— Возможно, от вас я и должен ее охранять.
Он бросил взгляд на часы и снова уставился на меня.
— Хьюб, да вышвырни ты его отсюда и все, — предложил Розенкранц.
Гилплэйн скривил рот, словно попробовал какой-то кислятины.
— Мои люди сказали, что вы пытались пронести в клуб оружие.
— Думал, оно может мне пригодиться, — сказал я, пожав плечами.
— А сейчас вы что думаете по этому поводу?
— Думаю, что я был прав.
— А вы уверены, мистер Фостер, что хотите иметь такого врага, как я?
— Нет. Но вот в чем я уверен, так это в том, что вы нечестный человек. Нечестный, грязный человечек, который делает грязные деньги на грязных вещах, предназначенных для грязных людишек. И я уверен, что мисс Роуз нуждается в том, чтобы ее ограждали от таких людей.
Глаза Гилплэйна прищурились. Амбал у меня за спиной зашевелился, скрипя половицами.
— Ха! Я должен это записать, — Розенкранц похлопал себя по карманам в поисках чего-нибудь пригодного для записи.
Гилплэйн продолжал изучать меня пристальным взглядом мамаши, встретившей на пороге ребеночка, вернувшегося из школы в свой самый первый в жизни учебный день. Потом напряжение спало с его лица, и он быстро-быстро затараторил:
— С мистером Розенкранцем нас связывают деловые отношения. Мистер Розенкранц писатель, а я — издатель. Мы обсуждаем его будущую книгу, и наша встреча не имеет никакого отношения к его супруге. Такое объяснение вас удовлетворит?
Я пожал плечами.
— Вообще-то это не ваше дело, но я предпочитаю прояснить этот момент прямо сейчас, в надежде, что вы не станете досаждать мне своим присутствием впредь. — Гилплэйн снова глянул на часы и захлопнул крышечку. — Послушайте, мистер Фостер, я не люблю копов, которые считают себя умными, когда это совсем не так. И я не люблю копов, которые считают себя чистыми, когда это совсем не так. И я не люблю копов, которые лезут ко мне с разговорами.
— Ну уж коль у нас пошел такой честный разговор, то, может, поделитесь со мной какими-нибудь идеями относительно того, кто бы мог преследовать мисс Роуз? — сказал я.
Розенкранц тем временем уже нашел у себя в кармане блокнот и строчил что-то в нем химическим карандашом.
— Да откуда же у меня могут быть какие-то идеи по этому поводу? — сказал Гилплэйн. — Я далек от кинопроизводства, хотя иногда и имею дело с людьми, в нем участвующими. Откуда мне знать, кто может ее преследовать?
— Да никто ее не преследует, Хьюб! Клотильда все это нафантазировала, — вмешался в разговор Розенкранц, потом обратился ко мне: — Вы напрасно так суетитесь. Если уж так хочется, то садитесь в свою машину и наблюдайте за домом, а потом спокойно получите свои деньги.
— Да, мне другие тоже так говорят, — сказал я.
— Не знаю, у меня нет никакой информации по этому поводу. — Гилплэйн взял со стола свои часы и убрал их в карман. — И вы уже израсходовали то время, которое я вам любезно отвел.
С этими словами он развернул свой скрипучий стул к Розенкранцу.
— Так на чем мы остановились, Шем?
За спиной у меня опять скрипнула половица, и я, не дожидаясь, когда Хьюбов тяжеловес выпроводит меня, сказал:
— Не надо утруждаться, я сам выйду. Меня так мама научила.
Он усмехнулся, и эта кривая усмешка могла означать, что он нашел меня забавным, или просто что он неоднократно в своей жизни получал по башке, отчего у него теперь и дергался лицевой нерв. Он открыл передо мной дверь, и я вышел в коридор. Я понимал, что Гилплэйн был прав, когда сказал, что я трачу время впустую. Гилплэйн был издателем, а Розенкранц писателем, и их вполне могли связывать деловые отношения.
Выйдя на улицу, я направился к своей машине и сел за руль, не включая зажигания. В конце концов, меня наняли, чтобы сидеть в машине, как напомнил мне Розенкранц, и автостоянка перед клубом Гилплэйна была ничем не хуже других мест. К тому же нам с Розенкранцем все равно предстояло возвращаться в один конец. Клуб «Морковка» не имел точных часов работы, но когда-то же он должен был закрыться. Закурив сигарету, я стал слушать пение цикад. Слабый ветерок приносил отдохновение после зноя долины. Тягучий аромат деревьев был для меня с непривычки слишком удушливым, и хотелось поскорее попасть обратно в город.
Из клуба то и дело выходили группы и парочки, и я наблюдал за парковщиком, порхавшим от машины к машине. Машины то и дело отъезжали со стоянки, прорезая светом фар ночную мглу. Через час на стоянке осталась примерно половина машин. «Бьюик» пока стоял в нескольких автомобилях от меня. Ночной ветерок усилился, и я уже начал поеживаться от холода. И меня стали глодать мысли, а не происходит ли в доме, который я так поспешно оставил, нечто такое, что я мог пропустить. Я уже собрался завести двигатель, когда на пороге появился Розенкранц и вручил парковщику свою парковочную карточку. Розенкранц был один. Парковщик убежал за машиной, и Розенкранц от скуки беседовал со швейцаром. Было без десяти минут три.
Я завелся и вырулил на дорожку впереди «бьюика» — я надеялся, что если поеду впереди, то он не заметит слежки. Той же дорогой мы возвращались обратно — мимо высившегося стеной темного леса, мимо городка, через горы и по шестому шоссе, и в конце концов снова ехали по городу, по Вудшир. Я решил не светиться и не ехать прямиком к дому, поэтому проскочил мимо поворота на Монтгомери и свернул у следующего квартала. Но, сделав это, я заметил, что «бьюик» продолжает следовать за мной.
Обогнув квартал, я встал на светофоре. И «бьюик» тоже. Если Розенкранц и заметил слежку, то не подал виду и не предпринял никаких мер, чтобы избавиться от меня. После светофора он взял курс на Харбор-Сити — скромный район, где жили люди скромного достатка. Дома здесь были все погружены во тьму, за исключением нескольких одиноких окон, где какие-нибудь «совы» спешно делали надомную работу, которую надлежало закончить к утру. Розенкранц свернул на дорожку к небольшому двухэтажному домику. В таких типовых домиках я бывал, поэтому знал, что там есть четыре комнаты на первом этаже и одна маленькая комната наверху. Перед домом стоял старенький «форд». Все окна были темные. Я медленно проехал мимо и остановился у обочины почти в конце квартала.
В зеркало заднего вида я наблюдал за Розенкранцем, когда он вышел из машины, обошел ее сзади и направился по дорожке к дому. Он открыл сетку и… отпер дверь собственным ключом. Может, этот домик принадлежит ему или он снимает его, чтобы работать здесь по ночам в тишине и покое, будучи под крепким спиртным градусом? Так подумал я, решив, что дам ему еще несколько минут и потом все-таки отправлюсь к дому, за которым меня наняли приглядывать. А сюда я всегда могу вернуться и как следует изучить этот дом при свете дня.
Но не прошло и минуты, как Розенкранц буквально вылетел из дома и стремглав помчался к своей машине. Дверная сетка сама захлопнулась за ним. Я слышал, как он завел двигатель и, визжа шинами, рванул с места. Я выждал еще минуту, прислушиваясь, не заметил ли кто-нибудь шум, но соседние дома были погружены в безмолвие.
Тогда я вылез из машины и направился к дому, по дороге осветив карманным фонариком лобовое стекло «форда» в поисках водительской лицензии, но так и не увидел ее там. Поднявшись на крыльцо, я позвонил в дверь. Мне было слышно, как звонок жужжал внутри. Розенкранц оставил входную дверь распахнутой, и через закрытую сетку мне был смутно виден небольшой холл и лестница на второй этаж. Ко мне никто не выходил, тогда я открыл дверную сетку и зашел вовнутрь.
Прислушался — никаких звуков. Закрыв за собой дверь, я нащупал на стене выключатель и зажег свет. Первое, что бросилось в глаза, — старая, потертая, хотя и добротная, мебель. Я прошел в гостиную и включил там настольную лампу на боковом столике. Золотистая краска на абажуре лампы местами стерлась, и из-под нее выглядывала белая керамическая основа. В комнате стоял диван с рыжевато-коричневой обивкой и два стула разных оттенков синего. На полу — плюшевый ковер, по-видимому, призванный изображать предмет роскоши.
