилось. С моим побегом из отеля в их сведениях образовалась роковая брешь. Была одна-единственная вероятность, может быть, не более чем вероятность, — что я ее где-то припрятал, кому-то передал. Они могли бы меня здесь застукать. Избить до полусмерти, и все выведать. Но я уже доказал свою «бегучесть». Другой путь был легче. Ночь, проведенная с ненасытной великаншей в якобы безопасной обстановке, — и я уже сам все преподнесу им как на блюдечке.
Неутомимая девица снова обняла меня и, покусывая мой подбородок, зашептала:
— Зачем так нервничать, милачек? Ты, наверно, мне не доверяешь, да?
— Доверяю, Власта, — сказал я и вздохнул. — Просто я уже сомневаюсь, доверят ли в посольстве моему письму. Они решат, что это трюк.
— А есть еще что-то?
— Есть одна вещь… Но я не рискну… тебя просить…
— Да что ты, Николас! Ведь я ж тебе тысячу раз сказала, что сделаю все, что ты скажешь!
Я помолчал, чувствуя, как сердце буквально выпрыгивает из груди. Наверно, она слышит, как оно колотится там, рядом с ее роскошным фасадом.
— Это та самая формула, Власта… Я ведь ее не уничтожил. Потому что это дело гораздо важнее моей жизни. А к тому же это может меня спасти. Именно так я смогу заставить их мне поверить. Если бы ты только могла передать ее вместе с письмом!
— Милачек, умоляю, дай мне ее!
— Ты ничего не поняла, Власта! У меня ее нет с собой. Я сказал тебе правду. Она в потайном месте.
Она замолчала. Я думал, не слишком ли все прозрачно. Минуту спустя она спросила:
— Хочешь, чтобы я за ней сходила?
— Нет, Власта. Тут замешаны разные люди. Ты не сможешь это сделать. Мне придется самому за ней сходить и встретиться с тобой в городе. Вот почему мне так трудно об этом просить. Если меня засекут, то и тебе крышка.
Она снова замолчала и, выпустив меня из объятий, задумалась, моргая глазами. Потом медленно спросила:
— Это правда, Николас? И из-за этого ты так нервничаешь?
— А что, этого мало?
— Да это ерунда! Я полицию узнаю. И этих эсэнбешников тоже, — иронически сказала она. — Я ведь здесь живу, купчик ты мой! Ты думаешь, мы здесь не знаем, как они выглядят?
— Власта, это подло — просить тебя о такой услуге. Ведь это смертельно опасно.
— Знаешь что, милачек, давай не будем сейчас об этом думать.
— Да, ты права, — успел я сказать, пока она снова на меня не навалилась — Если я почувствую, что за мной следят, я просто буду все отрицать. Я не пойду на то, чтобы выдать тебя или своих… своих коллег. Лучше умереть, чем предать!
От этого фантастического заявления ее словно на секунду парализовало. Она вздрогнула.
— А пока забудь про это, — прошептала она мне на ухо. — Не тревожься ни о чем, милачек!
И вернулась к важнейшему из занятий.
Без четверти семь последние следы ночи были смыты появлением молочника. Я битых полчаса лежал в бессонной одури, слушая, как он понукает свою лошадь, и перебирал в уме разные планы — один безумней другого.
Чувствовал я себя не то чтобы усталым, а каким-то абсолютно изношенным. Со мной случилась такая пропасть всякой всячины, события сплошной массой обрушились на меня — как ревущая волна цунами… «Но зато, — думал я под окрики и понукания молочника, — зато эта лавина обнажила коренную породу, поблескивающую кристаллическую структуру, из компонентов которой состоит костяк Николаса Вистлера. Были здесь вкрапления жульничества и угодничества; и неведомая доселе кошачья живучесть; и еще, — думал я, пока это гигантское сонное существо зевало, пробуждаясь к жизни, — и еще некая сокрытая во мне силища, о которой я даже не подозревал в иные, более счастливые времена».
Она окончательно проснулась, а я закрыл глаза.
— Николас! Пора вставать, Николас.
И поднялась, ясноглазая, беспечная, даже, можно сказать, веселая. Видимо, для нее эта ночь прошла очень недурно. Она нежно куснула меня за подбородок и спрыгнула с постели. Я же шевелился отнюдь не так проворно.
— Уже поздно. Я совсем забыла, что у меня сегодня с утра работа. Пойду позвоню, — сказала она, помывшись и одевшись.
Перед этим я все думал, как же она выкрутится в связи с изменением программы, и стал с интересом вслушиваться в то, что она говорит по телефону.
— Агнеса, я сегодня, к сожалению, опоздаю. Отмени, пожалуйста, все, что намечено на утро. Нет-нет, ничего не случилось. Я расписание сама переделаю, когда приду. Тебе ничего не нужно делать, Агнеса, киска, ровным счетом ничего.
Пока ока ела, я дописывал письмо и с каким-то благоговением наблюдал за ее здоровым, прямо-таки могучим аппетитом.
— Ты помнишь, что тебе нужно сделать, Власта?
— Да, я вложу его в конверт Министерства стекольной промышленности и напишу на нем: «Лично послу. Срочно».
— Не забудь, это должно быть написано по-английски. Хочешь, я сам напишу?
— Да нет, я запомню.
— И где мы потом встречаемся?
— В двенадцать, в «Славии». Если в двенадцать десять тебя нет, я ухожу.
— И тогда?
— Я позвоню тебе сюда из автомата в два часа дня. Если ответа не будет, в пять я снова возвращаюсь в «Славию». Если ты и тогда не придешь, я отвожу письмо в посольство.
— Все верно, — сказал я. И подумал, что стоит немножко облагородить ситуацию. Я взял ее за руки и нежно взглянул ей в глаза. — Я даже не пытаюсь благодарить тебя, Власта. Ты сама знаешь, что я испытываю. Но ради нашей общей безопасности ты должна точно придерживаться инструкций. Если произойдет сбой, значит, меня зацапала полиция. Не рискуй. Не слоняйся вокруг. Сразу же иди в посольство. Это означает, что формулы больше не существует.
— Ты ее им не отдашь?
— Нет, Власта! — ответил я и медленно покачал головой. — Она на рисовой бумаге. Я ее просто съем.
Ее челюсти на миг перестали жевать.
Через десять минут она ушла. Я сидел, курил и глядел на ее пустую тарелку. Она съела три куска холодной телятины, полбуханки хлеба, тарелку сметаны и выпила огромную кружку кофе. Даже после всего, что случилось, такие способности не могли не вызывать во мне восхищения. И даже после всего, что было потом, именно это я запомнил о ней больше всего. Это, и еще ее аромат, и ее силуэт с бомбами на стене, освещенной прикроватным бра.
Глава 45
В половине одиннадцатого я вышел из дома и, только оказавшись на улице, обнаружил, что забыл свои часы на тумбочке. Но возвращаться за ними не стал. Уже было знойно, и тротуары резко пахли асфальтом. Рабочие поливали террасы из шлангов, и яркое солнце играло на мокрых камнях. Голова шла кругом, я чувствовал, что моя жизнь висит на волоске, и я будто выпущен на поруки, а сам так далеко от дома и до ужаса незащищен.
