Я тоже нырнул в эту черную темень. Дорогу впереди освещал только свет моих фар, и я не отрывал глаз от красных подфарников Розенкранца. Клочья тумана окутывали дорогу, и казалось, будто лес наступает со всех сторон. Потом, ослепив меня фарами, мимо, не замедляя скорости, пронесся встречный автомобиль — ему-то, наверное, светили оставшиеся у меня за спиной огни города.
Замедлив скорость, «бьюик» свернул на другую проселочную дорогу. Здесь ощущение оторванности от мира хоть как-то скрадывали пробивавшиеся сквозь лес огни города. Здесь чувствовалась близость цивилизации. Конечно, для богатеньких клиентов в этой оторванности имелась своя прелесть, здесь они, наверное, должны были чувствовать себя какими-то особенными людьми. Даже вход, возможно, был по какому-то тайному паролю. И слова значили что-то другое, чем то, что обычно, — такие слова, как «чай» и «лошадь», например. И полицию это наверняка тоже устраивало. И у меня было предчувствие, что меня здесь встретят без особой любви.
Вскоре показалась усыпанная гравием площадка, на которой рядами было припарковано около тридцати машин. Я пристроился на первом же пустом месте, а «бьюик» подъехал к самому входу, и Розенкранц с Гилплэйном оставили свою машину швейцару, чтобы тот позаботился о ней. Я подождал, когда они скроются за дверью, и только тогда вышел из машины.
Клуб «Морковка» был изначально построен как гостевой загородный домик для нефтяного магната-нувориша, впоследствии потерявшего свое состояние и собственность. Гилплэйн купил домик по дешевке на аукционе. Это был двухэтажный дом с покатой крышей из некрашеной дранки и верандой во весь фасад, на которой стояли два кресла-качалки. Два окна по обе стороны двери, и еще три наверху, все наглухо зашторенные, отчего парковочная стоянка перед домом была погружена в кромешную тьму, если не считать узенькой полоски желтого света из открытой входной двери.
Парковщик, уже успевший пристроить «бьюик», снова стоял на своем месте у входа. А мне преградил путь темноволосый верзила в смокинге — постукав меня по кобуре, он сказал:
— Никакого оружия.
— Да это разве оружие? Я ношу его так, по привычке. Это все равно как бумажник.
Улыбнувшись, «смокинг» протянул мне руку.
— Давай его сюда, я за ним пригляжу.
— Ага, знаю я, как ты за ним приглядишь, — сказал я и отошел от двери.
Я пошел к своей машине, снял пиджак, отстегнул кобуру и засунул ее вместе с пистолетом под пассажирское сиденье. Когда я вернулся, ни швейцар, ни «смокинг» даже не глянули на меня, и я спокойно прошел внутрь.
Холл представлял собой просторное помещение размером с небольшой танцевальный зал, с открытыми поперечными балками на потолке и лестницей посередине, ведущей на второй этаж. Вдоль одной стены тянулась стойка бара красного дерева, ее зеркала отражали четыре ряда бутылок. Хоть продажа алкоголя и была теперь бизнесом вполне легальным, затертая и порядком обшарпанная стойка свидетельствовала о том, что она не скучала и во времена запрета. Медная окантовка стойки явно нуждалась в полировке. Правда, это никак не помешало примерно половине высоких табуретов разместить на себе мужчин в темных костюмах и женщин в коктейльных платьях, пытающихся услышать друг друга сквозь всеобщий шум.
На другой половине зала происходило само действо. Три картежных стола, два стола для игры в кости и рулетка. Крупье в красных жилетах с медными пуговицами и черных галстуках-бабочках. Вокруг игорных столов толпились шумные стайки зрителей-болельщиков. Звук шарика, крутящегося в рулетке, был слышен даже сквозь всеобщий возбужденный гомон. Оркестра не было вообще. Зная, что его вряд ли кто стал бы слушать, Гилплэйн, видимо, хоть на этом решил сэкономить.
Я сначала подошел к стойке бара. И тут же ко мне присоседился какой-то чемпион в тяжелом весе в плохо сидящем костюме. А что, место свободное, почему бы ему его и не занять?
Поймав взгляд бармена, я заказал себе скотч. Пока он наливал, я изучал зал. Ни Розенкранца, ни Гилплэйна я нигде не увидел. Я попробовал свой виски. Для меня явно дороговат, но студия оплачивает расходы. Расплатившись, я направился к ближайшему из картежных столов. Мой сосед по стойке громадной тенью двинулся за мной, со всей изящностью белого костюма на похоронах. Я понаблюдал несколько раздач, и он, насколько я понял, тоже. Тогда я решил наведаться к другим столам и посмотреть, последует ли за мной новый друг. За игрой в кости он стоял так близко, что я затылком чувствовал его дыхание. Резко развернувшись, я посмотрел на него в упор, но он только улыбнулся, не показывая зубов. Зато я показал ему свои во всей красе и снова отвернулся к игорному столу.
Когда все это окончательно мне надоело, я перешел на другую сторону стола, обогнул рулеточного крупье, протиснулся между парочкой, стоявшей у стены, и направился к лестнице на второй этаж. Уже на середине лестницы я обнаружил, что мой тяжеловес опять следует за мной, как нитка за иголкой. Опять резко развернувшись, я посмотрел на него в упор сверху вниз.
— Мне что, леденец на спину кто-то прилепил? — сказал я.
Он опять улыбнулся.
— Я думал, мама в детстве научила тебя золотому правилу.
— Я знаю несколько золотых правил. Ты о каком говоришь?
— Обращайся с людьми так, как тебе хотелось бы, чтобы обращались с тобой.
— Да, слышал о таком правиле, — сказал я. — Но только там ничего не говорилось о том, что такой, как ты, будет таскаться за мной по пятам.
На этот раз он предоставил мне возможность обнаружить, что во рту у него недостает нескольких зубов.
— Ну ладно, — сказал я. — Раз так, то давай поменяемся местами. Ты пойдешь впереди и покажешь мне, где находится кабинет Гилплэйна.
Тяжеловес обиженно вскинул подбородок.
— Сам найдешь. Это вторая дверь слева. А я пойду сзади — на случай, если ты в штаны наложишь от страха.
Я хотел было сказать в ответ что-нибудь сногсшибательно умное, но, вспомнив, что ума у меня кот наплакал, просто повернулся и пошел дальше по лестнице.
Глава 8
Кабинет Гилплэйна больше походил на кладовку со столом посередине. Вдоль трех стен громоздились картонные коробки с накарябанными от руки заголовками бульварных романов: «Любовь Лесли», «Я вышла за педика», «Всегда мало» и тому подобных. В комнате стоял затхлый дух лежалой дешевой бумаги — нечто среднее между запахом библиотеки и кладовки. Вдоль четвертой стены стояли диван, тоже наполовину заваленный коробками, и три высоких зеленых шкафа с выдвижными ящичками, занимавшие довольно много пространства. Розенкранц, одетый по-домашнему, уместился на свободном краешке дивана.
Гилплэйн сидел за своим рабочим столом на крутящемся стуле, натужно скрипевшем под его весом. У него была большая голова и резкие черты лица. Особенно резко выступал на лице нос — длинный крупный нос, не внушавший доверия к его честности. Темные глазки-буравчики могли впиваться взглядом только во что-нибудь одно. На нем был армейского зеленого цвета костюм-тройка с золотой цепочкой, тянувшейся от кармашка на жилете к часам, которые он держал в руке. Глянув на циферблат и запомнив время, он положил часы на стол перед собой и спросил:
— Что вам нужно?
— Подожди-ка, а я его знаю, — подал голос Розенкранц. Езда за рулем, должно быть, протрезвила его, потому что употребленный алкоголь больше не сказывался на его речи.
— Знаешь? — переспросил Гилплэйн, глядя мне прямо в глаза.
— Он приходил к нам домой.
— Ага. А потом поехал следом за нами.
— Нет, он прямо домой к нам заходил. Он тот самый детектив, которого наняли для Клотильды.
— Ах вот оно что. Мистер?..
Я протянул ему свою визитку, и он глянул на нее.
— Ну что ж, мистер Фостер, я вижу, вы не больно-то старательно выполняете свою работу по охране мисс Роуз.
— Из чего вы это заключили? — спросил я.
— Ну, из того, например, что сейчас вы находитесь не рядом с ней, а здесь с нами.
