Он застывает и убирает руку с моего горла.
— Он любил тебя, — повторяю я. — Оба они любили.
Итан сердито смотрит на меня, в руке у него зажат нож для писем. Я тяжело дышу.
И обнимаю его.
Он напрягается, но потом его тело обмякает. Мы стоим под дождем, я обнимаю его за плечи, его руки висят вдоль туловища.
Покачнувшись, я падаю от слабости, и он удерживает меня. Я снова на ногах, но мы поменялись местами. Мои руки упираются ему в грудь, я чувствую, как бьется его сердце.
— Они оба любили, — бормочу я.
А потом, навалившись на него всем телом, я толкаю его на фонарь.
Глава 98
Он приземляется на спину. Фонарь сотрясается.
Итан ничего не говорит, лишь смущенно смотрит на меня, словно я задала ему трудный вопрос.
Нож для писем отлетел в сторону. Раскинув руки на стекле, Итан пытается приподняться. У меня замирает сердце. Время тоже останавливается.
Световой фонарь раскалывается. На фоне шума от бури это происходит беззвучно.
В следующее мгновение Итан пропадает из виду. Если он и закричал, я не услышала.
Я ковыляю к бортику светового фонаря, заглядываю в лестничный проем. В пустоте, как искры, кружатся дождевые капли, на площадке подо мной сверкает россыпь разбитого стекла. Глубже заглянуть невозможно — там чересчур темно.
В оцепенении стою в гуще бури. У ног хлюпает вода.
Потом я отступаю в сторону. Осторожно огибаю фонарь. Подхожу к люку, все так же распахнутому.
Спускаюсь. Вниз, вниз, вниз. Пальцы соскальзывают с перекладин.
Вот и площадка, ковровая дорожка намокла от воды. Поспешно прохожу под проломом в крыше. На меня низвергаются дождевые потоки.
У спальни Оливии останавливаюсь. Заглядываю внутрь.
Мое дитя. Мой ангел. Прости меня.
Через секунду поворачиваюсь, иду вниз по лестнице. Ротанг сухой и шершавый. У площадки я снова притормаживаю, потом прохожу под водопадом и замедляю шаг в дверях своей спальни. Оглядываю кровать, шторы, черный призрак дома Расселов за сквером.
Еще раз через дождевой душ, еще раз вниз по лестнице, и вот я в библиотеке — библиотеке Эда, моей библиотеке, — смотрю в окно на шквал дождя. Часы на камине бьют. Два часа ночи.
Я отворачиваюсь и выхожу из комнаты.
С площадки мне уже видно распростертое на полу тело, тело падшего ангела. Я спускаюсь по лестнице.
Его голова рдеет в венце темной крови. Одна рука прижата к сердцу. Глаза смотрят на меня.
Я оглядываюсь.
А потом прохожу мимо него.
В кухню.
Включаю штепсель городской линии, чтобы позвонить детективу Литлу.
Шесть недель спустя
Глава 99
Час назад на землю опустились последние снежинки, и теперь полуденное солнце парит в пронзительно-голубом небе — небе, созданном «не для согревания тела, но единственно для услаждения глаза», как писал Набоков в «Подлинной жизни Себастьяна Найта». Я составила собственную программу чтения. Больше никаких удаленных клубов книголюбов.
Действительно — услаждает глаз. Как и улица внизу, белоснежная, ярко сверкающая на солнце. Утром выпало очень много снега — объявили, что толщина покрова достигла четырнадцати дюймов. Я часами смотрела из окна спальни, как он валит — заносит тротуары, заметает ступени, превращает в сугробы цветочные ящики. После десяти из дома оживленной стайкой высыпали четверо Греев. С радостным визгом они под снегопадом протоптали дорожку по кварталу и скоро пропали из виду. А на той стороне улицы на крыльце своего дома, восторгаясь погодой, появилась Рита Миллер с кружкой в руке, закутанная в халат. За ее спиной нарисовался муж, обнял Риту, положил подбородок ей на плечо. Она поцеловала его в щеку.
Кстати, я узнала ее настоящее имя — мне сообщил его Литл, после того как расспросил соседей. Сью. Я была разочарована.
Сквер теперь похож на искрящееся заснеженное поле. Прямо за ним сгорбился под ослепительным небом дом с закрытыми ставнями — наиболее ярые газеты окрестили его «дом за четыре миллиона долларов, в котором жил подросток-убийца»! Я знаю, он стоит меньше, но «три миллиона четыреста пятьдесят тысяч долларов» звучит не так привлекательно.
Дом пустует уже несколько недель. В то памятное утро Литл навестил меня во второй раз — после прибытия полиции, после того как фельдшеры скорой помощи забрали тело. Его тело. Детектив сказал, что Алистер Рассел был арестован по обвинению в соучастии в убийстве. Как только он услышал про сына, сразу сознался. По его словам, все произошло так, как описал Итан. Очевидно, Алистер сломался. Джейн оказалась более стойкой. Интересно, что́ она знала — и знала ли она.
— Должен перед вами извиниться, — качая головой, пробормотал Литл. — И Вэл — господи, она тоже просит прощения.
Я приняла их извинения.
На следующий день Литл снова заехал ко мне. Все это время журналисты стучали в дверь, осаждали домофон. Я игнорировала их. Уж что-что, а за последний год я хорошо научилась игнорировать внешний мир.
— Как поживаете, Анна Фокс? — спросил Литл. — А это, должно быть, знаменитый психиатр?
Вслед за мной из библиотеки вышел доктор Филдинг. Теперь он стоял рядом со мной, рассматривая детектива, и, видимо, был поражен — уж больно велик этот Литл.
— Рад, что у нее есть вы, — пожимая доктору руку, сказал детектив.
— Я тоже рад, — ответил доктор Филдинг.
И я тоже. За прошедшие шесть недель я обрела уравновешенность и ясность сознания. Что касается светового фонаря, то его починили. Профессиональная уборщица навела в доме идеальную чистоту. Лекарства я принимаю как положено. Пью меньше. По сути дела, не пью совсем, отчасти благодаря кудеснице Пэм. Она носит татуировку.
— Я имела дело с очень разными людьми в очень разных ситуациях, — заявила она во время первого визита.
— Это может быть совершенно новая ситуация, — сказала я.
Я пыталась извиниться перед Дэвидом — звонила ему раз десять, но он не ответил. Интересно, где он, все ли у него хорошо. Под кроватью в цокольном этаже я нашла его наушники. Взяла их с собой, засунула в ящик стола. На тот случай, если он все-таки перезвонит и…
Несколько недель назад я вновь вступила в «Агору». Это мое племя, нечто вроде семьи. «Клянусь делать все возможное для исцеления и поддержания здоровья моих пациентов…»
Я стараюсь не поддаваться Эду и Ливви. Не всегда получается, не каждый раз, — порой, когда слышу их по ночам, я бормочу что-то в ответ. Но разговоры окончены.
Глава 100
— Давай.
Рука у Бины сухая. У меня наоборот.
— Давай-давай.
Она распахнула дверь в сад. Задувает пронизывающий ветер.
— Ты сделала это на крыше под дождем.
Но тогда было другое. Я боролась за свою жизнь.
— Это твой сад. При солнечном свете.
Верно.
— И у тебя на ногах теплые ботинки.
Тоже верно. Я нашла их в кладовке. Не надевала их с того вечера в Вермонте.
— Так чего же ты ждешь?
Ничего — я больше ничего не жду. Я ждала возвращения близких — они не вернутся. Ждала, когда пройдет моя депрессия, — она пройдет только при усилии с моей стороны.
Я ждала возвращения в мир. Теперь это время пришло.
Теперь, когда солнце ярко освещает мой дом. Теперь, когда у меня ясная голова и острое зрение. Теперь, когда Бина ведет меня к двери.
Она права — я сделала это на крыше под дождем. Я боролась за свою жизнь. Значит, я не должна желать смерти.
И коль скоро я не хочу умирать, я должна начать жить.
— Чего же ты ждешь?
Раз, два, три, четыре.
Бина отпускает мою руку и входит в сад. По снегу тянется цепочка ее следов. Оборачивается, манит меня:
— Давай.
Я зажмуриваюсь.
Открываю глаза.
И делаю шаг к свету.
